Николай Мельников Набоков В.В. Лекции о "Дон Кихоте". - М.: Издательство Независимая Газета, 2002, 336 с.
МОИ УНИВЕРСИТЕТСКИЕ лекции (Толстой, Кафка, Флобер, Сервантес) слишком сыры и хаотичны и никогда не должны быть опубликованы. Ни одна из них!" - такое категорическое распоряжение сделал Набоков в апреле 1972 года после ревизии материалов, оставшихся от его преподавательской поденщины в Корнелле и Гарварде. При жизни писателя из его лекций не было опубликовано ни строчки. Но уже три года спустя после кончины Мастера его волю нарушили: к радости набокофилов и набоковианцев на свет Божий были извлечены лекции о западноевропейских писателях (Джейн Остин, Диккенс, Флобер, Стивенсон, Пруст, Кафка, Джойс); чуть позже появились "Лекции по русской литературе", а в 1983 году - "Лекции о "Дон Кихоте", прочитанные Набоковым весной 1952 года в Гарвардском университете.
Это, конечно, Чушь...
Во второй половине девяностых "Издательство Независимая Газета" одарило российских читателей превосходными переводами двух первых томов набоковских лекций. Теперь нашему вниманию предлагаются "Лекции о "Дон Кихоте" - третья панель литературоведческого триптиха Владимира Набокова. Знакомясь с ней, во избежание разочарований и недоразумений будем помнить и о завещании писателя, и о том, что перед нами действительно, "сырые и хаотичные" лекционные материалы, сведенные в единое целое после кропотливых текстологических изысканий. Ругать набоковские лекции - проще простого, тем более что и сам "лектор" частенько дает для этого повод. Чего стоит хотя бы господствующий в книге описательно-парафрастический метод, до боли напоминающий высмеянный в "Даре" линевский прием "межцитатных мостиков", когда авторская речь сводится к тощим прокладкам между внушительными цитатными блоками. (Добрую треть лекций занимает поглавный конспект "Дон Кихота", да и в основном тексте пространный пересказ и обильное цитирование занимают слишком большое место.)
Многих читателей может покоробить неистребимый снобизм Набокова, его тенденциозность, неспособность отрешиться от собственных эстетических установок, равно как и нарочитая эпатажность некоторых заявлений, откровенно рассчитанных на неискушенных американских студентов вроде такого: "Дон Кихот" был назван величайшим из романов. Это, конечно, чушь".
Как мы помним из "Комментария к "Евгению Онегину", Сервантес не входил в число любимцев Набокова и аттестовался как один из "глиняных идолов академической традиции". Неудивительно, что автор "Лекций о "Дон Кихоте"" особо с ним не церемонится и порой выступает не столько в роли исследователя, сколько в качестве придирчивого критика и ревнивого соперника, жадно подмечающего слабости и изъяны у потенциального конкурента: придирчиво выискивает примеры "безжизненного, искусственного, шаблонного описания природы"; ехидно указывает на композиционную неслаженность, громоздкие вставные новеллы и разного рода сюжетные неувязки; бракует сцену рокового поединка Дон Кихота с Самсоном Карраско. ("Весьма невыразительная сцена. Автор устал. По-моему, он мог бы вложить в нее гораздо больше выдумки, сделать гораздо забавнее и увлекательнее. Эта сцена должна была бы стать кульминацией романа, самой яростной и упорной битвой в целой книге!") Сам роман объявляется "сущим пугалом среди шедевров", "лоскутной, бессвязной историей, спасенной от распада лишь изумительным инстинктом автора".
Добавьте сюда терминологическую небрежность (лектор благополучно отождествляет понятия "тема" и "структурный прием"), ритуальные выпады против Достоевского - автора "совершено безответственных и старомодных романов, где десяток людей устраивают грандиозный скандал в купе спального вагона - который никуда не едет", - и у вас сложится впечатление, что перед нами - всего лишь очередной набор набоковских "твердых суждений".
Гениальный ход!
Но воздержимся от поспешных выводов. Тот, кто даст себе труд внимательно прочитать "Лекции о "Дон Кихоте"", найдет в них немало любопытного и даже неожиданного - того, что разрушает шаблонный образ холодного и жестокосердого насмешника Набокова.
Первая неожиданность: вопреки прежним декларациям, третирующим "так называемую реальную жизнь" как презренный "мир общих мест", убогую абстракцию, абсолютно чуждую литературе, профессор Набоков воссоздает историко-культурный контекст "Дон Кихота" (две первых главки, "Где? "Дон Кихота" и "Когда? "Дон Кихота" - едва ли не самые лучшие в книге) и не забывает о нем на протяжении всего цикла лекций, проводя интересные параллели между вымышленной вселенной романа и его реальным фоном (так, ночное бдение над оружием "новообращенного" рыцаря Печального Образа вызывает у лектора ассоциацию с Игнатием Лойолой, который "накануне основания Общества Иисуса провел ночь перед престолом Девы Марии подобно совершающим бдение рыцарям" из романов).
Еще один приятный сюрприз: разбирая "Дон Кихота", профессор Набоков все больше и больше увлекается "лоскутной, бессвязной историей" и, дезавуируя собственные приговоры, все чаще и чаще одаривает Сервантеса восторженными похвалами: "Какой мастерский прием!", "восхитительный, гениальный ход", "превосходно написанная глава", "тонкое искусство, с которым Сервантес чередует приключения своего героя, выше всяких похвал┘". Перед нами уже не высокомерный критикан, а чуткий и взыскательный мастер, который способен отрешиться от предубеждений и по достоинству оценить удачу собрата по перу. В конце концов Набоков признает гениальной удачей образ главного героя, который "благодаря художественному и нравственному гению своего создателя стал художественной реальностью для читателей всех времен". Подобные признания с лихвой искупают все прежние снобистские выходки.
С нежностью
и гордостью
Но самая главная неожиданность заключается в том, что Набоков проникается настоящей любовью к злополучному Рыцарю Печального Образа. "Борец с неправдой", "светоч и зерцало всего странствующего рыцарства", "враг чародеев", "защитник страждущих влюбленных", "покровитель обиженных девиц" настолько очаровывает лектора, что тот начинает горько сетовать на частые поражения своего любимца и, наоборот, простодушно радуется дон-кихотовым победам, безоговорочно оправдывая чудачества обаятельного безумца: "В интересах художественного равновесия нашему рыцарю совершенно необходимо одержать легкую и красивую победу в девятнадцатой главе. Участники похоронной процессии получили по заслугам - незачем было рядиться в ку-клукс-клановские балахоны и зажигать факелы". Щедро раздавая уничижительные эпитеты всем противникам "избавителя принцесс", гуманист Набоков обвиняет в "омерзительной жестокости" и самого Сервантеса, и его персонажей. Увлекаясь, автор "Камеры обскуры" и "Под знаком незаконнорожденных" называет роман Сервантеса "настоящей энциклопедией жестокости", "одной из самых страшных и бесчеловечных из написанных когда-либо книг". На наших глазах происходит настоящее чудо: холодный эстет и формалист, заклейменный критиками как бездушное чудовище, превращается в "убежденного моралиста, изобличающего грех, бичующего глупость, высмеивающего пошлость и жестокость, утверждающего главенство нежности, таланта и чувства гордости".
И хотя бы ради этой волшебной метаморфозы вам просто необходимо прочитать "Лекции о "Дон Кихоте"".
