Над пропастью во льну

Внаём

Ему не платит за угол

жиличка,

за свет и газ, за мусоропровод.

Но в сердце проживает

третий год,

и пользоваться даже

по привычке

широкой ванной сообща

нельзя.

Везде пылятся общими

местами

пустые двери, где уже

не вставить,

ни встать ни сесть. Ни лечь,

ни дать ни взять.

На кухне свет как старое

бельё,

и только на прабабкиной

иконе

белеет свечка. Он её не гонит,

но и оформить больше

не зовёт.

Квадрат окна горошек

пересёк,

лицом к стене молчит

радиоточка.

Убавь пятак – ему была бы

дочкой,

накинь – женой. А так ни то

ни сё.

Он врёт друзьям за водкой,

как завод, –

«у ней пожитков – платье

да гребёнка,

куда она пойдет с больным

ребёнком?»

и всякий раз иначе назовёт…

Cheese

июньский фотоснимок

в сентябре:

в альбоме, где строку не вяжет

лыко,

карболкой на столовом

серебре

светлеют наши летние

улыбки.

без трех зима, по радио

поют

всё то же, что под окнами,

и песни

бессмысленней, чем исповедь

в раю, –

в той замшевой

пульсирующей бездне,

где репродуктор прячет свой

магнит,

а сердце сокращается неловко

и о тебе под зазимок саднит,

как палец, перебитый

мышеловкой.

* * *

сырым зерном на третий

понедельник

воскреснет хлеб в домашней

винодельне, –

рванёт вино в бутылке

молодой

и обернётся талою водой,

покатится серебряник

поддельный,

и женщины, что белое надели,

пергаменту солгут и бересте,

и тела не оставят на кресте,

креста на теле.

возьмут холстов, и масла,

и кудели,

чтоб вытянуть из этой

канители

примятую оливу на руках

и мягкие тропинки в каблуках

давным-давно прошедших

дней недели.

«сегодня не напрасно

порадели…»,

прошепчут, зажигая фонари.

– на чём мы прокололись,

повтори?

– на самом деле.

У отца

в бюллетене шестиполосном

развернёшь огурец

и плавленый,

весь до ниточки прополоснут

в нелюбови, в портвейне,

в славе ли,

на нечётном своем десятке,

подуставший от шайб

и мячиков,

на скамью запасных

присядешь,

всё, что ангел промямлил

начерно,

в две коротких строки

наброском

перебелишь, а прочих

почестей –

только камень

на Котляковском

окликает тебя по отчеству.

Синдзю

я шёл к метро, – омоновцы

с АК,

реклама часового: «время

лечит»,

а дальше, выше рылом,

в облаках, –

заоблачных, не то чтобы

заплечных, –

запретных дел над пропастью

во льну

кружились мастера

и маргариты, –

я думал: если я тебя вальну,

то будем не любовники,

но квиты,

как лучшее трёхстишие Басё

и летняя прогулка

на трамвае…

– как сразу наступает

послевсё?

– а сразу после нас

и наступает.