Беседа с помощью переписывания

Андрей Ранчин. "На пиру Мнемозины": интертексты Бродского. - М.: "Новое литературное обозрение", 2001, 464 с.

Книга Андрея Ранчина - сборник статей о поэтике и философии Иосифа Бродского, о том культурном поле, в котором живет поэтическая материя. Ранчин предлагает центральное понятие, способное заменить все остальные - интертекст. Исследователь всячески открещивается от постструктуралистского подхода, основатели которого изобрели этот термин. Там интертектуальность понимается как особое состояние литературы, когда текст не существует сам по себе, а мыслится как часть потока других текстов, и межтекстуальные грани размываются; автор при этом становится фигурой условной и опосредованной, а тексты и целые дискурсы существуют сами по себе, перекрещиваются и вступают в диалог, полноправным участником которого становится и читатель.

Заимствуя понятие "интертекстуальность" из словаря постструктуралистов, Ранчин подразумевает под ним другой смысл: им он обозначает цитаты и более сложные межтекстовые связи, при том что конкретное произведение воспринимается им как цельный текст, отражающий замысел автора. Это понимание подразумевает существование претекста, который автор перечитывает, реинтерпретируя, переосмысливая его; такое творческое чтение характерно для каждого автора в разной степени. У Бродского, отмечает Ранчин, степень переосмысления весьма значительна.

Книга Ранчина, которая, по признанию автора, сложилась в единое целое из статей (некоторые из них уже опубликованы), которые, однако, вполне логично между собой связаны - при том, что, вероятно, книга первоначально не имела единого замысла. Сначала Ранчин описывает поэтику Бродского, разбирая мотивную структуру, особенности поэтического словаря, то есть инвариантные, повторяющиеся образы, делает некоторые предварительные замечания об особом философском измерении поэзии Бродского - а вот об этой линии исследований стоит сказать отдельно.

Пожалуй, самый интересный сюжет в книге Ранчина - раздел "Философские интертексты", где рассматриваются философские взгляды поэта, связи его воззрений с идеями Платона и неоплатоников, родство с Флоренским, единомыслие с Карлом Поппером, согласие или полемика по ряду вопросов и проблем с экзистенциалистами. Различные теории, поэтически "переплавленные" в текстах Бродского, образуют, по словам Ранцева, противоречивое единство.

Третья часть книги, "Поэтические интертексты", начинается с декларации о том, что поэзия Бродского вторична. Вторичность эта носит акцентированный, программный характер. На протяжении всего творчества Бродский обращается к традиционным стихотворным жанрам (элегии, сонету, стансам, эпитафии, оде, эклоге и т.д.). Для него характерна установка на подражание образцам, на соревнование с авторами-авторитетами. Как пишет Ранчин, чужой поэтический язык оказывается основой построения текстов Бродского. Объясняет исследователь это тем, что Бродскому свойственны отказ от прямого лирического высказывания, эмоционального тона, настороженное отношение к романтической установке на исключительную роль "Я". Рассуждая в данном контексте о преемственности поэзии Бродского по отношению к таким предшествующим литературным феноменам, как барокко, классицизм или античная лирика, Ранчин выделяет, в частности, стихотворцев русского XVIII века - Кантемира и Державина. А выбор в качестве образцов произведений этих поэтов исследователь объясняет большей индивидуальностью их текстов, труднее поддающихся имитации, и стремлением избежать опасности эпигонства. Стихотворство XVIII столетия в сравнении с поэзией XIX века должно было выглядеть благодаря своей архаичности притягательным и живым.

К сожалению, во всех этих рассуждениях имеется один недостаток - на мой взгляд, довольно важный: Ранчин совсем не затрагивает тему того, почему ХХ век дал столь трепетное отношение к - казалось бы, уже забытой - традиции. Идет только констатация фактов, перечисление найденных исследователем в текстах Бродского реминисценций. Максимум того, что делает в этом направлении Ранчин, - не слишком убедительная и не очень внятная версия, что обращение к творчеству Кантемира и Державина осознается Бродским как своеобразное преодоление необратимого потока времени.

Вопрос о значении поэзии Пушкина для Бродского рассматривается в следующей главе исследования: она, по мнению автора исследования, классический фон, высшая форма поэтического языка как такового. Поэтому неизменно и повторяющееся обращение Бродского к пушкинским стихам, и их переписывание.

Реминисценциями из Пушкина, полемикой или согласием с исходными цитатами Бродский, как считает исследователь, описывает существо поэта и поэзии. Общими для обоих поэтов являются тема творчества, мотив поэта-пророка, мотив осени как лучшего времени для творчества. Бродский пишет поверх пушкинских черновиков, борясь с их автором и именно этим признавая его заслуги и место в русской поэзии - такой вывод делает Ранчин, выходя на основании сравнения ряда поэтических текстов двух авторов на их мировосприятие в целом.

Интересно представлена и раскрыта Ранчиным тема соотнесения проблематики ряда произведений Бродского с пушкинским "Медным Всадником": Бродский совершает демонстративный отказ от пушкинской темы величия Петербурга и величия его создателя, самодержца полумира. Взамен пушкинской темы прекрасного города и великого царя Бродский на первый план выдвигает неизменный мотив одиночества лирического героя, затерянного в бытии, окруженного пустынным пространством. Власть низверглась в пропасть, одинокий робкий Евгений жив.

Он выиграл в поединке. Такой - по Ранчину - хочет видеть развязку пушкинского сюжета Бродский. Впрочем, эта победа относительна и двусмысленна: теряя своего антагониста, Евгений выпадает из петербургского текста, становится изгоем, лишившимся приюта в петербургской культуре. Тем более что на дворе - советские времена.

К сожалению, выводы в отдельных разделах проработаны недостаточно. Особенно похожи итоговые мысли в статьях о Лермонтове и о Пушкине. Если пушкинская поэзия для Бродского - "классический канон, высшая форма поэтического языка как такового", то реминисценциями из Лермонтова "как бы говорит сама поэзия, сам язык". Но, впрочем, согласно концепции Ранчина, в поэзии Бродского соединяются противоположности и противоречия, а потому и Пушкин, и Лермонтов вполне могут быть для поэта в равной степени "его/нашим всем".

Другой, не получивший должного развития тезис, что Бродский - не постмодернист. Тема эта заявлена, два абзаца об этом есть во введении, еще один в главе "Авангардистский подтекст в поэзии Бродского". Но никакого развития она не получает.

Однако в целом идея интертекстуальности проиллюстрирована исследователем подробно и последовательно, сначала - на общем уровне - описанием поэтики Бродского, затем на уровне философии его поэзии, и далее - нахождением реминисценций из текстов ряда русских поэтов. Учитывая то, что сам Бродский считал себя хранителем культуры, то, что в его стихах мировая традиция глубоко рефлектируется и усваивается - в том числе и на цитатном уровне, - делает столь скрупулезный анализ, который проводит Ранчин, вполне оправданным и заслуживающим внимания.