Я – жизнь твоя┘

(┘ ) Юрию Влодову не нужно было придумывать себе биографию, когда он впервые соприкоснулся с миром профессиональной литературы. В начале 60-х он появился в подмосковном писательском поселке Переделкино после своей пестрой, как у Франсуа Вийона, в полных неладах с законом жизни и потому уже тогда, в поздней молодости, знал жизнь, какова она всегда была и есть, несмотря на ее разнообразную внешность.

«Собутыльник лапотных чугреев –/ Я кружу – с котомкой – налегке, –/ Самый беспробудный из евреев,/ Мыслящих на русском языке./ Я пою дворцы моей эпохи,/ Славлю тараканьи закутки:/ Есть в моей котомке хлеба крохи –/ Рукописей старых лоскутки».

Бывают, однако, поэтические биографии, которые своей сложностью и неотмирностью заслоняют самого поэта и его стихи. Жизнь Юрия Влодова достойна пера Достоевского или Астафьева, но для меня как читателя его стихов она – далеко не главное. По словам самого Влодова, он ушел из блатного мира, потому что его потянуло «в более интересные места». Во всей этой вийоновской пестроте, в которой мелькает и дальнее родство с одесским Мишкой Япончиком, и близкое знакомство с Чуковским и Пастернаком, и совсем уж неприкаянное бездомье в советской действительности, видится и чувствуется одно: похоже, что человеком и поэтом Юрием Влодовым всегда руководило единственное желание – желание быть подлинным, а не придуманным по чьему-то шаблону.

(┘) Отверженность от «общества» могла быть выбором самого Юрия Влодова. Но его подлинная драма в том, что его, очевидно талантливого и предельно при этом искреннего поэта, отторг от себя и «более интересный» мир литературы.

(┘ ) Можно по-разному относиться к тому, что, по собственному признанию, он за кусок хлеба и ночлег, бывало, «писал за других». Во всяком случае, для него самого это могло быть доказательством того, что он умеет все и гораздо больше, чем многие из «признанных» поэтов. То, что он на самом деле чувствовал при этом, вполне осязается из сокровенной горечи его эпиграмм и его последующих попыток ставить себе собственные поэтические задачи – например, написать цикл «Портреты». Влодов – профессионал, и у него все задуманное получается. Но когда он подпадает под единственную власть, с которой не может справиться и от которой не может отмахнуться, – власть собственного дара Божьего, мороз по коже: «Я заглянул в зерцало Бытия.../ Прозрачный звон слегка коснулся слуха.../ Чу! – за спиной стояла побируха!/ «Ты Смерть моя?» – едва промолвил я./ «Я – Жизнь твоя...» – прошамкала старуха».

(...) Юрий Влодов всегда отстаивал право быть только самим собой и заслужил его. Но в этой борьбе, а то и войне с миром он заслужил еще одно, главное для поэта право – на выражение истинного, а не показного сострадания к людям и Отечеству. Тем самым людям и тому самому Отечеству, которые причинили его душе столько горя и даровали столько невыносимой в своей подлинности и горечи Любви: «Сердце зашлось от вороньего плача,/ Пьяненький дождь похромал:/ Сивая туча ≈ сивушная кляча –/ Слепо скользит по холмам./ Я же твердил вам, бухие разини:/ «Крест под собой не руби!..»/ Молча курю на поминах России,/ Как на поминах Любви».

«Се – человек», – помним, где это сказано. «Се – Человек», – говорит и Юрий Влодов своими стихами. Не больше, но ведь и никак не меньше. Подлинная святыня, если она есть в душе, сильнее человека. Уже за доказательство этого полузабытого факта бытия должно благодарить – Бога за то, что дает человеку дар, и – человека, когда он, как настоящий поэт Юрий Влодов, вопреки всем казням судьбы осязает благотворную бесценность этого дара.