Новая светология

Убить? Нет лучше любить. Витторе Карпаччо. Святой Георгий и Дракон (деталь). 1502. Школа Сан Джорджо дельи Скавони, Венеция

Андрей Коровин. Любить дракона: Стихотворения. 

– М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2013. – 130 с. (Поэтическая серия «Русского Гулливера»).

Книга Андрея Коровина «Любить дракона» – это его вторая книга свободных стихов. И, пожалуй, главный «дракон», с которым столкнется среднеарифметический читатель, заключается в том, готов ли он к восприятию свободного стиха. В утвердительном ответе на этот вопрос лежит ключ к прочтению, пониманию и принятию этой книги.

В случае с творчеством Коровина эволюция от рифмованного, ритмического стиха к верлибру довольно наглядна. Несмотря на вышедшую в 2007 году первую книгу верлибров «Поющее дерево» (М.: Издательство Руслана Элинина), в вышедшей позднее книге «Пролитое солнце» (М.: Арт Хаус медиа, 2010) свободные стихи опять лишь заглядывали в гости к стихам силлабо-тоническим, а в нынешней («Любить дракона») – автор снова объясняется в любви к свободному стиху. Это наверняка не означает, что поэт Коровин совсем перестанет писать ритмические стихи, но то, что его индивидуальный, отличимый от других поэтический голос отчетливо слышен именно в стихах свободных, факт очевидный.

Один из классиков русского верлибра Владимир Бурич в свое время писал, что «приход к свободному стиху объясняется стремлением к максимальному авторству во всех элементах создаваемого произведения», и эти слова крайне точно характеризуют путь развития поэзии Коровина. Не берусь судить, можно ли говорить об уже полностью сформировавшейся личной авторской поэтике в рамках свободного стиха, но то, что его «я не люблю:/ ходить строем/ петь хором/ играть в ансамбле/ мой формат называется...» читается манифестом, эту поэтику предваряющим, – абсолютно точно.

Верлибры, вошедшие в книгу «Любить дракона», как правило, сюжетны. Это не просто какие-то зарисовки и пойманные моменты, это целые сценарии в форме стихотворений. Сценарии для кино. Потому как при прочтении легко возникает видеоряд. 

Короткометражки, смонтированные из фрагментов памяти или полета фантазии поэта, зачастую с избыточной детальностью прорисовывающие крупные планы («в детстве я любил воду из колодца/ он был недалеко от бабушкиного дома/ на небольшом островке/ что плавал как желток в яйце/ посреди небольшого пруда/ прудик круглый как блюдце/ с одной лишь узкой тропинкой/ будто бы защищал колодец от посторонних/ весной разлив окончательно топил тропинку/ и пройти к колодцу можно было/ разве что в болотных сапогах»). 

Стихотворения в книге тщательно подобраны и выстроены относительно  друг друга. С первого взгляда они расставлены будто бы согласно легко доступной взгляду хронологии. Но, приглядевшись, понимаешь, что это не хронология, а – «светология». Ибо лирический герой движется не согласно времени, а согласно своему внутреннему светоощущению. От невыносимо яркого и недостижимого детства, где даже опасные события (как в стихотворении «Мой ледосплав») воспринимаются через призму счастья познания окружающего мира, через то любимое, но уже не столь ослепляющее, что есть в сегодняшнем дне (а для Коровина это и непременный Крым, и игра с культурными героями) – по нисходящей – к трагедии человеческого бытия (воспоминаниям об ушедших близких и друзьях) если не в полную тьму, то в непроглядный сумрак, где каждый шаг к следующему стихотворению дается с огромным трудом. Даже попытка поместить в конец книги раздел с любовной лирикой не избавляет от послевкусия горечи.

Вплоть до того момента, как я перевернула первую страницу книги «Любить дракона», у меня было представление о поэте Андрее Коровине, по словам Бахыта Кенжеева, как о «поэте прежде всего жизнеутверждающем». А к моменту, когда я перевернула последнюю страницу, он неожиданно превратился в поэта, утрачивающего тот, жизнеутверждающий, внутренний свет.

Как будто раньше чувствовавший над собой лишь бездонный небосвод («потерянные Богом и собой/ мы верим только в сгусток голубой/ души своей томящейся по небу»), автор вдруг обнаружил у мира не просто дно, на которое предстоит падать, а бездонную бездну («хрупкое равновесие мира/ очень легко разрушить/ сейчас началось/ с этого поезда/ с Асиной смерти/ и дальше будет страшнее/ и снова пойдем по кругам ближнего ада/ и будем молить о смерти…»). Эти пророческие ожидания ближе к концу книги становятся катастрофическим символом нарушения равновесия сил в тонком мире, которое ощущает поэт.

Книга, безусловно, свидетельствует о кризисе мировоззрения автора. После нее он либо окончательно заглядится в бездну и полюбит ее, как полюбил (или сделал вид, что полюбил) своего Дракона, либо восстанет ради нового света. 

Возможно, кто-то скажет, что это нормальный этап авторского взросления/становления/катарсиса/кризиса среднего возраста (нужное подчеркнуть). И мне будет практически нечего ему возразить, кроме, пожалуй, того, что «революция любви», которую также предрекает Коровин в стихотворении «Я буду петь тихие песни (о любви)», творится лишь светом. И что так не хочется, чтобы однажды автор, подобно своему лирическому герою Ланцелоту, не вспомнил, из-за чего дрался с Драконом. Или любил его?..