Елена Семенова
Длинна дорога, посох груб... Фото из архива Германа Крупина
Судьба Германа Крупина (1940–2009) прошла за пределами официальной литературы. Лишь в последние 15 лет с помощью друзей он издал семь стихотворных сборников, в которых контурно, болезненно ярко нарисовалась траектория его жизни. «Испытал голод послевоенных лет, безотцовщину. Видел смерть лицом к лицу, когда на моих глазах во время взрыва на КМК в Кузнецке погибло более 150 человек. Исходил сотни километров по тайге, утопал в болотах, будучи армейским связистом. Работал бетонщиком, грузчиком, слесарем, вожатым, инженером-психологом. Но главным занятием стала работа учителем литературы», так вспоминает Крупин. Медитативный тон его стихов - это ровное дыхание, в котором ясность, четкость, острота образа близки акмеизму. В дачной отшельнической келье Герман Крупин размышляет о бесприютном пути, Боге, родине, любви, сиротстве.
Елена Семенова
Герман Крупин
Отголосок
Я ветку бузины сломил
Под крышей старого сарая
И с дрожью в сердце
вспомнил мир
Когда-то нищенского рая.
Где голенастая ботва,
Вся в фиолетовых соцветьях,
Была, как мы, едва жива
Золой и влагой лихолетья.
Цвел серой кашкой старый
двор,
Горчило лебедой у прясел.
И все же, все же, как был добр
Тот страшный мир и как
прекрасен.
* * *
И друг не друг. И брат не брат.
И правда за семью замками.
А за окном все тот же март
И сталинской шлифовки
камень.
И сколько б ни промчалось
лет,
Душе мятежной не ужиться
С задорной мерзостью газет
И пошлой речью сослуживца.
* * *
Листвы свеченье. Тихо.
Звездно.
Ночь в обмороке. Горечь губ.
Раскаиваться слишком
поздно.
Длинна дорога. Посох груб.
О мой Господь, источник
света!
В слезах мне явлены, в крови
Суровость Нового Завета,
Мощь человеческой любви.
Вдова
Зимний сумрак дикой сворой
спущен
За окном в заиндевевший лес.
«Хлеб наш насущный
Даждь нам днесь».
Белым льдом все окна
обметало.
Стынь такая – высунься поди!
Мать сначала что-то все
шептала,
А потом кричала: «Господи!»
А когда под грохот
электрички
Сын проснулся, вперившись
во мглу,
Мать лежала, схожая
обличьем
С темной Богородицей в углу.
Читая Бродского
Юность на боль умножь,
Где твой приют Латона?
Господи, как хорош
Бродский первого тома!
Светом свечам истечь
В задрипанном захолустье.
Это твоя речь,
Чадо вселенской грусти
* * *
Недальний пригород
в предзимье
Вновь вырос на тропе своей.
Как баскетбольный мяч
в корзине,
Метнулось солнце средь
ветвей.
Извечной темою Улисса
И ты, седой школяр, объят.
Монетки – листья барбариса
Звенят у сломанных оград.
Слизь астр на полусгнившей
палке
И солью иней на крыльце.
Увы, теперешней Итаке
Нет нужды в давнем беглеце.
Ах, ни о чем я не жалею!
Все умерло во мне давно.
Вот только тень в конце
аллеи
И хвои горькое вино.
