"Нам в темя втюхали раба..."

Татьяна Никологорская. Вера!.. – М.: Новый ключ, Москва, 2008. – 536 c.

Есть такое выражение – человеческий документ. Как будто документы могут составлять не люди и не для людей. Ведь документ – даже электронный – не нужен ни животным, ни растениям, ни машинам. И все-таки словосочетание «человеческий документ» встречается, и можно было бы понять его так: он составлен, как слепок с жизни одного человека или нескольких людей и не носит в себе ни тени выдумки. Он – словно отпечаток, подобный отпечатку доисторической птицы на древнем камне.

Понятие «человеческий документ» пришло на ум при знакомстве с седьмой по счету книгой Татьяны Никологорской – выпускницы журфака МГУ, очеркиста, преподавателя, поэта.

Книга, как говорится в аннотации, представляет собой лирический дневник (добавим, что во многом – стихотворный), который начат автором еще в школьные годы, хотя стихи в основном датированы 1990-ми и 2000-ми годами. В книгу включены и письма (а переписка шла более 30 лет) большого друга автора – как указывается в аннотации, ее alter-ego – киевской учительницы литературы и русского языка Веры Вениаминовны Малевой (1938–2005).

«И смысла нет –/ Кроме детства,/ Кроме песни, /Кроме слов,/ Кроме вечного спасения основ┘» – пишет Татьяна Никологорская. Наверное, впервые в советский период именно людям, рожденным в 50-е годы, становится свойственным поиск детства, а скорее отрочества, возвращение к нему. Возможно, тогда и возникло первое поколение, которое открыто говорило о детстве-отрочестве как о мире, в котором хочется прожить всю жизнь. Ведь это первое поколение (заметим еще, что городское поколение), чье детство и отрочество прошли в сравнительно благополучных условиях, причем присутствовала еще и уверенность, что жизнь станет лишь улучшаться. И перелом настроений к началу 70-х – который, кстати, многими и предощущался, ведь родители постоянно намекали, что времена бывали всякие, – заставил рожденных в 50-е оборачиваться к тому чудному куску жизни, или скорее состоянию жизни, дарящему надежды, оборачиваться и окунаться в него┘

«Как дерево, обронит он листву./ И будет в даль холодную глядеться┘/ Что силы даст осилить пустоту?/ Одно: реанимированье детства┘»

И – сострадание, и жалось к тем, кто и сейчас склонен к реанимированию детства, ведь подобные люди встречаются во все времена, звучат в стихах Никологорской: «Вечные мысли сознанье едят./ Плавают в воздухе, видно./ Будут терзать они новых ребят – / Вот что немного обидно».

Не совсем понятно: откуда такая боль в вопросе разрешенности твоего призвания? «Я быть желаю виноватою!/ Хочу страдать./ Хочу терпеть./ И подтвердить своей расплатою,/ Что я имею право петь┘» – говорит автор. Но ведь есть уже поэтические сборники, ученики┘ Возможно, это тоже вопрос поколенческий. В одном из стихотворений Татьяна Никологорская пишет о своих предках – женщинах, которые всю жизнь стирали, гладили, готовили еду, наверное, трудились в поле┘ Вопрос пола – это в какой-то мере и вопрос дозволенности творчества. Возможно, свойственный именно рожденным в 50-е, и именно в силу семейного воспитания, противления этому воспитанию, и подчинения-неподчинения ему. Но и, разумеется, никуда не делось отношение 70-х к стихам, выпадающим из разрешенного русла, – об этом что и говорить┘ А уж смена этого отношения на коммерческие страсти 90-х┘ Отсюда, конечно же: «Неужто мы на то родимся,/ Что мы стихи писать годимся,/ Но не нужны России мы?!»

И только в зрелом возрасте автор может воскликнуть: «Нас так давили немотой,/ Рождая труса дрожь, –/ Что сам не свой идешь порой /И никуда живешь./ Нам в темя втюхали раба...», «Кого боялась ты, скажи?/ И слушалась – кого?!/ Самосознанья гордый взлет –/ Как зрелый Ренессанс./ А доктор Чехов нас поймет./ И чуть подлечит нас┘»