Татьяна Зоммер Карел Дестовник-Каюх. Франце Балантич. Крик раздвоенной души. Два поэта Словении/ Автор-сост. Юст Ругел. – СПб.: Алетейя, 2009. – 184 с.
Презентацию такой книжки можно делать в театре. Я закрываю глаза и вижу внутренним – режиссерским – зрением. Гаснет свет. Сцена делится на две части – и они разъезжаются в разные стороны. Зрительный зал оказывается посередине. Луч прожектора выхватывает то одну, то другую сцену. Никаких автоматов и концлагерей. Теперь решает зритель. Своим автоматом – голосованием, рейтингом, нажатием кнопки на рабочем столе. Две сцены, два выступления. Посмертные речи в стихах. Посмертное противостояние...
Удивительная, сдвоенная, я бы даже сказала, театрализованная книжка. Обложка белая-белая: занавес – саван, досрочно сшитый судьбой для двух словенских поэтов. С одной стороны – Карел Дестовник-Каюх (1922–1944). Переворачиваешь, с другой – Франце Балантич (1921–1943). Годы жизни – как на памятниках. И построена на чисто модернистском приеме. В данном случае – смешении судеб двух молодых поэтов, боровшихся по разные стороны. Оба талантливы и не востребованы при жизни и после нее, как того заслуживали. Оба дожили до 22 лет. Но один убит в 1943-м, а другой – в 1944-м. Из одних только дат на обеих обложках можно предположить: один убил другого, а потом убили и его. В общем, театральный прием сработал: трагедия – налицо. Дожить бы до катарсиса.
Такой современный микс – пронзителен. Проект книжной эксгумации, конечно, интересный. Но зачем воскрешать, сталкивать лоб в лоб двух мертвых юношей-поэтов? Чтобы еще раз обнажить словенское противостояние? Приведенные в предисловии пронзительные речи о гражданской войне вызывают в памяти «Тихий Дон» – с незабвенным образом двух влюбленных, которые никак не хотели принимать чью-либо сторону, которые хотели просто любить – жизнь и друг друга, – укрывшись в каком-нибудь в шалаше, как в раю. Но в том-то и дело, что апелляция к нашей Гражданской с вопросом: «Ты за белых или за красных?» здесь не уместна.
Несмотря на одинаковый возраст и происхождение – оба из бедных семей, – поэты различны. У Дестовника-Каюха – четкая гражданская позиция: он против оккупации страны Пруссией. Да, он талантлив и чувствителен, да, он хотел бы писать, как всякий юноша, о любви. Но силу поэзии своей – сознательно! – направляет на поддержку измученных узников концлагерей, раненых товарищей-партизан. Его поэзия помогает людям даже в скотских условиях оставаться людьми, не позволяя превращать себя в животных. Она борется против пыток, против колючей проволоки. И происходит магия: стихи сами становятся такой же колючей проволокой – направленной против фашистских захватчиков: «Эти звери все сожгут вокруг,/ И в России жрут детей они./ Нам не ускользнуть/ из хищных рук./ Бог нас сохрани!» Его стихи можно оценить только в контексте того страшного времени и нечеловеческих обстоятельств. Когда в концлагерях сжигали людей, предварительно срезав кожу с татуировками на дамские сумочки или для коллекций, а пепел сожженных шел на покраску танков – для вселения ужаса в противника. Вот тогда и надо было помочь – не дать пасть духом – себе и друзьям. И стихи эти можно оценить не баллами, не рейтингом сегодняшних сытых зрителей, а спасенными человеческими жизнями. Которые благодарно телеграфируют автору невидимой азбукой Морзе: «Нам не надо радионовостей:/ у нас антенны из наших костей,/ у нас провода из наших жил,/ у нас глаза принимают без лжи/ весть о борьбе людей».
Франце Балантич – всегда ведом, почти беспомощен. Так он оказался и на стороне оккупантов, и в отряде словенских националистов «Белая гвардия». И в стихах не осознает своей гражданской позиции (по сути, ее и нет). Никаких пулеметов, автоматов и колючих проволок: «Прекрасный сон приснился мне однажды:/ твое лицо в окне гвоздик,/ как будто колосок ко мне приник,/ даря покой душе, томимой жаждой». У Балантича в стихах нет товарищей, друзей – он всегда один. Пишет нежные сонеты. И даже смерть в них – как жажда влюбленного: умереть, если рядом нет любимой. Его смерть – не страшна, не вонюча, не гадка – как у Дестовника, она – «прекрасное молчанье сжатых уст». Поэтому он не борется с ней, а безропотно подчиняется, смакуя и примеряя на себя романтичную роль Ромео, принявшего – на сцене – яд из рук любимой: «И больше кровь моя не солона,/ я как сухие стебли мертв,/ спокойно жду, когда придет весна/ и труп мой разгребет».
Со временем границы выветриваются, пересматриваются. Да, можно сказать, что сегодня между этими двумя талантливыми словенскими поэтами – призрачная черта. И кажется, что если вырвать их поэзию из временного контекста, то различие навсегда исчезнет. Но черта все равно остается – в стихах. Когда граница проходит по судьбе, она рвет на части. Не фотография разрывается, а само тело жизни. Поэтому и коллажно-театральная книжка, как бы талантливо она ни была составлена, не срастается, и соблазнительная, театрализованная, заложенная в макете книжки дуэль поэтов невозможна. Хотя за сам проект – пять баллов. Можно даже двигать на премию – за модную нынче «толерантность».
