Сюр колеблет пламя свечки

Борис Ванталов. Речка.
– Madrid: Ediciones del Hebreo Errante, 2012. – 102 с.

Книга «Речка» написана в соавторстве – Бориса Ванталова и Бориса Констриктора, поэта и художника, двух ипостасей одного человека (Ванталов – псевдоним Констриктора). Графические работы Констриктора сосуществуют с поэтическими текстами Ванталова под одной обложкой, представляя собой самостоятельные произведения, вовлеченные в метаструктуру книги. Таким образом, текст Ванталова-Констриктора вырастает из совокупности двух форм высказывания – поэтического и графического, – являя собой уникальное синтетическое явление, в равной степени словесное и визуальное, рассказывающее и изображающее.

Выполненные по большей части в традиционной манере стихи и, напротив, авангардные полуабстрактные рисунки «Речки» держат, подобно Атланту, сложную многоуровневую конструкцию книги, которая, в свою очередь, создает самого автора. «Стихи сочиняют поэтов, – пишет Ванталов-Констриктор в предисловии, – поэтому задача состоит в освобождении себя для стихий. Сделать так, чтобы им было весело проноситься через извилины серого вещества. Флейта-позвоночник. Для этого надо отрешиться от всего, надо стать просторным. В идеале – пространством стиха». Поэт становится следствием-созданием стихотворного текста, а не наоборот; художник выходит из собственного рисунка, будучи частью изображения. Такова цепочка бесконечных отражений, зеркал, неизбежно меняющихся местами, в пространстве которой чрезвычайно трудно начать рассуждать ab ovo.

Что-то непременно должно произойти, чтобы мысль обрела свободу, обратившись в дух: «Когда / дух / выскользнет / однажды // из наших сумрачных глубин, // скукожится весь мир от жажды // первопричин. // Окаменеет мозг и тело. // Застынет речь». Дух, выскользнув из глубин мысли, опровергает и ниспровергает материю, мозг, основная точка отправления для мысли окаменевает, увлекая вслед за собой тело, и речь застывает. Этой страшной паузой открывается «Речка», сразу задавая тему призрачности речи, потусторонности всего происходящего далее. Каждое последующее утверждение мнимо, потому что спорно, поскольку речь бездействует в своем парализованном состоянии.

Однако мысль не сдается. Она электризуется, накаляется и наконец прорывается вглубь мозга, вдыхая в него движение. Но вслед за мыслью в мозг проникает нечто куда более страшное, неотвратимое – то, что всегда сопровождает всякое размышление:

Мозг распускает нити дней.
Душа прозрачней, легче, тоньше.
Сквозь щели узкие дверей
вползает тьма. Все больше, больше...
Кружат песчинки на юру,
остатки меркнущего ego.
Как жалко, я не весь умру!
Зачем ты мертвым снишься, небо?

Перелистывая страницу с этим стихотворением Ванталова, мы ныряем в рисунок Констриктора, на наших глазах вступающий в диалог с текстом. Мозг действительно «распускает нити дней», но мы видим, как эти нити постепенно преобразуются в ветви деревьев, напоминающие своими разветвлениями человеческие конечности. Так, мозг создает подобие человека, умершего не полностью, то есть буквально частично оставшегося живым. «Неумолимо пластинку судьбы // вращает времен острие. // Путник, не ведающий тропы, // опять забредет в бытие», – пишет поэт в следующем (по внутреннему порядку книги) стихотворении, отчасти давая ключ к предыдущему: неведение всегда приводит к повторному существованию; будет оно полным или частичным – неизвестно.

Каждое последующее утверждение мнимо, потому что спорно. Иллюстрация из книги

Книга «Речка» тесно связана с петербургской топонимикой и так называемым петербургским текстом. Само по себе заглавие отсылает читателя к названию района Петербурга Черная Речка, наполняя его множеством дополнительных коннотаций. Первая стихотворная часть книги так и называется – «Путеводитель»: поэт-художник водит нас по загадочному Петербургу, покоящемуся на берегах первобытных вод Невы, отражающих своей поверхностью сюрреальную хаотичность неба; он ведет нас к своему собственному жилищу: «Сюр колеблет пламя свечки // этой жизни беспризорной… // Я живу на Черной речке, // я живу на речке черной». Название местности становится эпитетом: оттого, что речку зовут Черной, она вдруг действительно начинает чернеть. Хотя что такое «действительность» внутри города-текста и его зыбкого пространства, сырого и холодного от воды. Здесь все-таки проще передвигаться вплавь: «Я ночью мозгу говорю, // открой сознания ворота, // дай выплыть мысли кораблю // в другое что-то».

Тональность поэтического высказывания деформируется. Экзистенциальные рассуждения принимают совершенно иную, ироничную форму, не теряя ни капли своей прежней серьезности и глубины: «Эго-эго, и го-го, // почемучка ничего. // Пятьдесят безумных лет // вертит «я» велосипед. // Надоело цепь крутить. // Научи, Господь, не быть». Герой хочет не быть, поскольку смерть уже удалось превозмочь, когда «застыла речь»; «не бытие» позволит ему покинуть окаменелые останки тела, чтобы отрешиться от всего, «стать просторным» и в конце концов ожить в «пространстве стиха», воплотиться в текст. Потому что «стихи сочиняют поэтов», а не наоборот.