Солнце неспящих

Самуил Лурье. Успехи ясновидения (Трактаты для А.). - СПб.: Пушкинский фонд, 2002, 256 с.

Казалось бы, всем давно известно, что литературные произведения возникают из литературных же произведений. И, конечно, зоркий научный взгляд, отслеживающий преемственность, традицию - взгляд на историю литературы как на достаточно жесткую систему причинно-следственных связей, - такой взгляд, безусловно, плодотворен как метод сравнительного анализа... но далеко не исчерпывающ. В своем сборнике литературных заметок (в сущности, продолжение известных "Разговоров в пользу мертвых") Самуил Лурье старается забыть об узусе и сконцентрироваться на казусе - на уникальном и неповторимом авторском "я", на уникальных и неповторимых событиях жизни автора - соответственно произведения предстают перед нами уникальными и неповторимыми. Лурье исследует связи не столько между текстом и текстом, сколько между текстом и той рукой, которая этот текст писала (в некотором роде подозревая во всем написанном руку Бога). Путь этот по-своему плодотворен, ибо всякое обобщение так или иначе схематично. Авторы, на историях которых фиксирует свой взгляд Лурье, большей частью находятся в узлах социального напряжения - исторических, семейных, сословных (последнее для россиян XIX века особенно значимо). Сословная система России вообще интереснейшая штука. С одной стороны - Табель о рангах, благодаря которой выслужившиеся дворянские роды обычно уже в третьем поколении становились ровней "старым" (та же Гончарова, по Лурье, была дворянкой в третьем поколении, но тем не менее брак ее с Пушкиным никто не считал мезальянсом). С другой - известный казус Афанасия Фета, чудовищная гонка за призрачным, ускользающим наследственным дворянством. Безумная, абсурдная гонка Ахиллеса наперегонки с государственной черепахой. И Ахиллес, как всегда, проигрывает. А если и выигрывает, то платит непомерно высокую цену за свое первенство.

Каждый текст этой книги, посвященной более чем 30 писателям всех времен и народов - от Хайяма до Бродского, - отделен. И каждый читатель волен выбрать "свой" казус и "своего" писателя. Например, казус унтера Полежаева, посредственного поэта, сосланного за крамольные вирши в полк, разжалованного в нижние чины и пригретого добрым помещиком Бибиковым, трогательным семьянином и отставным полковником, так хлопотавшим за крамольного офицера. Но позвольте, разве не тот же Бибиков в бытность свою полицмейстером в Москве "сдал" Третьему отделению молодого вольнодумца, а потом еще и добивал его повторными доносами - мол, он и в полку опять за свое... Того пуще - не сам ли Бибиков и присочинил в своем доносе неуклюжие, полуграфоманские вирши - те крамольные строки, за которые так пострадал Полежаев? Уж так хотел выслужиться, так угодить Бенкендорфу... Или казус Зощенко, так удачно вылечившего себя от застарелого невроза путем им же заново изобретенного психоанализа, что расплатой за это излечение оказался утраченный талант, монарший гнев тирана и в конце концов само душевное здоровье. Писатель, поэт вообще прекрасен и жалок, велик и ужасен. Читатель тоже. А как же иначе?