Немедленный рай литературных машин

Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. СПб.: Алетейа, 2000, 347 с. (серия "Gallicinium").

ЧИТАТЬ эту книгу - все равно что гулять по тенистому парку, сохранившему, несмотря на обилие воздушных аттракционов, твердую почву под ногами. Из общей волны текущего российского постмодернизмоведения "Эстетика постмодернизма" Надежды Маньковской отличается добротной описательной стратегией, не позволяющей соскользнуть в характерную для изучаемого явления нонклассики "теоретическую какофонию".

Автор проводит систематизацию теоретических основ эстетики постмодернизма - постфрейдизма, постструктурализма, теории денконструкции, - давая тем самым свою картину современных художественно-философских движений (показывая, как энергия литературных "либидозных потоков" с помощью "литературных машин" преобразовывается в языковую энергию). Пусть еще не приобщившийся к этому увлекательному и познавательному чтению читатель не подумает, что речь идет лишь о бесстрастном изложении чужих позиций. Давая исчерпывающую картину мнений, как проявляется постмодернизм в разных сферах культуры и науки, автор знает, каким этот ласковый и нежный зверь должен быть в действительности: "Подлинно постмодернистская парадигма требует большего, чем просто плюрализм, релятивизм и историзм, - основополагающего, базисного консенсуса в отношении основных человеческих ценностей и прав". Постмодернизм оказывается здесь "проблемно-структурирующим поисковым термином" как для анализа принципиально новых явлений нашей эпохи, так и для согласительного синтеза, нового синкретизма "компьютерной соборности".

Впрочем, описательная парадигма и сама по себе - созидательная, позитивная творческая деятельность. Описательные модели всегда были необходимы для "приручения", эстетического освоения незнакомых ландшафтов. "Так, описание американских прерий в искусстве помогло переселенцам принять новый ландшафт, пересмотреть старую модель культуры и создать новую".

Описывая возникновение тотального искусства, автор уделяет внимание всем видам традиционных искусств, до садово-паркового включительно, где в результате планирования и заданности параметров естественная природа начинает тяготеть к искусственному произведению культуры. Своевременное напоминание: в самом деле, разве нет аналогов в блужданиях по Интернету и путешествиям по парку, если совсем уж кануло в Лету выражение "сады словесности"? В книге показано не только становление эстетики постмодернизма, но и выдвинуты оригинальные гипотезы о перспективах эволюции этой эстетики - какой она может быть с учетом инноваций (технообразов, виртуальной реальности, транссентиментализма) и новых канонов (интерактивности). Интерактивность превращает читателя и зрителя из наблюдателя в сотворца, влияющего на становление произведения и испытывающего при этом эффект обратной связи. То есть формирует новый тип эстетического сознания. Если, идеализируя природу, сад являет образ рая по сравнению с естественным или модернизаторски технизированным ландшафтом, то американская популистская версия постмодернизма 60-х годов противопоставляет высокому "засушенному" модерну освобождение инстинктов, создание нового эдема секса, телесности, "рая немедленно".

Однако важнейшим из постмодернистских искусств оказывается все же литература. В свое время Максимилиан Волошин упрекал русскую литературу за чрезмерную реалистичность, которая не могла ничего противопоставить кошмарам, место которым не в реальной жизни, а в искусстве. Надежда Маньковская приводит мнение Юлии Кристевой, с точки зрения которой незаменимая функция литературы постмодернизма - смягчать "Сверх-Я" путем воображения отвратительного и его отстранения посредством языковой игры, сплавляющей воедино вербальные знаки, сексуальные и агрессивные пульсации, галлюцинаторные видения. Для Жиля Делеза и Феликса Гваттари искусство превратилось в литературную "машину желания", заключенную внутри общественного производства в качестве сгустков антипроизводства. Если верить Лиотару, вечный двигатель благодаря постмодернистскому дискурсу уже найден. "Если подключить либидо к языку, произойдет превращение либидозной энергии в языковую, появятся различные ее модальности - мифы, романы и т.д.; последние трансформируют языковую энергию в аффекты, душевные и телесные движения, порождающие, в свою очередь, войны, бунты и т.п. Так, механизм рассказа - это трансформатор энергии, осуществляющий изменение модальностей и место приложения либидо... современное письмо побуждает к забвению стиля и формы. Важно не значение, но энергия. Книга ничего не несет, она многое уносит, все переносит. Это токоприемник, который преобразует электрическую энергию высоковольтных линий в движение колес по рельсам. И все это - для путешествий по пейзажам, снам, музыке, измененным, разрушенным, унесенным произведениям..."

В России Надежда Маньковская, подобно Михаилу Эпштейну (см. наш отклик на его "Постмодерн в России", "Октябрь", 2000, # 11) прозревает "атмосферу спонтанного постмодернизма жизни нации с ее резкими контрастами, эклектизмом, многочисленными "киндер"и иными сюрпризами", но избегает тотальных обобщений насчет неискоренимого "постмодернистского потемкинства". Оформившись здесь не "после модернизма", а "после соцреализма", став "контрфактической", "шоковой" (под стать экономической, столь же "чернушной" реформе) эстетикой, российский постмодернизм, по Маньковской, стремится оторваться от тотально идеологизированной почвы антитоталитарными, но идеологизированными же методами, политизируясь в соц-арте. С одной стороны, русский постмодернизм создает специфическую культурную атмосферу, компенсирующую ряд традиционных "комплексов" русской культуры (вторичности, отставания). Римейки больших стилей (барокко, классицизм, авангард) сочетаются с фантазийными конструктами "пропущенных" стилей (сюрреализм, экзистенциализм), создавая своеобразный псевдопалимпсест, пустую литературную оболочку. С другой стороны, просачиваясь в культуру в целом, в том числе и политическую, вызывая и там целый сонм симуляционных химер, в России в отличие от Запада постмодернистский подход не сопровождается прогрессом толерантности.

В этой ситуации "Эстетика постмодернизма" Маньковской оказывается эстетикой энергичного мозгового штурма постмодернистской ситуации и ее частного российского случая.