Меж нами проживают Гулливеры

Борис Смоленский.
Фото из архива семьи поэта

Имя поэта Бориса Смоленского, погибшего в бою под Медвежьегорском в конце осени 1941 года, известно немногим. Информацию о нем за дальностью лет приходится собирать по крупицам. Сборник стихотворений поэта, вышедший в издательстве «Молодая гвардия» в 1976 году, давно уже стал библиографической редкостью. Изданная небольшим тиражом книга «Моя песня бредет по свету┘» 2009 года осталась незамеченной, несмотря на то что родственники поэта включили в нее около 40 неизвестных стихов Смоленского, черновики которых бережно сохранила его мать.

Творчество поэтов, погибших на войне, – культурный феномен, безусловно требующий глубокого полноценного анализа. Что могли бы рассказать творческие люди – поколение Бориса Смоленского, – повзрослевшие в 1930-е годы, впитавшие в себя отголоски культуры Серебряного века и темы новой советской культуры первых пятилеток, эпохи всесоюзных строек, коллективизации и индустриализации? Как ни странно, читая Смоленского, часто забываешь, что поэт писал, живя в рамках весьма непростой исторической эпохи, что история порезала бритвой и его судьбу: у поэта в 1937 году репрессировали отца, журналиста «Комсомольской правды», Моисея Смоленского, вместе с которым Борис впервые увидел заповедные уголки нашей Родины – Сибирь, Карелию, Кавказ. Отец Смоленского был всегда примером для сына. Об отце поэта можно многое узнать из рассказа «Смоленский» советской писательницы Любови Рудневой, подруги Бориса: «работал в редакции давно, сам себя направлял в самые трудные командировки, придумывал нелегкие маршруты друзьям-очеркистам», «долго жил на море, ходил в плаванье вокруг Европы». Именно от отца к поэту перешла любовь к морю. Сам Смоленский родился недалеко от моря и после, переехав в Москву, «даже лужи в московских переулках называл морями». Любовь Смоленского к морю не угасала и в последующие годы: в столице вместе с одноклассниками, а иногда и с отцом юный поэт строил модели кораблей, а затем пускал их по рекам города, проверяя на прочность свой «флот», дома очень часто обменивался с отцом «морскими словечками».

<┘>В тот год, когда, теряясь в днях,
Весь мир от стужи костенел,
Я в первый раз, глаза подняв,
Увидел море на стене. <┘>
<┘>Я был смышлен не по летам,
Морщинки сдвинулись на лбу,
И я сказал: «Я буду там!» –
Так я решил свою судьбу. <┘>

В начале 1930-х годов, сразу после окончания строительства Магнитогорского металлургического комбината и запуска первых доменных печей, Смоленский во время трехнедельных зимних каникул едет вместе с отцом в командировку на Урал. Впечатления от поездки надолго запомнились Борису. Здесь он впервые увидел, что такое тяжелый труд людей, познакомился с суровой природой Сибири, наглядно понял, в каких невыносимых условиях зачастую приходится работать его отцу: «Он (отец. – П.Б.) вытащил записную книжку и, неуклюже держа карандаш в замерзших пальцах, записывал по нескольку слов на страничке». С Урала Борис увез свои первые стихотворные строчки, которые «вдруг пошли лепиться, как неожиданные человечки из глины».

В середине 1930-х Смоленский живет в Тифлисе, где «на базарах и в аулах пытается поддерживать разговор по-грузински», роется в «книгах у старых», часто ходит в горы.

Около 1936 года поэт переезжает в Новосибирск. Оттуда он пишет в Москву: «Обь – река с сильной натурой, Новосибирск – город крепких людей, надежных, – только моря не хватает мне». Здесь Борис становится вожатым отряда малышей, они сразу полюбили его, с ними, чтобы не было скучно, поэт затевает игру в море, он обучает малышей секретам морских узлов, сложным корабельным названиям. В Новосибирске поэт узнает о начале войны в Испании и о гибели испанского поэта Федерико Гарсии Лорки. Он пишет письмо в Москву с просьбой послать его добровольцем. В этом же году Смоленский начинает самостоятельно изучать испанский язык, чтобы понимать и переводить Лорку. В его судьбе он видит героизм, стойкость личности перед лицом врага.

В 1937 году, после ареста отца, жизнь Бориса резко меняется: теперь он старший в семье. Поэт начинает подрабатывать, рисуя чертежи в метрострое. Мать поэта разводится с Моисеем Смоленским еще до его ареста, поэтому избегает репрессий, а сын – детского дома. По словам двоюродного брата поэта Нахима Борисовича Левита, «не зная истинных масштабов репрессий, Борис полагал, что с его отцом произошла какая-то ошибка, тем более что никаких сведений о нем он не имел и думал, что власти во всем разберутся и отец вернется домой». Несмотря на горькие перемены в жизни, творчество Бориса Смоленского космополитично и свободно. В стихах нет границ, на страницах соседствуют Левитан и Пикассо, Вийон и Маяковский┘ В книге «Моя песня бредет по свету┘» напечатано стихотворение поэта, в котором видно его отношение к процессам, происходящим в литературе 1930-х годов:

А толку что в трагедиях сих пыльных,
Теперь поди стихами прокормись,
Когда редактор требует, чтоб был в них
Здоровый кумачовый оптимизм.
Я оптимист, но не из тех, что ныне
Кричат, что нет ни горя, ни беды,
Кто враг и всех, и всяческих уныний
Как социально чуждой ерунды.
Кто голосит в стихах, как на собранье,
Подержанную молодость жуя,
Что нам осталось только ликованье,
А грусть оставим мелким буржуям.

Несколько стихотворений, скорее всего под влиянием зарубежных поэтов, которых Смоленский очень любил, написаны несвойственным для советской поэзии 1930-х годов верлибром:

<┘>А одиночество бывает сразу –
С последними прощальными гудками.
Рассунуты скорей рукопожатья,
Один толчок, назад поплыл перрон,
Друзья бегут, заглядывают в окна,
Но круто обрывается платформа...
И ты один ≈ в дороге. <┘>

Поэзия Бориса Смоленского полна ярких образов. Чего стоит характеристика поэтического мира Франсуа Вийона и одновременно характеристика картин Пабло Пикассо:

Твой мир, летящий и косой,
Разбит, раздроблен и расколот,
Как на полотнах Пикассо.

Или описание большого города, столицы, актуальное и в наши дни:
Над городом радио плоский фальцет,
Противней, чем у Крученых.
И кружатся люди в Садовом кольце –
Вангоговский круг заключенных.

<┘>

Рекламой заляпаны все дома:
«Пейте сок-томат!»
И снова реклама, как дуло в висок:
«Пейте томатный сок!»
Или стихотворение «Ветреный день», где:
И ветер, верно, счастлив,
Что на свете
Есть столько парусов и простыней.
И фыркает, и пристает к прохожим,
Сбивается с мазурки на трепак
И, верно, счастлив оттого, что может
Все волосы на свете растрепать.

Метафоры и сравнения поэта вызывают необыкновенное ощущение свободы, движения, радости. Утренний свет фонарей он сравнивает с «незрелыми лимонами», а ночной – с «созревшими апельсинами», век Франсуа Вийона у поэта кричит с костра, «как Джордано», деревья – «гуси, захотевшие взлететь», отраженные в лужах лучи – «солнечное пиво», от которого «пьянеют даже воробьи», а «лужи пахнут акварелью». Эта радость искренна, поколение Бориса Смоленского еще не знало об ужасах своей эпохи и верило в то, что их время – время строительства светлого коммунистического будущего – счастливое, самое лучшее за всю человеческую историю. До войны поэт, несмотря ни на что, «упорно писал стихи, веря, что это и есть его основное призвание, кроме моря».

<┘>Моя песня бредет по свету,
Как задорный посвист моряны,
Как струя горячего света,
Как зеленый вал океана┘ 1936 г.

Любовь Руднева пишет, что Борис Смоленский никогда не боялся просить совета и принимал самую беспощадную критику своих стихов, знал бездну стихов наизусть, очень любил творчество Маяковского, Цветаевой, Пастернака, Хлебникова. Творческим манифестом Смоленского очень часто называют стихотворение «Ремесло», написанное им в 17 лет:

Есть ремесло – не засыпать ночами
И в конуре, прокуренной дотла,
Метаться зверем, пожимать плечами
И горбиться скалою у стола.
Потом сорваться. В ночь. В мороз.
Чтоб ветер стянул лицо.
Чтоб, прошибая лбом упорство улиц,
Здесь, сейчас же встретить
Единственную, нужную любовь.
А днем смеяться. И, не беспокоясь,
Все отшвырнув, как тягостный мешок,
Легко вскочить на отходящий поезд
И радоваться шумно и смешно.
Прильнуть ногами к звездному оконцу,
И быть несчастным от дурацких снов,
И быть счастливым просто так – от солнца
На снежных елях.
Это – ремесло.
И твердо знать, что жить иначе – ересь.
Любить слова. Годами жить без слов.
Быть Моцартом. Убить в себе Сальери.
И стать собой. И это ремесло. 1938 г.

Еще одним стихотворением о творчестве, в котором поднимается проблема сосуществования талантливых людей и обывателей, можно назвать стихотворение «Гулливер», впервые опубликованное в 2009 году:

Я все еще исполнен детской веры,
Что, силу в одиночестве растя,
Меж нами проживают Гулливеры,
Прикованные к собственным страстям.
Но из упорной гордости мышиной,
Что все, мол, одинаково должны,
Портные по старинному аршину
Кроят им лилипутские штаны.
И Гулливер живет среди уродцев,
Но ночевать не может в их домах,
И только все, за что он ни берется,
Имеет гулливеровский размах.
А лилипуты с прытью обезьяньей
Кричат ему:
– Довольно! Не рискуй! –
А непомерность всех его деяний
В тоску и грусть вгоняет мелюзгу.
Тогда, отчаясь, он идет к заливу
И бродит под луною по ночам,
Влюбляется, конечно, несчастливо,
Оступится – и сразу закричат:
– Ты не хотел как мы, так получай же!
Мы раньше знали. Ах, какой кошмар! –
Бьют розгами: «Конечно, не случайно!»
Плюют в глаза – а пачкают башмак.
И только вот, когда он умирает
И дело нужно подводить к концу,
Могильщик лилипутий заявляет,
Что трех аршин не хватит мертвецу.
И все скорее плакать:
– Умер милый! Он жил средь нас.
Каким он был большим! –
И роют поскорей ему могилу
Уже на гулливеровский аршин. 1939 г.

Одно из центральных мест в поэзии Бориса Смоленского занимает любовная лирика, и в ней вразрез с духом эпохи нет ни высветления, ни упрощения данного жанра, а, наоборот, присутствуют печальные нотки, а иногда и трагизм, свойственный скорее для классической поэзии, нежели для первых лет индустриализации Страны Советов.

Я очень люблю тебя. Значит – прощай.
И нам по-хорошему надо проститься.
Я буду, как рукопись, ночь сокращать,
Я выкину все, что еще тяготит нас.
Я очень люблю тебя. Год напролет,
Под ветром меняя штормовые галсы,
Я бился о будни, как рыба об лед
(Я очень люблю тебя), и задыхался.
И ты наблюдала (Любя? Не любя?),
Какую же новую штуку я выкину.
Привычка надежней – она для тебя.
А я вот бродяжничать только привыкну.
Пойми же сама – я настолько подрос,
Чтоб жизнь понимать не умом, так боками.
В коробке остался пяток папирос –
Четыре строки про моря с маяками. <┘> 1939 г.

С 1937 года поэт проживает в Ленинграде. В этом городе Смоленский учится на штурмана дальнего плавания на судоводительском факультете Ленинградского института водного транспорта. В повести Кирилла Голованова «Матросы Наркомпроса», действие которой разворачивается в Ленинграде в предвоенные годы, приведены воспоминания Бориса о плаваниях в полярных морях во время учебы. Он рассказывает, как на рейде в Кольском заливе видел старое судно с обрубками мачт, которое, отслужив свой век, стоит на якорях, став базой угля для пароходов. «Вот такая у него старость, – грустно заключает Смоленский, а потом добавляет: – Дай мне бог умереть где-нибудь в драке. Нудно так доживать». Зимой 1939/40 года поэта призывают в армию, но не берут в ряды вооруженных сил, как «сына репрессированного».

Поэт, как и многие другие люди, еще за год до начала войны чувствовал надвигающуюся на страну катастрофу. В той же повести сохранилось описание ленинградской комнаты Бориса: «┘в комнате Смоленского на Боровой улице всю стену занимала географическая карта. Пока Борис жарил целую сковороду покупных котлет, мальчишки увидели, что карта была испещрена коричневыми флажками на булавках. Они углом искололи Францию, воткнулись в столицы европейских государств. Один из флажков занесло через океан в устье реки Ла-Платы. Он торчал там под жирным крестом с датой гибели германского рейдера». В начале–середине весны 1941 года поэт уезжает в Москву, объясняя свой отъезд тем, что ему «надо быть в центре событий»:

А если скажет нам война: «Пора», –
Отложим недописанные книги,
Махнем: «Прощайте» – гулким стенам институтов
И поспешим по взбудораженным дорогам,
Сменив слегка потрепанную кепку
На шлем бойца, на кожанку пилота
И на бескозырку моряка. 1939 г.

В Москве Бориса Смоленского забирают в армию и отправляют в стройбат на Белое море. В одном отделении вместе со Смоленским оказывается поэт Ярослав Смеляков. Позже при встрече с Любовью Рудневой Смеляков так опишет юного поэта: «Борис мне казался иногда упавшим с Луны, он даже и на марше наборматывал стихи. Когда не удавалось долго ни поесть, ни попить и мы зарастали густой щетиной, он заскорузлыми пальцами вытаскивал свою тетрадку и что-то кропал...» Не в этом ли проявился у поэта характер отца – несмотря на трудности и обстоятельства, заниматься любимым делом. Даже в стройбате Борис не прекращает работу. В письмах к жене, к друзьям он сообщает, что сочиняет стихи, переводит Лорку и Руставели, готовит свою первую книгу стихов для петрозаводского издательства.

О последних месяцах жизни Смоленского можно узнать из писем поэта к Любови Рудневой:

8 июня 1941 года:

«┘самое ценное – кабина старого грузовика без колес. Это мой кабинет. Я тут работаю, читаю Ленина, набрасываю мысли о сценарии – в редкое свободное время...»

Июнь 1941 года, за неделю до начала войны:

«У меня в голове растут новые замыслы, перед которыми все, что было раньше, бледнеет... Только б не сорваться».

21 июня 1941 года:

«В ушах у меня все время звучит музыка, истосковался по стихам!»

25 июля 1941 года:

«┘В любую минуту я совершенно спокойно пойду в бой и в бою буду стараться как можно лучше драться за страну, за интернационализм, за нашу работу, за наше счастье... Завтра мне полагаются сутки отдыха. Как раз мой день рождения – ровно 20 лет. Иногда, когда я оглядываюсь назад, я удивляюсь: сколько я успел впихнуть в эти 20 лет – любому хватит на 30!.. Я не расстаюсь с томиком Хлебникова, таскаю его в кармане шинели – издание «Библиотека поэта». Очень полюбил его, как никогда. Когда не читаю – часто во время работы, дороги, – перебираю в памяти его стихи!»

14 сентября 1941 года:

«На днях смотрел ленинградские газеты, Ленинград в опасности┘ Я верю, что этот кошмар кончится так же неожиданно и бесславно для немцев, как и наполеоновский поход. <┘> С войной у меня появилось новое чувство неповторимости. Но я не жалею ни о чем – будет новое, еще более крепкое, большое┘ Все-таки все впереди – я вижу новый, непочатый край работ. У меня начали появляться первые наброски лирики – новое зрение, новый свет отличает их от всего написанного мною раньше. Пишу поэму о Гарсии Лорке┘ это и есть поэма о нас, о наших судьбах┘ Эпиграфом я взял слова Пассионарии: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Сейчас, в эти дни и ночи, это не фраза, а программа к действию┘»

Нахим Борисович Левит сообщает, что поэт похоронен в городе Медвежьегорске. Одна из школ там названа его именем, а во дворе школы ему установлен памятник. Во второй половине 70-х годов прошлого века у поселка Падун, недалеко от места гибели Бориса Смоленского, был установлен памятный знак. В те же годы несколько раз на место гибели поэта приезжала его мать, Раиса Львовна Смоленская. При жизни ей так и не удалось опубликовать черновики неизвестных стихов сына┘

Не надо скидок.
Это пустяки –
Не нас уносит, это мы уносим
С собою все,
И только на пески
Каскад тоски обрушивает осень.
Сожмись в комок, и сразу постарей,
И вырви сердце –
за вороньим граем –
В тоску перекосившихся окраин,
В осеннюю усталость пустырей.
Мучительная нежность наших дней
Ударит в грудь,
Застрянет в горле комом.
Мне о тебе молчать еще трудней,
Чем расплескать тебя полузнакомым.
И память жжет,
И я схожу с ума –
Как целовала. Что и где сказала.
Моя любовь!
Одни, одни вокзалы.
Один туман –
И мост через туман.
Но будет день:
Все встанут на носки,
Чтобы взглянуть в глаза нам в одночасье.
И не понять – откуда столько счастья?
Откуда столько солнца в эту осень?
Не надо скидок.
Это мы уносим
С собою всё.
А ветер – пустяки. 1939 г.