Есть ли жизнь после потопа?

Мария Галина. Письма водяных девочек.
– New York: Ailuros Publishing, 2012. – 54 с.

Так получилось, что две предыдущие книги Марии Галиной – «Неземля» (2005) и «На двух ногах» (2009) – стали своеобразным барометром времени, чутко определив атмосферу, «давление» исторической ситуации: «тектонические разломы» и сдвиги, проседание почвы периода 90-х («Неземля»), соблазны соц-арта и детских страшилок, которые ненароком становятся взрослыми, – нулевых («На двух ногах»)... Следуя этой логике, можно предположить, что новая ее книга – «Письма водяных девочек» (2012) – зафиксирует определенную точку на переходе к «десятым», зафиксирует нашу ускользающую реальность, по-прежнему зыбкую, но обретшую в этой зыбкости некую (довольно условную, впрочем) систему координат.

Сборник открывается следующим стихотворением, не позволяющим сомневаться в серьезности или даже катастрофичности нашего общего будущего:

Эту слизь нашли

на младшем брате,

Она залепила ему глаза и уши,

С тех пор он ведет себя

не так, как раньше:

Прорицает конец света,

не узнает маму.

Конец света и правда

не за горами:

По ночам восходит

второе солнце,

Но, несмотря на природные

катаклизмы,

Люди исключительно

вежливы друг с другом…

Действие новой галинской книги совершается как будто бы в окончательном преддверии того света. Доступ туда уже открыт не только избранным – таким, как Катти Сарк и Верочка Хаит, памятным читателям по «Неземле», или былинной бабе Кате из «На двух ногах» (той самой, что когда-то «заряжала Троцкому наган»), но каждому из рядовых и обычных героев – недаром, хотя «саранча снимается с земли,/ спичек нет и соли,/ но старухи, стоя за мукой,/ спорят исключительно на кой/ ходит он холодною рекой,/ в круглой шляпе, с палочкой такой/ – шамашедший, что ли…»

Ну, «шамашедший», вполне вероятно; и что? Знаменитые слова Чеширского Кота – вымысла Льюиса Кэрролла – о том, что «здесь все ненормальные» (шамашедшие), как нельзя лучше подходят для характеристики этого мира, уже вступившего в фазу перерождения и потерявшего прежние нормы, стандарты и облики.

Нет, в предыдущих книгах Галиной фантастическое, естественно, также нет-нет да и проступало в обыденном, повседневном, но, увиденное сторонним – и часто испуганным – взглядом, все же являло свою необычную, паранормальную сущность. Теперь же то, что происходит вокруг, недоступно стороннему взгляду, ведь только посвященные (а здесь все – посвященные) могут увидеть, как

…в глухие безлунные ночи,

Не доезжая до кафе «Любава»

На обочине трассы

Стоит никакая не

проститутка,

Не дальнобойщица-плечевая,

А приличная девушка

в белом платье,

Выбегает на трассу,

машет руками,

Бросается наперерез

машинам,

Просит довезти

до ближайшего поворота.

У поворота

спрыгивает с подножки,

Торопливо уходит, белое

платье

Слишком быстро гаснет

в зеркале заднего вида…

Реинкарнация блоковской героини, «приличной девушки», чье белое платье так истово «пело в луче»? Вряд ли кто-то другой, потому что, конечно, «за поворотом никакого жилья нету,/ только одно заброшенное кладбище,/ пластиковые венки, обесцвеченные дождями,/ мокрые металлические ограды…».

Показательна в данном случае реакция дальнобойщиков: вместо того чтобы откреститься, шарахнуться от инфернальной призрачной гостьи, как, безусловно, сделали бы они в первых галинских книгах, герои за горячим кофе и шашлыком порешают, что «эта хоть как-то в тонусе держит, все веселее./ Очень уж за рулем, говорят, одному тоскливо,/ очень уж одиноко…»

Откуда пишут водяные девочки? Илья Репин. Берег реки, 1876. Пензенская областная картинная галерея

Человек постепенно сближается с нечеловеческим, привыкает жить не только в преддверии, но и после потопа. Отращивают хвосты, плавники, обзаводятся жабрами и предметами глубоководного, донного быта: «Они никогда не показываются из глубин,/ у них на всех один телевизор – и тот «Рубин»,/ и то, что рассказывают Дугин или Гордон,/ они понимают с трудом»... При желании в этом стихотворении о чаяниях водяных девочек можно усмотреть и аналогию с ожиданием «лидера оппозиции», и постапокалипсическую модель, которая, впрочем, вполне согласуется с настоящей – предапокалипсической. Эта цивилизация исчерпала себя: дальше – либо к «медноголовым» на дно (и учиться дышать там «прозрачными жабрами»), либо туда, где об этой цивилизации есть только (страшное) воспоминание («Там в Москве не дома, а башни/ машины большие воют,/ даже днем жить в Москве страшно,/ а ночью нельзя жить вовсе»), либо – «задернуть шторы», «принять таблетки» – «и не будем в эту сторону глядеть отныне». Однако некоторые поклонники Галиной, с предвкушением любимого «страшного» открывающие ее сборник, будут разочарованы, потому что прежнего «страшного» – нечеловеческого – уже нет. Есть другой, зыбкий мир за порогом, куда боятся заглядывать не оттого, что он фантастичен и жуток, но лишь оттого, что он, как вода, неустойчив и призрачен, непознаваем; что там происходят какие-то неконтролируемые процессы, на автобусной остановке поджидают люди с песьими головами, а заточка в кармане соседского Вани или Васи источает такое сияние, что ни в сказке сказать ни пером описать.

А если все-таки поглядеть в этот самый «темный дверной проем», и увидеть, что там?

Окно открыто ночью

в расточительный сад,

А утром в ограниченный двор.

По вечерам здесь бывает

зеленый салют,

А днем не бывает ничего.

Поскольку днем мы

погружаемся на самое дно,

Куда нет ходу,

потому что одно

Речное переливчатое

немое кино,

Реликтовое слепое пятно...

Гори за сомкнутыми веками,

волшебный фонарь,

Вращая шпульки света

в темной воде.

Ужи, шестидесятники

и прочая божья тварь

Теперь уже везде и нигде.

Теперь, смеясь,

вы скатываетесь наперегонки

С крутого склона облачной

горы,

Лисята, окуджавы,

водяные жуки,

Высоцкие, бродские, бобры…

Подобные стихи Галиной убеждают читателя не только в том, что существование после потопа возможно, но и в том, что оно совсем не так бесчеловечно, фантасмагорично и ужасающе, как могло показаться уже упомянутому «стороннему взгляду». Напротив: в этом (за)облачном мире после потопа «все собаки, убитые для науки,/ как живые встали, машут хвостами <...> в синем море кит играет голубобокий,/ мамонтенок Дима трубит, задирая хобот/ к светлому небу». И если для того, чтобы осознать и почувствовать новый ход этого сладкого времени, водяным девочкам необходимо распроститься со способностью ходить на двух ногах, – что же, пусть будет так.