Теневой сектор

Аскетичное исполнение – загляденье!
Давид Загоскин. "Композиция с пилой". 1921 год. Галерея "Универсал Арт", Москва

┘Несколько дней назад в переходе метро с моей подругой произошел такой случай: к ней подошел человек и спросил, не хочет ли она послушать его стихи. «Забесплатно!» – пообещал юный поэт и прочел ей свои вирши. Подруга говорит, что стихи были неплохими, видимо, рожденными по вдохновению. «Ладно скроенные», они пришлись ей по вкусу, подняли настроение и заставили задуматься┘

После того как она рассказала мне эту историю, я тоже крепко задумалась: что это – поэзия идет в массы или судорожно ищет своего читателя-слушателя «под землей», в буквальном и переносном смыслах?

Современная поэзия – не «чистое искусство», когда потенциал автора и его творческие амбиции могли бы быть удовлетворены стихосложением как процессом. Современная поэзия – это постоянный перформанс, скольжение из одной плоскости в другую, когда поэтика ищет способ реализации в различных формах творчества, ныряет в какие-то запредельные слои реальности и сюрреальности, находя выход в пористом пространстве «искусства вообще», «искусства ради искусства».

И дело тут даже не в нуждах эпохи. Принято считать, что искусство заменил некий псевдоарт, более провокация, нежели демонстрация таланта: выход поэзии за пределы классического понимания искусства, ее провокационная и до некоторой степени нервная природа – это зов эпохи. Если поэзия призвана отражать мир сквозь познание его отдельно взятой поэточеловеческой единицей и транслировать интерпретацию средствами искусства, то нынешние поэты имеют широчайший выбор возможностей воздействия на читателя. И парадоксально то, что вместо того чтобы читать стихи с площади, что, безусловно, рассматривалось бы критиками как «литературный перформанс» – вид вписывания себя в рамки действительности, подразумевающий все же отделение поэтового «я» от проявлений действительности, – большинство поэтов прибегают к более элитарному способу донести свои произведения до читателя. Здесь срабатывает какая-то дикая натура поэзии, ее магическая притягательная сила: рассчитывать на то, что стихи будут читать, потому что это искусство, а значит, оно найдет своего адресата – вот прерогатива современного поэтического слова.

Оно пущено сквозь блоги, сквозь разговоры на кухнях студентов литературных и филологических факультетов, сквозь поэтические вечера (которые опять-таки остаются скорее актом искусства, нежели его прямым содержанием) и таким образом оберегает себя от «лишних» людей, ориентируясь на свою аудиторию. Ту «свою», для которой посыл, содержащийся в поэзии, дотянется через всевозможные препятствия. Поэзия, отстраняясь от массового потребителя, подчищает для себя эту маленькую нишу, пространственно-временные территории, занимаясь поиском (и часто небезуспешно находя) в современности свои очертания, как бы присоединяя деталь к огромному пазлу мира.

Современный самиздат и вечеринки с чтением стихов (своих или чужих) – зрелище куда более любопытное, чем красивые обложки массовой литературы. Имея в распоряжении огромные технические возможности – ведь стихи теперь набирают собственными руками с собственной клавиатуры, – поэт может вытворять с ними все что угодно, но так или иначе приходит к тому, что средство выпуска стихов в свет является по существу продолжением этих стихов, их функциональной особенностью. Скажем, сборник стихов Андрея Родионова «Пельмени Устрицы», вышедший в весьма аскетичном дизайнерском исполнении: какие-то картонки, серая бумага, следы клея... одним словом, загляденье! – способен поразить кого угодно. Форма подачи сборника превращает содержащиеся в нем стихи в традиционную конструктивистскую «вещь» – замкнутую и законченную, одновременно – идеально вписывающуюся в действительность. Алкогольно-депрессивно-сюжетная лирика, доведенная до ярчайшего цинизма, становится абсолютно серьезной иллюстрацией жизни тысяч родионовских сограждан и, думаю, находит отклик в их сердцах. Это ли не массовость? Во всяком случае, потенциальная возможность массовости, заложенная в этой поэзии, колоссальна.

Линор Горалик помимо строк творит «поэтические» вещи – украшения, одежду, аксессуары. И все они – отражение и продолжение ее стихов, слов и чувств. Поэзия, выбившаяся из узких рифм, приняла формы куда более материальные и тем самым привлекла к себе внимание другого рода – визуально-тактильное.

Имен, искусством ограниченных и обособленных, в современной российской поэзии очень много. Возможность заниматься литературой наравне с кристально чистым арт-поиском, отдавая себя творчеству как процессу, – вот что сейчас является поэзией. Творчество – не столько литературный процесс, сколько поиск реализации поэзии, ее движения и развития внутри себя и внутри современного общества потребления.

Поэзия – в переходе, в вещах, в отголосках и аллюзиях – остается поэзией, продолжением самой себя, и современный мир имеет громадные возможности для ее восприятия.

Когда способ сказать не только соотносится, но и порождает способ донести, тогда и происходит полное растворение поэтики в мире вещей.

Поэзия имеет потрясающее свойство во все забираться и сквозь все реализовываться. Не потому ли мы ее так часто не замечаем?