Петит

Анна Павловская. Торна Соррьенто. – Минск.: Парус, 2008. – 100 с.

Личная идентичность хрупка – ей угрожают даже каждодневные называния и описания. Анна за безымянность. Когда-то она писала в прозаической поэме «Москва-Москва и мимозы»: «И зачем имена эти? Пусть все будет безымянное, как в раю. Меня зовут Безымянная. Безым-Анна-я. А все имена витают в воздухе, их ловят и прибивают гвоздями к стенам домов┘»

Анна Павловская (р. 1977) живет в Москве, которая стала для нее «духовным Эльдорадо». А родной Минск покинула, чтобы начать все с чистого листа. Не хватало воздуха в провинции. Вот и рассказ у нее есть такой «Невыносимая тяжесть забытья», напечатанный в минском журнале «Немига». «Торна Соррьенто» – вторая книга Анны. В ней три части: «Зеленые портьеры» и «Фреска» состоят из стихов 2003–2007 годов, «Полотенца» – из шести маленьких поэм. Автор книги уже стала финалистом и лауреатом нескольких молодежных литературных премий.

О формотворчестве, силлабо-тоническом метре, макаронике, словотворчестве и строфике – в предисловии к книге. Я же хочу обратить внимание на другое. Перед поэтически настроенными стоит дилемма: посвятить жизнь исключительно писанию, а значит – хранить душу, отвергая инородное, – как певец бережет голос, а пианист руки. Не приближаться к прагматичному, материальному и соответственно принять последствия выбора. Анна настроена серьезно. Она выбрала поэзию как судьбу: «Вот так и доходят до ручки,/ и я опустилась почти,/ бездельница я, белоручка –/ работы в Москве не найти».

Анна говорит: «Сочиняю, сколько себя помню». У ее ветвистых, раскидистых стихов чувствуются глубокие корни. Литературный контекст, владение словом, опытность, усердие по отношению к языку. В стихах этих нет лирических истерик, самокопания и нарциссизма. Некоторые уводят в бесконечные лабиринты, нагромождения собственных иллюзий. Павловская, наоборот, выталкивает вовне и поднимает над. Слова дополняют друг друга и по звуку, и по значению, усиливая до предела воздействие образа: «Однажды ощущаешь, как дикарь,/ Что белый зверь по имени февраль/ Залег в кустах и бьет прямой наводкой,/ Что десять этажей раскрыли рты –/ Кружись, скули от этой высоты/ И солнце выпекай на сковородке». Она похожа на бабочку, разрывающую кокон. Только благодаря этому можно впоследствии летать: «Среди больной вспухающей зимы,/ под лампой электрической бессонной/ очнешься, пробужденьем опаленный,/ – стреноженный – и нервы сожжены». Борьба, схватка, противостояние, переживание ее до дна утробы: «Я в животе несу тоску плодоношенья». Есть муки творческого осмысления жизни, в которую мы попали не по своей воле. Глубоко, тщательно, перевыплакано. Переваривание бытия и жестокая схватка с ним, в которой торжествует слово.

Скользит по мокрой мостовой

Трамвай – аквариум ночной.

Бесшумен мир глубоководный –

выныривают пешеходы,

и под широкими зонтами

едва поводят рукавами,

в проемы черных окон узких

вплывают сонные медузы,

и звезды красные морские

лежат как раны ножевые.

Так неужели все живое

опять затоплено Тобою?

И где-то выше Хам спасеный

Храпит на лавке просмоленной?

У Анны богатая внутренняя биография: «Неудовлетворенность – главная моя черта». И в стихах чувствуется неудовлетворенность, из которой проистекает стремление к предельной достоверности и возможность таковой.