Среди зачеркнутого

Петр Казарновский. Нужное зачеркнуть/ Илл. Б.Констриктора.
– Madrid: Ediciones del Hebreo Errante, 2012. – 43 с.

Общеизвестно, что «нужное» принято под-черкивать. Однако это «нужное» существенно разнится в зависимости от предмета, к которому относится. Если этим предметом становится поэзия, привычные вещи меняют облик, и весьма вероятно, что теперь прежде подчеркнутое придется за-черкнуть.

Именно так предлагает поступить в заглавии книги Петр Казарновский – «Нужное зачеркнуть»: то есть вычеркнуть, чтобы избавиться или же, наоборот, спасти, чтобы сохранить зачеркнутое? Заведомо ответа не существует, но есть множество переплетенных словесных коридоров, по которым предлагается пройти читателю. Небольшая трансформация известного слова постепенно переворачивает все стихотворение с ног на голову:

нужное зачеркни

нужное заверни

нужное зачерни

нужное зачини

нужное загади

нужное защади

нужное зачуди

нужное загуди

нужное забуди

нужное засади

нужное зазади

нужное зa se dit

«Меня интересует, может ли она обходиться без слов, – рассуждает о поэзии в предисловии к книге автор, – или создавать ощущение, что она без них обходится. Если «цель музыки – молчание», то какова же цель поэзии?» Поэзия возникает на грани слова и музыки; соотнесение буквенного и нотного текстов вполне оправданно. Вероятно, стараясь обойтись без слов, истертых и тоскливых, она замолкает, прикасаясь к своему пределу. Молчание поэзии – это слово, превосходящее смыслами отведенный для него звук.

«Следуя за языком (или речью), куда приходишь – не к собственному ли молчанию, когда говорить безрезультатно: слишком тяжек заплечный ворох утилитарности, пользительности, коммуникативности, наконец… О чем сообщать – разве что-то кому-то неизвестно?» Значит, ничего сообщать не нужно. Поэзия просто говорит на своем собственном языке, посему она не обязана быть понятной. Она даже не обязана говорить, поскольку, что бы она ни сказала, это уже непременно было сказано ранее.

Остается расслышать голос и подобрать хоть какие-то слова, чтобы записать расслышанное: «не только но и/ и только не но/ только но и не/ но и не только». Слова сами собой складываются в конструкции, самостоятельно меняя порядок и вместе с тем меняя смысл всей строки.

Но трансформируется не только порядок слов, порой меняется их анатомия, и одного ряда созвучий хватает, чтобы дать характеристику целой эпохе. Так, в стихотворении «ХХ век» Казарновский выстраивает следующую ассоциативную хронологию: «самосад/ самосуд/ самострел/ самокат/ самолет/ самоед/ самолюб/ самиздат». Все «стадии» столетия связаны с одиночеством, отдельностью, обреченностью на вечное «само-» (временами ведущее к само-убийству). На первый взгляд ироничный текст, нажимая на клавиши языковых ассоциаций, постепенно становится страшным; мы вновь сталкиваемся с молчанием поэзии, на этот раз – с ее погружением в катакомбы самиздата.

Многие стихотворения Казарновского крайне минималистичны: моностих «Раскрашенные статуи рифмы» или двустрочная зарисовка – «не рука не нога не голова и не пах/ вот живот». Другие, большие по объему тексты так же стремятся затратить минимум средств, отобразив при этом наиболее полную картину. Ландшафт ограничен; заполненный одними и теми же знакомыми атрибутами, он больше никого не удивляет. Но в молчаливой покорности вещей есть некоторая загадочность, где-то в глубине осуществляется некий неведомый процесс: «Гляжу:/ потолок, пол, потолок/ кто-то ходит по чему-то/ надо раз-узнать».

В первом же тексте книги Казарновского на фоне неясного экзальтированного пейзажа вдруг звучит практически футуристический призыв, перечеркивающий (как и полагается) все сказанное и в том числе – «нужное»:

Качается день под ветром

пьяной парусиной

Пахнет псиной

и немного психозом

Хлопает глазами забытое

чувство

Но ясности нет

И могу ли я надеяться

Но пульс пока есть

Так будем же как побежденное

солнце.

Вся последующая книга – это попытка либо преодолеть поражение солнца, либо превозмочь его беспомощность.