Игорь Кохановский
А корабль плывет. Вот только куда, спрашивает Кохановский.
Фото из архива Игоря Кохановского
Я плыву на корабле дураков
в океане бесконечных
штормов,
что бушуют больше века
почти,
словно шторму с кораблем
по пути.
Капитаны, что стояли у руля,
все ай-кью имели около нуля –
и кто страшен был, и кто
был смешон –
видимо, таков закон всех
времен:
лишь тому дадут в руки руль,
кто умом чуть больше,
чем нуль,
но зато в искусстве интриг
завсегда он передовик.
Как рулили эти дурни кораблем,
поросло уже как будто быльем,
но лишь стоит оглянуться
назад,
сразу видно, сквозь какой сущий
ад
шел корабль, кто рулил им, когда
шторм крепчал и надвигалась
беда.
Первый, самый авантюрный
капитан
на корабль ступил, объездив
много стран,
а едва ступив, свершил
переворот,
с панталыку сбив посулами
народ,
вдохновив его:
«Награбленное – грабь,
ты теперь хозяин новый,
а не раб!»
Вскоре он затеял красный
террор,
чем привел корабль
в немыслимый разор,
правя им, как обезумевший
маньяк,
погрузив корабль во мрак
и кавардак.
Всех же, кто ему устроить
мог афронт,
посадил на «философский
пароход»
и послал куда подальше,
с глаз долой,
слишком умных, ставших
болью головной…
А как понял, что он сделал
с кораблем,
тут немедленно и тронулся
умом,
в куклы стал играть, как малое
дитя,
и слова учить, мучительно
пыхтя.
Растерялись тут его
друзья-глупцы…
Вскоре он, в конце концов,
отдал концы…
Оглянешься вновь и вмиг
бросит в дрожь:
новый капитан – палач,
он же вождь,
в прошлом эксы возглавлявший
бандит,
чем и стал в кругах элит
знаменит,
тех элит, что лишь входили
в зенит…
Параноик-вождь их «вышкой»
наградит…
Так его больному тешилось
уму…
Весь корабль превратит он
в тюрьму…
И за эти все жутчайшие дела,
сдуру правя закусивши удила,
он отмоется победной войной,
победивши в ней чудовищной
ценой…
И победа эта – веха на века –
в мудрецы вмиг возвела м….
И надолго тайной стало
для людей
то, что это был великий
злодей,
то, что это был великий м…,
все и вся зажавший в дикий
кулак,
не понявший, жалкий
псевдомудрец,
что его доктрине близок конец:
можно на штыках
взять власть, всех разя,
только вечно на штыках
сидеть нельзя.
А его сменил м…ла м…л,
что соседу полуостров подарил
и в конце концов такое учудил,
что в опалу со скандалом
угодил.
У руля тогда встал новый
дуралей,
отличавшийся кустистостью
бровей
и еще тем, что, пока держал
штурвал,
орденами, как в бирюльки,
шуровал.
И маразм его крепчал
на посошок,
и корабль явно в дрейф тихо лег,
и уже сводило скулы от тоски,
что к штурвалу рвутся
очередники,
все уже давно больные старики,
но готовые до гробовой доски
в капитанах оставаться
на посту,
дураки, что видно всем и
за версту.
Что тогда на корабле началось,
и не вспомнить уж без смеха
до слез:
руль друг другу оставляли
дураки,
что в народе на поминках легки.
То есть те опять стояли у руля,
чей ай-кью болтался около нуля,
и они своей средой вручили руль
своему, кто был чуть больше,
чем нуль,
и моложе этих околонулей,
только новый капитан,
дуралей,
просто чудом не пустил
корабль на дно…
Океан помог – он с нами заодно,
как Высоцкий пел, но про
корабль другой,
тот, что славился бунтарской
судьбой.
После дуралея руль взял болван,
в капитанском деле полный
профан,
ставший волею стихий у руля,
истукан с холуйской свитой
короля.
Захотел быть королем?
Что ж, изволь…
Только голым оказался король,
да предстал еще вдобавок
притом
выпивохой и гороховым шутом.
Стыд и смех, как свиты
ажиотаж,
окружали его каждый вояж,
и чем дальше, тем был больше
смешон
этот дурень, взгромоздившись
на трон.
(…)
А туман такой – не видно
ни зги,
и мозги туманит приступ
тоски,
что корабль плывет опять
в никуда
иль туда, где ждет большая
беда.
Скучно плыть на корабле
дураков,
дураков, охочих до пирогов,
от которых отрезают куски
пожирней – тут все уже
не дураки.
