Колокол на сторожевой башне

Автор этих строк считал и продолжает считать, что в индивидуальном смысле значение искусства, литературы, поэзии – самое прикладное, терапевтическое, что поэзия должна помогать жить, придавать сил, одухотворять и что у поэта можно подзанять вдохновения – такого настроения, которое позволяет решать почти любые творческие и иные задачи.

Меня, например, вдохновляет поэзия, которая легка, сладка, как поцелуй невероятной красавицы, и едва ли не вырабатывает зависимость, от нее трудно и жалко оторваться.

Сергей Арутюнов, регулярно выпускающий поэтические сборники, демонстрирует противоположный подход. Его моральные и социокультурные установки находятся прямо в поэтическом тексте, даже являются основой его конструкции, фундаментом, несущими стенами и перекрытиями. Эстетика, стремящаяся к стиранию границ между художественной и реальной жизнью, сближает Сергея Арутюнова со многими современными литературными течениями (бук-артами и перформансами), но с прямо противоположной стороны. Бывало, что именно такая эстетика в крайней форме приводила к кардинальному отказу от литературы как таковой, известный пример – Артюр Рембо. Но Сергей Арутюнов остается на границе поэзии и реальности.

Здесь, на этом рубеже, можно высказаться и быть услышанным максимально отчетливо – ни блоги, чей век ярок, но короток, ни телевидение, ставшее каким-то филиалом института имени Сербского, этого уже не позволяют.

Стихи для Сергея Арутюнова есть нечто осязаемое, они дают тень – рефлексию, вот стихотворение «Не избегать прищуров острых…»:

Сергей Арутюнов. Нижние котлы. Восьмая книга стихов (2011–2012). – М.: Вест-Консалтинг, 2013. – 136 с

И наши ветхие скорлупки

Тем, кто полмира 

заграбастал,

Бесперспективны, как 

старухи,

Просрочены, как 

загранпаспорт...

Эта эстетика предполагает и некоторую остроту высказывания. В трагическом ответе Есенину «Не печалься, что живем, как свиньи…» читается констатация – «смерзлись души в грязные сосульки…».

В первой части большого стихотворения «Девятое мая» звучит очевидное, горькое недоумение – что празднуем-то? Неужели жертвы принесены для того, чтобы, выстаивая в ежесубботней пробке на дороге в гигантский супермаркет, выглядывать, у кого машина дешевле?

…Чтоб никто из купленных

людоедов

Не боялся, что мы, наконец, 

прозреем,

И божок их станет нам 

фиолетов…

Одно из самых точных, точно воздействующих стихотворений сборника несет нарочито примитивное название «Баллада о картошке». Герой внезапно, повинуясь порыву, вдруг решил заглянуть на провинциальную местность, где вырос. На обочине он видит старух, возвращающихся после окучивания картошки, посаженной на жалких придорожных самозахватах, «огражденных спинками кроватей». Герой немного хмелен – в таких ситуациях и тянет на подобные поездки, но хмель не успокаивает, а, наоборот, обостряет почти невыносимое чувство жалости, беспомощности в желании им помочь:

Но неслось мне в след – не 

озоруйте,

Это ведь, сынки, не на 

продажу…

Доносилось эхом с плит 

бетонных,

Ласковым, кошачьим баю-баю,

Словно я какой-нибудь 

подонок,

Будто ничего не понимаю.

Другие стихи сборника, полные сложных, требующих усилия метафор, словно обращены с границы в противоположную сторону, в пространство поэзии, а не реальности.

Уходили отцы охотиться,

Над холмами кружили петли –

Что же каждому не находится

Мавзолея на мокром пепле…

Такие стихи уходят от констатации бессилия к созидающей силе, они как раз способны помочь, подпереть, подтолкнуть. Об этом писал Виктор Гюго:

Виноват ли поэт, или колокол,

в том,

Что порой ураган 

в нетерпенье святом

Налетит, подтолкнет 

и потребует: «Пой!»

И тогда, нарушая, взрывая 

покой,

Из бурлящей груди, как из 

царства теней,

Сквозь пласты запыленных,

обугленных дней,

Сквозь обломки, и пепел, и 

горечь, и слизь

Пробивается слово и тянется 

ввысь.

Здесь поэт на своем месте. Меж развалин мощной крепости, закрываясь ветхим плащом от метели, бредет воин, он – добровольная смена, он поднимется к колоколу на уцелевшую сторожевую башню, сметет острый снег с доспехов, со шлема сидящего в углу скелета, всмотрится в глазницы – и, разомкнув кольчужную перчатку мертвеца, примет оружие и останется на площадке, всматриваясь в пургу, не ожидая пайка и вина, скорых наград и подкреплений…

Но именно ему первому будет дано увидеть новые времена.

В стихотворении «Нижние котлы», давшем название книге, на фоне унылых, обманчиво утешительных, по сути, омертвляющих картин шабаша строительных компаний – чудовищные эстакады, цементная пыль на зубах, – высказано единственно спасительное стремление.

И не то, чтоб слабое звено –

Прежних стуж истаявший 

сугроб,

Сам себе я сделаю светло,

Так светло, как солнце 

не смогло б.