Жуком в янтаре

Изысканный ходит... верблюд. Фото Андрея Щербака-Жукова

Когда он шагнёт…

Лицо за стеклом, 

человек неизвестный

Стоит, ожидая минуты 

уместной,

Когда остановится поезд, и он

С досужей толпою шагнёт 

на перрон.

Потом все по плану, обыденно,

гладко,

Направо ступеньки, 

Кольцо, пересадка.

В извечном кружении спины 

и лица,

И это лицо среди лиц 

растворится…

Но что-то такое в его 

ожиданьи.

Жуком в янтаре замерло 

мирозданье,

Как хищник в засаде застыло 

и ждёт,

Когда он шагнёт, когда 

он шагнёт.

А поезд к перрону всё ближе 

и ближе,

Но время нависло скалою 

недвижной,

И сколько столетий на счёт

упадёт

Пока он шагнёт, пока он 

шагнёт?

В экстазе с плебеем сольётся 

патриций,

И нищенка станет 

избранницей принца.

Состарится феникс и вновь

оживёт,

Когда он шагнёт, когда он 

шагнёт.

Рассыплются горы, 

поднимутся реки,

И пятна Луны изгладятся 

навеки.

Отправится в путь 

антарктический лёд.

Когда он шагнёт, когда он 

шагнёт.

Зрачок сингулярности в сердце 

квазара,

Вращенье галактик и рев 

динозавров,

И самая первая книги строка –

Не ляжет! Не будет! 

Не станет, пока

Такой же как все, ни плохой, 

ни хороший,

Один из толпы, человечек 

творожный,

Не медля особенно и не спеша,

Привычный в грядущее сделает

шаг.

Московский пират

Время фасады штурмует 

накатами,

На маскаронах ощерились львы.

Старые здания, словно фрегаты

В суетном море 

бурлящей Москвы.

Гордо высоток возносятся 

ярусы,

Но несравненно прекраснее их

Облако белое ветреным 

парусом

Реет над палубой крыш 

городских.

Улочка узкая, девочка дерзкая.

Хочешь пиастров? 

Так жарь до конца!

Здравствуй, Смоленка, 

земля флибустьерская!

Спой мне еще про сундук 

мертвеца!

Галсами меряю гавань 

Арбатскую,

К свету таверны 

лечу мотыльком.

Лью в ненасытную глотку 

пиратскую

Черный и злой неразбавленный

ром.

Где ваши души? Куда вы их 

прячете?

Пусть бесконтрольно плывут 

за буи!

Главным калибром стальные,

горячие,

Бьют абордажные рифмы мои.

Пусть далеко океаны 

гремящие,

И никогда нам до них 

не доплыть.

Самое главное – быть 

настоящим,

Пусть ненадолго, но все-таки

быть,

Словно цунами, прекрасным 

и яростным,

И не жалеть никогда, ничего!

В сердце поэта швартуется 

парусник.

Не опоздай на него!

Круговороты

На границе света тень ажурна,

Словно берег, 

морем иссеченный.

Листья липы сбрасывают 

в урну

Возле остановки «Дом учёных».

В этот вечер теплый 

непристойно,

В этом свете 

персиково-нежном

От перронов всей 

Первопрестольной

Поезда уходят к побережью.

Памятник суровый, 

бородатый,

Вечно остающийся на месте,

Строго смотрит, 

как спешат куда-то

Белые курортные семейства.

В суете досужего народа

Истукан недвижен и священен.

Он-то знает, 

в каждом из уходов

Вызревает семя возвращенья.

Я в теньке сижу себе лениво

На краю Пречистенской агоры,

Вместе с влагой разливного пива

В горло опрокидывая город.

А потом вразвалочку по парку,

Мимо сонной тяжести собора,

И метро «Кропоткинского» 

арка,

Словно древний змей Уороборос.

Вход и выход равно совместила,

Распахнув стеклянные ворота,

Чтобы мы, подобные светилу,

Делали свои круговороты.

Ничего святого

Сегодня, я вижу, 

особенно дерзок твой рот,

Ты куришь сигары и пьешь 

обжигающий брют,

Послушай, далеко-далеко 

в пустыне идет

Слепой, одинокий верблюд.

Ему от природы даны 

два высоких горба,

И крепкие ноги, чтоб мерить

пустые пески,

А здесь воскресенье, за окнами

дождь и Арбат,

И хмурое небо оттенка 

сердечной тоски.

И ты не поймешь, 

отчего же случайная связь

Приносит порою такую 

ужасную боль,

А там над пустыней 

созвездий арабская вязь,

И глазом Шайтана восходит

кровавый Альголь.

Но старый верблюд 

не увидит величья небес.

Он чует лишь воду и змей, 

и сухие кусты,

Как ты, обольщая бандитов 

и пьяных повес,

Себя продаешь и не знаешь 

своей красоты.

Пусть память поэта простит

небольшой плагиат,

Но вдруг ты очнешься 

от тягостных сладких забав.

Ты плачешь? Послушай, 

далеко-далеко на озере Чад

Изысканный бродит жираф.