Немедленно сжечь

Три цвета времени. Казимир Малевич. Три женские фигуры. Начало 1930-х. Русский музей

Поэтическая книга Игоря Волгина – филолога, историка, многолетнего ведущего литературной студии «Луч», руководителя семинара поэзии в Литинституте им. Горького – вышла после не просто большого, а огромного перерыва. Но перерыв этот по большому счету условный. Потому что все эти годы поэт «не выбывал» из контекста, жил литературой и в литературе, и можно сказать, что эта книга – просто-напросто выход на поверхность подводных течений. Составленная из стихов разных лет книга напоминает положенные рядом ленты кардиограмм, по которым видно, как ритм, энергетика, тематика, образность менялись во времени.

Три цвета времени. Юность, зараженная романтикой шестидесятничества, открыванием новых «материков»: «Я лез по лестнице железной,/ Хмелел, как юнга на ветру,/ как птица, я взмывал над бездной/ и камнем падал в Ангару./ Прожектора светили рьяно./ И, раскаляясь добела,/ Кабина башенного крана/ Прозрачным спутником плыла./ Сибирь летела надо мною/ В ракетных сполохах огня,/ своей органной тишиною/ входя, как музыка в меня». Здесь ощущение парусной мощи, необъятных просторов, надежды, восторга. Стихотворение  производит эффект раскладывающейся подзорной трубы, когда с каждым витком «разматывается» пространство. В этом стихотворении, так же как и в «Пишу я курсовую по истории…», «Идет девчонка по Москве…», – отчетливо бьется пульс эпохи.

Поэтика Игоря Волгина традиционна. Отлично зная русскую поэзию, в том числе Серебряный век со всеми его экспериментами, он все же крепко «повязан» со смысловой, сюжетной городской лирикой. Уже ранние вещи отлично сделаны по форме, при этом органичны, не «книжны». Однако здесь еще не напорешься на инфернальный прорыв, при котором как будто колокол в темени бьет. Их воспринимаешь как предвосхищение, словно перед концертом в оркестровой яме ходит звуковая волна: вздыхают духовые, трепещут струнные, раздается всплеск литавр. Кстати, в память западают вещи, где поэт «изменяет» традиционной форме, – верлибр «Телефон» и «Кондукторша», где неуловимо «бродит» интонация Ксении Некрасовой.

«Стихи разных лет» можно открыть строфой: «Я понял: пан или пропал! –/ в тот миг во мне не без боренья/ сменялся юности запал/ стремленьем самоосмысленья». (Вспомним пастернаковское: «Я рос, меня как Ганимеда».) В них отчетливее явлена философическая тематика, намеченная в стихах «Горит Ян Гус», «Меня убили двадцать лет назад…». Она продолжается в таких размышлениях, как «В старинном доме на Волхонке», «Плоть пировала, гордый дух нищал…». И вот в стихотворении «Я в сумерках ранних спешил…» вступает жутковатый «гробовой» оркестр, символизирующий размышления о вечном: «Холодные тучи неслись!/ Как вдруг впереди у разъезда/ ударили в хмурую высь/ нестройные звуки оркестра./ О вечности пела труба,/ пока припадая к сугробам,/ сограждан скупая толпа –/ ступала за крашеным гробом/ И музыки сладкий обман/ сквозь вой пробивался метели –/ где адом грозил барабан, литавры о рае гремели».

Игорь Волгин. Персональные данные. – М.: Время, 2015. – 256 с. (Поэтическая библиотека)

Теперь поэт «высекает» уже иные – высокие чеканные трагические ноты: «Нас по грудь занесло листопадом –/ скоро вовсе мы сгинем под ним./ Ты грозишь мне то раем, то адом,/ то забвением страшным своим./ Ты грозишь мне то счастьем, то мукой./ То бессонницей долгой ночной./ Самой горькой на свете разлукой,/ самой черной своею виной». Из этой точки хочется провести прямую в раздел «Поздние стихи», где зримо вырастает масштаб тем: столица, страна, государство, ремесло, судьба, совесть. Строка лаконичнее, оголеннее, интонация – ироничнее, самоироничнее и при этом отчаяннее, «отвязнее». Игорь Волгин сшибает высокий штиль с жаргонной лексикой: «Может быть, в прозе излить свою желчь –/ в черта ли, в Бога ль –/ и, написавши, немедленно сжечь,/ плача, как Гоголь <…> Может, и вправду забацать стишок/ с рифмой-подлюгой,/ может быть выпить на посошок/ с юной подругой».

Звонко, кремнисто, чеканно, во многом апокалиптично звучат строки стихов «Что там гремело за станцией Лось…» («С кем обручен этот огненный век,/ кто сей избранник –/ то ли Нерон, то ли вещий Олег,/ то ли торфяник»), «Восходит красная луна…» («Восходит красная луна/ над чудью, нелюдью и мерью./ Прощай, великая страна,/ ушедшая, не хлопнув дверью»), «Я – мыслящий тростник» («За лесополосой –/ ни церкви, ни мечети./ Там смерть стоит с косой,/ похожей на мачете»). В них слышна качественно новая – одинокая, печальная жесткая интонация. Зримо выступает образ поэта, идущего по гребню скалы, где никого нет, сумрак полнится дождем, справа и слева – бездна. Но – нужно удержаться, нужно молвить главные слова. И, когда читаешь страшное, визионерское  «Мне дочери нынче явились во сне…», понимаешь значение строки «Цель творчества – самоотдача».