Марксизм наоборот

Александр Блок за свои «Двенадцать» был объявлен «лишенным Господней милости». Фото Евгения Никитина

В книге «По ту сторону добра и зла» Фридрих Ницше писал: «Кто долго сражается с драконами, может сам стать драконом, и если долго глядеть в бездну, бездна начинает глядеть на тебя». Эти слова великого философа невольно приходят на ум, когда читаешь том литературоведческих статей эмигранта второй волны Бориса Ширяева (1889–1959).

Основной прием, который избрал Ширяев, можно назвать «марксизмом наоборот» – не антимарксизм, который в основе своей предполагает альтернативный коммунистическому учению философский и методологический подход, а простая замена оценок на противоположную. И неважно, идет ли речь о классической литературе (Александр Грибоедов и Лев Толстой, Николай Некрасов и Александр Блок) или современной Ширяеву, будь то советская или эмигрантская (Александр Твардовский и Борис Зайцев, Максим Горький и Ирина Одоевцева).

В итоге, если многие советские литературоведы выделяли (зачастую грубо вырвав из контекста) любую критику писателем дореволюционной России и, на основе подобных спекуляций зачисляли своего героя (а точнее, «жертву») в «обличители царского режима» или «революционные демократы», то Ширяев не менее успешно выделяет любые лоялистские проявления у писателей прошлого. Одновременно идет атака на признанных в Советском Союзе классиков. Блок за «Двенадцать» объявляется «лишенным Господней милости», а Некрасов – «игроком «на понижение».

При этом автора не интересует эстетическая ценность произведения, совершенство его семантической конструкции. Все сводится к довольно утилитарно понятой этике – соответствие произведения политическим воззрениям автора.

Неудивительно поэтому, что поэзия Твардовского, по мнению Ширяева, «дает необычайно яркую иллюстрацию борьбы автора-творца и давления со стороны «социального заказа, предъявляемых коммунистической партией».

Борис Ширяев.  Бриллианты и булыжники: статьи о русской литературе. – СПб.: Алетейя, 2016. – 520 с.

Естественно, было бы глупо отрицать сказанное Ширяевым по поводу автора «Василия Теркина», но не менее ошибочно было бы сводить наследие Твардовского, его поэтику к указанному конфликту.

В столь утилитарном подходе Бориса Ширяева удивляют две вещи. 

Во-первых, все это писал автор «Неугасимой лампады» – пронзительных мемуаров о Соловецких лагерях.

Во-вторых, Ширяев, хоть и принадлежал ко второй волне эмиграции, сформировался до революции, окончил историко-филологический факультет Московского университета, затем учился в Германии. Откуда у него такой узкопартийный подход, характерный для человека, выросшего и воспитанного за «железным занавесом» и не знакомого с иными теориями?

Впрочем, как минимум один дореволюционный исток его творчества найти можно. Когда-то критик-эмигрант Георгий Адамович в полемическом задоре назвал одну из статей писателя Гайто Газданова «гимназической писаревщиной». Думается, что утилитаризм Дмитрия Писарева многое объясняет в творчестве Ширяева, которое, в свою очередь, иллюстрирует пусть и не самый ценный, но важный для понимания аспект культуры Русского зарубежья, без которого наше видение культуры эмиграции было бы неполным.