Узлы перепончатых крыл

– М.: Золотое перо, 2013. – 100 с.

«Там, у окна, я пережил минуты счастья такой светоносной силы, что его хватило потом на долгие годы», – так заканчивается вторая глава поэтической книги журналиста Игоря Гамаюнова. Вопреки общепринятому мнению, ощущение счастья не зависит от славы, наличия крутой машины. Счастье или есть, или его нет. 

Но есть особая порода людей, которые счастье чувствуют острее других. Чистый звук голоса, дрожание колокольчиков на ландышевом стебле, медный блик в волосах, последняя вспышка тонущего в зеленой воде солнца, – все это мы видим в детстве, еще не умея описать, но уже принимая сердцем. Потом вырастаем и – видеть забываем. Помнят – дети. И поэты. На вере и мечтах которых держится мир, захваченный взрослыми.

Те, кому дано помнить, как это было в детстве, и есть единственные счастливые люди. Счастье приходит, не спрашивая. Хлынет нежданно, стоит распахнуть окно в сердце. Радуга, скрипка, соль на губах, глоток родниковой воды. Нас, забывших себя и забывших как быть счастливыми, только поэты возвращают к себе. В наше прозаичное время поэты забыли о том, что они ответственны за всякое слово. 

Но есть еще те, в чью поэзию погружаешься, как в прохладную воду. Зная Игоря Гамаюнова по газетным очеркам, невозможно понять, откуда в нем такая любовь к неярким ковыльным степям: «Ковыльные степи, простите меня./ Я так далеко от родного порога…».

Сердцу больно и тесно в бездушном мире «погибшего леса, истоптанных трав». 

«Я писал стихи как дневниковые записи, – рассказывает  Гамаюнов. – Это дневник душевных состояний». 

Книга «Лунный чёлн» и есть дневник сердца. В него погружаешься и – не выплыть до последних строк: «…Поднимаясь по круто вьющейся тропинке, я повторял услышанные в самом себе строчки…». Вся книга – это музыка услышанных в самом себе строк: «Горьким дымом клубясь,/ Обрету с небом звездным желанную связь…».

Но родник неизбежно вливается в ручей, ручей в реку, воды наталкиваются на пороги, вода пенится, превращаясь в поток, несущий потери, страхи, вопросы к Богу и бытию. В этом пенном шуме можно уловить новые мотивы: 

Не случайно этим стихотворением открывается книга. Здесь завязка конфликта личности поэта и мира «заводских стен». Но, в отличие от заводской стены Иосифа Бродского, символизирующей мощь нового мира, сменяющего старый, здесь это тюремная стена, за которой держат сердце поэта, не давая ему взлететь.

Он чувствует зреющую мощь, но боится неизвестной силы, которая, взрываясь в нем, выталкивает из-под ног у него землю:  

Взлетел – и теперь уже ничто не имеет значения – даже томившие мечты: «Боже, дай мне забыть, как я там пресмыкался».

Образ прерванного полета проходит через всю книгу. Душа просит неба, пусть это и гибельно для привязанного к земле тела.

Читая эти стихи, вспоминаешь Маленького принца: «Мое тело слишком тяжелое… Тебе покажется даже, что я умираю…». 

Для очищения, полета, воскресения сначала нужно пройти через боль, смерть. Ведь пока не умрет, упав в землю, зерно, оно не принесет плода: «И знаю, что гибель свою угадаю –/ Увижу в траве».

За гибелью следует воскресение в себе самом, но уже новом и просветленном, в природе, которая от поэта неотделима. 

«И, может быть, единственное, что дает нам силы жить дальше, это чувство своего дома. Ощущение себя его живой частью», – говорит Гамаюнов.