Продолжение спора на немеркнущем языке

Внимай, читатель: будешь доволен Апулей, "Метаморфозы", предисл., I, 1) Helgus Nikitinski, De eloquentia latina saec. XVII et XVIII dialogus, Neapoli in aedibus Vivarii, MM (Istituto italiano per gli studi filosofici. L"umanesimo europeo. Series Latina), 247 pp. (Олег Никитинский. О латинском красноречии XVII-XVIII вв. Неаполь: Итальянский институт философских исследований, 2000, 247 с.)

Эту книгу ждали давно. Монография Олега Никитинского написана на латинском языке (!) и посвящена творчеству западноевропейских гуманистов XVII-ХVIII вв., наследников гуманистической традиции итальянского Возрождения.

Книга Никитинского написана в форме воображаемого диалога о латинском красноречии между двумя патриархами отечественной классической филологии Сергеем Ивановичем Соболевским (1864-1963) и Михаилом Михайловичем Покровским (1869-1942). Подобный прием - не пустая условность, напоминающая нам о гуманистических диалогах, подражающих Цицерону и Эразму Роттердамскому. В этом диалоге выдающихся русских ученых, независимо от авторского вымысла, представлен, в сущности, эпизод нескончаемой дискуссии (usus disputandi), повседневный способ существования гуманистов. Да и в реальной жизни Соболевский и Покровский состояли в дружеской переписке, обменивались письмами на латинском языке. В Summarium, заменяющем традиционное оглавление, перечислены темы бесед двух мэтров латинистики: уже из этого перечня видно, сколь сложную и трудоемкую задачу поставил перед собой автор книги. Тем с большей определенностью можно констатировать - перед нами в высшей степени оригинальное и глубокое исследование о латинской словесности ХVII-ХVIII вв., заслуживающее самого пристального внимания специалистов в области изучения традиций и культуры гуманистов. Чуть ли не впервые за последние 300 лет появилась книга, которая написана с позиций сторонников "древнего", классического, красноречия Цицерона и Квинтилиана и полемизирует со ставшими привычными со времен знаменитого спора конца XVII-ХVIII вв. "новыми" взглядами приверженцев Буало и Вольтера.

В книге Никитинского подробно анализируются разновидности стилей произведений авторов ХVII-ХVIII вв., для которых латынь, несмотря на бурное развитие национальных языков, все еще оставалась живой. По мнению автора, этот период в истории европейского гуманизма представляет собой завершающую стадию развития новолатинской языковой культуры, когда возможности латыни еще не исчерпали себя и она могла служить основой для полноценного творчества.

Среди огромного числа латиноязычных авторов особым вниманием О.Д. Никитинского пользуются три фигуры ("канон авторов"), которые во многом определили стилистическое своеобразие новолатинской литературы: прежде всего это убежденный "цицеронианец" Марк Антуан Мюре, затем Юст Липсий, ориентирующийся на "новый стиль" Сенеки и Тацита, и, наконец, Давид Рункен, который образцовое знание латыни ценил не меньше научного знания: хорошо писать означало для этих людей хорошо думать.

Марк Антуан Мюре (1526- 1585), у которого в юношеские годы обучался латинскому языку Монтень, слыл непререкаемым авторитетом во всем, что касается латинской стилистики. Принадлежа к цицеронианскому направлению, издавна признанному в Италии, он, благодаря индивидуальному стилю, как отмечает автор книги, превосходил древних цицеронианцев, хотя и использовал, по его признанию, "христианские слова". Передают, что после того, как Мюре послал однажды Скалигеру латинские стихи собственного сочинения - подражание архаике, тот в ответ заявил, что лишь неуч усомнится в подлинности произведения. Другой выдающийся филолог и эрудит, Юст Липсий, поначалу такой же ревностный поклонник цицеронианских периодов, как и его учитель Мюре, издав "Анналы" Тацита, становится последовательным приверженцем сжатого и афористичного стиля. Если бы не Липсий, возможно, Тацит так бы и остался неизвестным европейской читающей публике из-за трудностей, связанных с состоянием рукописей. Издание Липсием сочинений Сенеки-философа пробудило у "ученейшего мужа" (как называл его Монтень) интерес к стоически-христианской морали и праву, что нашло впоследствии отражение в известном трактате Липсия "Политика".

Творчество нидерландского филолога Давида Рункена, современника Канта, знаменует последнюю стадию в области развития латинского красноречия XVIII в. Именно ему принадлежит заслуга издания 4-томного собрания сочинений Мюре, которого до конца ХVIII в. считали идеальным латинским стилистом. Сам Рункен снискал славу выдающегося оратора - ежегодно по торжественным случаям он произносил речи на латыни, темы которых выбирал сам, - и делал это блестяще. Спор между Рункеном и Винкельманом (1717-1768) так и остается незавершенным, однако забывать о нем не стоит: приобщиться к истине можно, только наблюдая разные склады ума.

Книга Никитинского рассказывает не только о творцах собственного стиля и способах выражения новолатинской прозы, но представляет собой очерк предыстории науки, которая в ХIХ в. выделится в специальную дисциплину и получит название Филологии с большой буквы, т.е. классической филологии. Этой отраслью знания усердно занимались все нации Европы Нового времени, оспаривая друг у друга первенство: до ХVI в. - итальянцы, в ХVII-ХVIII вв. - французы и голландцы, а с конца ХVIII в. - немцы, при постоянно высоком уровне филологии в Англии. Умственные течения и литературные направления той или иной эпохи не могли не сказаться - хотя бы и косвенно - и в этой области, вызывая к жизни разные стили филологической работы. При этом внимание автора книги обращено не только на тексты, но и через них - на личности позднеренессансной культуры. Этих чудаковатых мудрецов и чрезвычайно эрудированных знатоков Монтень называл "окниженные", то есть "те, кого наука как бы оглушила, стукнув по черепу". Их биографиями можно было бы пополнить не один том "Жизни замечательных людей". Оценки состояния латинской словесности разнились, но исходили из одних критериев и одного типа культуры, которая осознавала себя античной и неантичной одновременно.

Форма диалога, избранная автором книги, представляется вполне оправданной: действительно, в некотором смысле у диалога нет начала и конца - разговор возникает и может быть продолжен, если кто-то пожелает высказаться, например, читатель┘