Евгений Евтушенко
Гуляя по родимому отечеству, можно стать франкофилом...
Фото Александра Курбатова
Ты изначален, ангел мой,
Ты – недопущенность свободы....
А.Ч.
Строптивый демократ Андрей Черкизов –
был самому себе и прочим вызов:
«Я бюрократов и сырыми ем».
Его слова, как будто лед с карнизов,
обрушивались на головы всем.
Любил подонкам говорить в лицо:
«Вы даже не дерьмо, а дерьмецо».
 До Парижа, главное, добраться. Фото Михаила Бойко |
Вообще, он был прозаик суперкласса.
Я помню прозу памяти Барласа –
тончайшее, мощнейшее эссе.
Но в славу не впустила снобов раса.
Что помешало? Гонор оботряса,
и водка та, что пил он вроде кваса.
Как вдруг он стал из пьяного матраса
босс типа Карабаса-Барабаса,
которого побаивались все.
Его по пьянке ельцинская лапа
поставила директором ВААПа
(под новым, впрочем, именем РАИС,
где документы стали жертвой крыс),
а вышвырнут он был тогда за что ж?
За редкий недостаток-недележ.
Он был идеалист, Андрей Черкизов,
и дискомфортен даже для чекистов.
Не брал, подлец. Как рядом с ним возьмешь?
Придумали нехитрую задачку –
и подложили ловко баксов пачку,
дав знать метафорически ему,
что честность – это путь прямой в тюрьму.
Он свой идеализм в такую качку
не сковырнул, как вредную болячку,
и сам он был сковырнут потому.
Он влез в эфир, надев не стильный батник,
а зэковский, портным пошитый ватник,
ушанку доходяг на Колыме.
Программой, полной слов неаккуратных,
он портил настроение в Кремле,
с экрана НТВ навеселе.
Но как же без блаженных на селе!
А после оказался вновь на «Эхе»,
где не скажу чтоб делал он успехи,
но чувствовался лагерный тот ватник,
и тот же Он – свободы слова ратник.
Он все-таки был дик, но чем-то мил
не из лакеев и не из громил.
Я интервью ему ни разу не дал,
да он и не просил. Он жил, как небыль,
как будто между небом и землей,
и как-то увязался он за мной,
уже хвативший малость на работе,
мне бормоча: «А я почти в полете!
В Париж лечу... Увы, не первый раз!
Я в первый раз там чудно подзавяз.
Мой первый раз – роман, а не рассказ!»
«Вам лучше, может, все-таки собраться?»
«Боитесь вы, что я успел набраться?
Мне до Парижа, главное, добраться.
Да я не пьян, я счастлив, слава богу.
Пойдем, со мною выпьем на дорогу!»
И помахал мне пуком долларей:
«Сегодня я богатый, как еврей
(по мненью всех антисемитов сразу),
а деньги надо выжечь, как заразу!
В кои-то веки матушка-Россия,
разжалобясь, дала мне отпускные –
ей от меня охота отдохнуть.
Мне – от нее...уда мы держим путь?»
Мы на Арбате выбрали терраску,
где цены слишком не вгоняли в краску
всех честных демократов-могикан,
где гжелку даже налили в стакан
Черкизову по личному запросу,
чего не снилось даже и Давосу.
И он сказал, дыша в лицо мне дымом:
«Признаюсь, что в отечестве родимом
я франкофилом стал неисправимым.
Давай-ка выпьем за Французостан,
где я описан был под псевдонимом
писателем по именем Ростан.
Давай-ка тяпнем не за всю планету
и не за всех на свете милых дам,
а за Марию свет Антуанетту,
оклеветать которую не дам!
Вот Маяковский – он ее, как девку,
унизил, гогоча, что королевку
на эшафот поволокла толпа –
толпа всегда жестока и тупа!
Народ вопил у стен Версаля: «Хлеба!» –
и, якобы надменная, она
спросила: «А пирожных вам не треба?
Пирожными вся Франция полна!»
Так оправдали гильотину звери,
так оправдала самозверство Русь.
А я за королевы честь молюсь.
Как Станиславский я рычу: «Не верю!
Лгут на тебя, французская Марусь!»
Он после пил еще за Жан Габена,
за Монтескье, Рабле, Гогена,
Пьяф, и зарыдал, неловко и согбенно
ко мне на грудь, как сирота припав:
«Какая глупость, что все эти годы
единственно, чего я ждал – свободы.
Никто себе не лучший господин,
когда он все один, один, один...»
И вдруг, не предполетен, а полетен,
он встал, нездешним светом осиян,
раскрыв, как веер, пачку новых сотен,
как будто был из русских марсиан.
Раздаривая сотни, по Арбату он шел.
Не все поверили ему. «Берите!»
«Не попросите обратно?» «Да что вы,
и с приплатой не возьму!»
Он шел вдоль политических атрешек,
но с них не брал примеров нехороших, –
не продавал билетики в провал,
а, слезы не стерев со щек заросших,
влюбленным парам деньги раздавал.
 Давай-ка выпьем за Французостан! Фото Михаила Бойко |
Хрустящие зелененькие сотни
пугали многих нежным «Это вам»,
и пятились, бедняги, в подворотни,
боясь попасть на воландовский хлам.
Но были говорившие «Спасибо»,
Рассматривали деньги на свету
и добавляли: «Странно, но красиво.
Ну как теперь не верить в доброту!»
А больше всех понравились нам двое
(наверно, были первый раз в Москве) –
взяв, но догнав с повинной головою:
«Назад возьмите сотню... Тут их две».
Как самый человечный из капризов,
тот день запомнил я, Андрей Черкизов.
Уверен я, что вы не поостыли,
в Париж попав с карманами пустыми.
Наверно, вы чуть-чуть поголодали,
но умереть вам с голоду не дали.
Вернувшись, после умерли вы вскоре,
надеюсь, что от счастья, а не с горя.
Но бродите незримо по Арбату,
да нечего раздать – где взять зарплату?
Я столько слышал в нашей яме сточной
о вашей биографии порочной.
Не идеализирую я вас,
Как, впрочем, тех, кто если пьет, то квас.
Но видел вас Гаруном Аль Рашидом,
а сплетникам – я морды бы расшиб им!
Плюю на треп родного злохолустья,
и с клеветой вовек не примирюсь я.
Я знаю – полной правды нет в грязи.
Судить о Вашей жизни не берусь я,
но королева Франции – Маруся-
Антуанетта скажет вам: «Мерси».
Есть кавалеры чести на Руси.
2010. Декабрь
