Чутье уместности

Я тут обнаружил, что не могу писать про хороших, но уже раскрученных писателей. Ругать их неохота, потому что уровень их выше среднего. А хвалить нет смысла. Они и так перехвалены, а я критик, а не клакер. За судьбу такого писателя можно не беспокоиться. Даже если он испишется. Чтобы раскрутиться, требуется гораздо больше оборотистости и сноровки, чем для того, чтобы удержаться на поверхности.

Что это? Ressentiment – зависть к более сильным, успешным и одаренным, о которой столько вещал Ницше?

Возможно, ведь, согласно расхожему мнению, критик – это несостоявшийся писатель, то есть по определению бездарность. А бездарности могут выжить только ополчаясь на талант, оттесняя его, мешая его признанию...

Но, с другой стороны, может быть, критик – это сегодня единственная категория людей, для которых ressentiment – это здоровое чувство и условие sine qua non профессиональной деятельности. Возможно, что это единственная вакцина от поразившей литературный мир эпидемии нарциссизма.

Откуда этот нарциссизм? Не единственный, но основной его источник – отсутствие в современной России института литературных агентов. В силу этого писатели вынуждены брать на себя их функции и заниматься самопиаром. Постепенно это входит в кровь и плоть. Самопиар становится для писателя самоцелью, единственным способом удостовериться собственном существовании.

Еще совсем недавно я был убежден в ненужности в современных условиях отрицательной (или «разносной») критики. Рассуждал я следующим образом. Во-первых, у российского читателя есть предубеждение к критическому и вообще экспертному сообществу. За годы советской власти у него выработался рефлекс: «если ругают – значит, в этом что-то есть».

Во-вторых, в условиях коммерциализации и вкусовщины всякое упоминание, в том числе негативное, является скрытой рекламой, работает на повышение спроса и предложения, а знаки «плюс» или «минус» тонут в информационном шуме. Более того, наиболее эффективной оказывается «стратегия скандала», когда степень читательского интереса только подогревается отрицательным мнением критического сообщества. Пример из недавнего прошлого – усилий всех литературных критиков не хватило, чтобы вытащить стул из-под Оксаны Робски. Урок пошел на пользу. О книгах издательства «Популярная литература», выходящих тиражом в 100 тыс. экземпляров, уважающие себя критики просто молчат.

Так на кого сегодня ориентирована отрицательная критика? Не на читателя. Вот Юлия Рахаева считает, что на продажи книг сегодня реально влияют всего несколько критиков, например Лев Данилкин. Хорошо, если так. Но я в этом сомневаюсь.

Кажется, что сегодня «разносные» рецензии адресуются всего одному человеку – автору произведения. И реагирует он на них закономерным образом – как на личный выпад. И резон так реагировать у него есть. Автор заблуждается в другом. Он считает, что единственная цель критика – посильнее отравить ему жизнь. А главная цель критика – развить в писателе то, что Пьер Бурдье назвал «чутьем уместности». То есть способность к адекватной самооценке, сопровождающуюся осознанием своего «естественного места» в «литературном поле». Осознание своего «естественного места» – это как раз то, чего большинство писателей лишены.

Но есть еще одно обстоятельство, о котором пишет в одной из статей Захар Прилепин: «Я ценю критику любую: глянцевую, конкретную, неконкретную, толстожурнальную. Любую. Всякая нужна. Я не люблю одного – когда критик ведет себя с писателем не как с равным. Не согласно чину своему ведет себя. Мы все пишем сочинения – согласно чину своему. И критик, который об этом забывает, он меня удивляет. Не надо забываться».

Проще говоря, «яйцам с камнями лучше не толкаться». Да, это сдерживает. И должно сдерживать. Но только это.