Половодье звуков

Александр Самарцев. Часть встречи: Книга стихотворений.
– М.: Центр современной литературы, 2011. – 148 с. (Русский Гулливер).

Александр Самарцев родился в Москве. По образованию инженер-двигателестроитель; учился также на факультете режиссуры Театрального училища имени Щукина. Работал в КБ, в народном театре, в экскурсбюро, литсотрудником в журнале «Юность», на телевидении, в сфере PR, заместителем главного редактора журнала «Food News Time». Автор поэтических книг «Ночная радуга» (М., 1991), «На произвол святынь» (СПб., 1996).

Типы поэтической «сложности» можно условно классифицировать по двум основным признакам. Первый напрямую связан с эзоповым языком и основывается на намеренной шифрации, запутывании формально-логических связей – когда сказать о главном или не хочется, или нельзя. В таких случаях стихотворцев зачастую выручают талант и мастерство, позволяющие создавать инерционные тексты без достаточного смыслового повода и вне зависимости от вдохновения. Второй вид «сложности» исходит из органической спаянности с языком: смысловой повод может и отсутствовать, как и видимые формально-логические связи, но чувствуется вдохновение и естественность подобного речевого жеста для данного автора.

Именно этот второй тип и присущ Александру Самарцеву. По Ролану Барту, его текст – текст-наслаждение, вызывающий кризис в отношениях с языком, зачастую раздражающий. Язык-царь, звук-властитель, подчиняющий внешнюю логику понимания, ломающий ее о колено и ведущий, словно Вергилий, через кочки и ухабы внешней малоосмысленности – отчего целое оставляет впечатление убедительно сказанного. Первое впечатление: мастерски герметично, но настолько хорошо, что хочется внимать, получая удовольствие не столько от смысловой, сколько от звуковой стороны текста. Самарцев принадлежит к кругу метаметафористов – дефиниции этого течения разнятся, но было бы верно согласиться с выражением Чупринина, согласно которому «визитной карточкой школы <┘> явилась «сложность», точнее, преднамеренная затемненность смысла, достигавшаяся заменой логики на ассоциативность и соединением в пределах одного стихотворения, а часто и одной строки демонстративно «далековатых понятий»...». Словно бы демонстративно не впадает в «неслыханную простоту» и Самарцев, несмотря на почтенный опыт сочинительства.

Намело по склону полынь
каруселям струган помост
мы с Бродвея мы с Апеннин
обжиманцы фокстрот взасос
у «дружины» губу дерёт
чуть дохнуло – овраг студён
уноси на разлив народ
с «жигулёвским» полный бидон

Речь захлебывается звуком, тонет в нем. Самое часто встречающееся время года – весна. Пейзаж – почти раннепастернаковский: буйство красок, предметов, деталей, тут вам в соседстве с многочисленными аллюзиями к культурной памяти – DVD, Фэйсбук, Яндекс, многие другие приметы интернетовской и иной технической реальности. Слова наплывают друг на друга, словно льдины во время весеннего половодья. Доминирует удовольствие от процесса – зачастую превышающее осознание того, насколько внятен окажется результат. Аутентичность порой создает ощущение заборматывания: в одиночестве разговор с собой, как отмечает автор предисловия к книге Марина Кудимова, – способ спастись от безумия. Мотивы падения, разрушения доминируют в книге, несколько раз упоминается поход по канату. В случае с Самарцевым, заставшим слом эпохи, распад имеет еще и хронологическое значение.

Мотивы падения и разрушения. Фото Александра Курбатова

Тем приятнее встречать приметы времени, когда отступает чистое искусство и начинают дышать приметы почвы и судьбы. Это и работа литконсультантом журнала «Юность», отраженная в прозаизированном верлибре, где происходит сравнение прошлой и нынешней поэтической ситуации, и участие в семинаре Кирилла Ковальджи, из которого вышло большинство метареалистов, в том числе и Самарцев:

С Искренкою припрыжкой в два шага
оравой после семинара,
хамя под видом «подыши, натура!»
пасуемся на перехват «ага!»
Апрель-апрельский – в жирно-голубом
стрит Горького (Тверскою не замылясь),
ещё не крутит бегемот «Макдоналдс»
скакалку-очередь, вперед, мой балабон┘

Именно подобные биографические реалии (порой в сочетании с фотографиями современников автора, включенными в книгу) придают книге масштаб документальный, почти эпический. Эссеистические фрагменты из ЖЖ, написанные внятным языком, словно разбавляют «цветущую сложность» собственно стихотворных текстов, позволяя сделать передышку. В концовках стихотворений – выход на простоту, рождающий читательскую сопричастность: «┘и ёк твоя ёк-ёк в нём эсэмэска», «┘и с мамой на руках держусь».

Произошла ли, таким образом, встреча с автором, прячущимся за словесными изысками, или только ее часть? Ожидаем следующих «выходов». Часть за частью, надеемся, создастся ощущение полноценной встречи.