Ольга Рычкова
Герман Власов. Музыка по проводам. Книга стихотворений. – М.: Центр современной литературы, 2009. – 64 с. (Русский Гулливер).
О том, что поэтика Германа Власова глубоко несовременна, читатель этой книги узнает еще до того, как прочтет сами стихи. В предисловии «Сон простого человека» коллега автора, поэт и переводчик Григорий Кружков, цитируя Власова («┘Гуляют ручьи, растворяется страх,/ прозрачные руки берут за рукав,/ за хлястик и в спину толкают.// Наверно, погода такая,/ что я, как блаженный, сощурясь хитро,/ иду на пустырь, где копают метро,/ и пахнет родною и дикой,/ прозрачной еще Эвридикой»), отмечает, что поэтика сия и «весьма старомодна», и в то же время «метасовременна – то есть перешедшая моду, ушедшая дальше».
Власовский лирический герой напоминает героя пастернаковского стихотворения, из которого обычно приводят четверостишие «В кашне, ладонью заслонясь,/ Сквозь фортку крикну детворе:/ Какое, милые, у нас/ Тысячелетье на дворе?» Хотя можно процитировать и другое, например: «Буран не месяц будет месть,/ Концы, начала заметет./ Внезапно вспомню: солнце есть;/ Увижу: свет давно не тот┘» («Про эти стихи»). Персонажи Германа Власова не ощущают бег реального времени. Точнее, ощущают, но иначе, чем другие. «Память-поводырь» то и дело заставляет обернуться в прошлое – даже во времена, когда автора-героя еще и на свете не было:
манежа окна слуховые
в нескучном брошенный букет
я не жил здесь в сороковые
как нумизмат гляжу на свет
хочу нащупать эту ноту
немое посмотреть кино
так гладят темную банкноту
изъятую уже давно
и если время гул случайный
грязь от армейских колесниц
пускай мне выпадет опальный
расплющенный между страниц
истории цветок сирени
и долгий завершая путь
всей тяжестью
стихотворений
шагнет на грудь
О том, что стихи эти написаны нашим вполне еще молодым (1966 года рождения) современником, свидетельствует, пожалуй, только модернистское отсутствие знаков препинания (хотя в сборнике немало стихотворений, где вся пунктуация на местах). В «здесь и сейчас» власовскому герою подчас неуютно, зябко: «Я слышу музыку иную –/ гудки, трамвайные звонки┘/ Я никого не беспокою –/ свободной правою рукою/ нащупывая переход.// И группа лиц в пальто похожих,/ косясь, смеется надо мной:/ я – иностранец, я – прохожий,/ слепец с чувствительною кожей –/ какой-то валик восковой». Он чувствует себя заблудившимся во времени растерянным ребенком, который не сумел (или, как Питер Пэн, не захотел?) повзрослеть. Он испытывает потребность по-детски спрятаться от большого мира, превратив его в уютный, маленький, собственный. Окружает себя привычными вещами: мятными конфетами, отвинченными со спинок старых кроватей шариками, щербатыми чайными блюдцами с молоком для котят┘ Но эта размеренная жизнь на грани сна и яви («зимою зябнуть, летом ворковать./ Под яблоней себе стелить кровать,/ и облака считать на небе синем») не так проста, как кажется на первый взгляд, и однажды в ней проступает «догадка ветхой простоты»:
┘живи, спасайся понемногу,
расти детей, люби цветы
и, убоявшись наготы,
покрой главу, ревнуя к Богу, –
не обещай, что будешь весь
в отеческих ладонях взвешен, –
но отметай юдоли лесть
и приноси, как смирну, весть
сирени, яблони, черешен.
Среди привычных вещей можно спрятаться от большого мира. Б.М.Кустодиев. В комнатах зимой. 1915. Рязанский государственный областной художественный музей им. И.П.Пожалостина |
Да, персонажа этих стихов нельзя назвать героем в высоком – героическом – смысле, он как будто шагнул к нам из песни Михаила Щербакова «Призвав решительность и строгость┘»: «А мой герой был скромный малый,/ существовал по мере сил,/ не познакомился с опалой,/ но и фавора не вкусил┘// был самоучка по культуре/ и по натуре – робинзон,/ чему в реальной конъюнктуре/ едва ли сыщется резон.// Когда кругом волненья тысяч/ и политический процесс,/ кого ни тронь – Иван Денисыч,/ куда ни плюнь – КПСС,// он размышлял об Эмпедокле,/ читал Мюссе, ценил Массне/ и по зиме гулял в монокле,/ а по весне носил пенсне┘// Вот и не стал он ни примером,/ ни назиданьем, ни лучом./ Так он и канул неприметным,/ так он и сгинул – ни при чем┘»
Может быть, может быть┘ Но выбирать, метаться ли «очумелым зайцем по кочкам современности» (см. предисловие Кружкова) или оставаться «человеком, услышавшим однажды свою ноту и пошедшим за ней, увидевшим сон и поверившим ему» (опять же Кружков), придется читателю. Автор свой выбор давно сделал.
Дарья Гармоненко