Михаил Филиппов
Андрей Шацков. Сказы о России. – Воронеж: Центрально-Черноземное книжное издательство, – 2009.
Как ни пророчествовал о судьбе русской книги добрый скептик Аркадий Аверченко, как ни заливался о том, что от русской книги останутся лишь две виселицы, но и ему не дано было предвидеть эпоху компакт-дисков, в которую преспокойно и занырнула наша с вами поэтическая книга. И если уж такой славянофильский поэт, как Андрей Шацков, примерил на свое творчество электронный носитель, то наш великий книгопечатник на том свете точно заикал!
Но может, книга Шацкова и не книга вовсе? В том-то и дело, что самая настоящая книга – все признаки налицо! Издательство известное. А как сочно и строго выводит шацковские строки народный артист России Валентин Клементьев – заслушаешься! Хотя корпус стихотворений, озвученный артистом, уже знаком любителям поэзии. Тут и цикл «На поле Куликовом» старательно летящий навстречу блоковской интонации. Тут и плачи по Стеньке и Пугачеву, «Родные алтари» и «Дорога к Храму», и┘ обман читателя, который ожидал настоящих сказов. Ведь сказ, как известно, это особый тип повествования, которое ведется от лица экзотического рассказчика. Тут вольно гуляют просторечие, диалектизмы, профессиональная речь. В сказе писатель стремится нарушить традиции, жаждет удивить новым героем. У Шацкова же как раз отсутствие характерных жанровых особенностей приводит к нарушению нормативных признаков собственно сказа.
К чему же призывает лирический герой этой поэзии? Что за новый характер вызревает под покровом традиционных силлабо-тонических тенет?
За торжественным лиро-эпическим звучанием – все тот же вековой призыв к топору. Жажда нашего милого и яростного русского бунта, которому большевики не дали свершиться, а прямым ходом перенаправили в ГУЛАГ.
Какую же миссию должен выполнить собственно поэт? А он и есть топор! Ему не суждено стать субъектом или объектом бытия, а лишь орудием возмездия. Такой поэт вообще не должен знать, что такое просодия, а от названий стихотворных размеров его должно сразу же тошнить. Важнейшим условием для жизнеспособности подобного рода поэзии должно быть вдохновение сродни стихии русского бунтарского величия, в котором любые стоны или крики, удары в лицо или повороты головы воспринимаются как элементы единого целого. В тех же санях проехалась в свое время поэзия Державина и Некрасова. И даже Блок у Шацкова – сродни безродному кабацкому забулдыге!
Но трагедия этой поэзии в том, что призыв к топору бесполезен и не найдет отклика в обывательском болоте. Уже давно нет народа, способного лихо засвистать на призывы Стеньки или Емельки или на худой конец Болотникова. Топор ржавеет! И удел стихотворца – вселенский ночной вой в окаменевших глухих полях.
Именно от осознания такой участи в поэтической философии Андрея Шацкова скрыта любовь к несовершенству нашего русского мира. Потому что несовершенство – это и есть многообразие. Потому что поэт имеет право повторить за великим философом Константином Леонтьевым, что средний европеец – идеал и орудие всемирного разрушения. Самому же Шацкову не суждено стать топором русской истории по причине мирной и банальной: история эта, к сожалению, закончилась.
Так что «Сказы о России» – поздняя книга, вернее, опоздавшая – на целый век. Или наоборот – ранняя? «Может, поздно, может, слишком рано┘»
Одно можно сказать с уверенностью: стихи теперь не читают, теперь их слушают.
