Алла Петроградская Бицилли П.М. Трагедия русской культуры. Исследования. Статьи. Рецензии. Вступительная статья, составление и комментарии М.Васильевой. Подготовка текста М.Васильевой, И.Оловянниковой. - М.: Русский путь, 2000, 608 с.
Издание трудов выдающегося, но, как это часто бывает, недооцененного, "недопризнанного" историка и филолога русского зарубежья Петра Михайловича Бицилли может по праву считаться событием в области филологии. В книгу вошли как фундаментальные исследования ученым творчества Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова, так и программные статьи и по-настоящему мастерские рецензии.
Чем же настолько хороша эта книга?
Во-первых, привлекает сам автор. Историк, медиевист, блестящий преподаватель этой дисциплины, в конце 20-х гг. Бицилли меняет сферу своих научных интересов и обращается к филологии и культурологии. Не будем останавливаться на причинах этого перехода, но филология от него только выиграла.
Поистине энциклопедические знания в области гуманитарных наук - будь то история или философия - и необыкновенная начитанность Бицилли сделали его исследования весьма и весьма глубокими, выводы - философски углубленными, доказательства - математически выверенными (в буквальном смысле: ученый подчас прибегал к подсчету изобразительных средств, используемых тем или иным писателем) и убедительными.
Особого внимания заслуживает и исследовательский метод Бицилли. С одной стороны, налицо близость ученого к формалистам. Так же, как и они, Бицилли крайне внимателен к форме художественного произведения, ко всем приемам, используемым в нем. Но в общем случае этот интерес к форме служит Бицилли отправной точкой для дальнейших рассуждений. Исследуя, подобно формалистам, "как сделано" то или иное произведение, Бицилли обязательно приходит к вопросу о том, "для чего" оно сделано. Какое - не только художественное, эстетическое, но и нравственное, этическое - переживание испытывает читатель и что - какая идея, страсть, мысль - влекло писателя и заставляло его подыскивать для имеющегося "материала" единственно возможный "прием" - все подобного рода размышления формалист признал бы "наивным психологизированием" и не более, в то время как у Бицилли именно они и составляют смысловой центр работ.
Из вышесказанного следует, что в литературе Бицилли всегда ищет "второй план": точку пересечения между "объективным" - собственно словом, художественным приемом - и "субъективным" мнением, восприятием, чувством. Анализируя "объект" - стихотворение, рассказ, роман, творчество писателя в целом, Бицилли непременно выходит и на разговор о "субъекте" - собственно авторе, творце. А от поиска и понимания "второго плана" литературы, от тонких, во многом интуитивных, но тем не менее аргументированных суждений о личности автора недалеко и до поиска "второго плана" бытия. И он (этот поиск), и его обретение (каждый раз новое, во многом обусловленное именно темой, предметом исследования) также составляют одну из сильных сторон трудов Бицилли.
Например, если работа о проблеме жизни и смерти в творчестве Толстого, возникает неожиданный, с первого взгляда даже немного абсурдный, но очень осмысленный тезис: "Отношением к смерти... определяется у каждого отношение к жизни. У художника, следовательно, им определяется все его творчество". Заявленная тема "Пушкин и проблема чистой поэзии" требует рассуждений и пояснений по вопросу восприятия текста читателем и автором. Таким образом, даже далекий от конкретного исследования или даже вообще от филологии человек сумеет воспринять общежитейский, общечеловеческий пласт работ Бицилли.
Собственно литературоведческие идеи Бицилли разнообразны, и здесь можно обозначить лишь некоторые из его главных исследовательских сюжетов. Бицилли в основном идет путем сравнительного анализа, исследуя, как один писатель творчески усваивает, "перерабатывает" наследие своих предшественников и современников и результат этого усвоения развивает в собственной, оригинальной, самобытной форме. Именно этот сравнительно-аналитический подход объясняет, почему, допустим, в работе "Пушкин и Вяземский" появляются рассуждения о влиянии творческой манеры Пушкина (рассматриваются приемы перечисления и повторения) на Гоголя, а уже в исследовании "Проблема человека у Гоголя" вспоминаются - и в связи с темой, и вследствие избранного метода анализа - и Толстой, и Достоевский, и Чехов.
Основная тема никогда не довлеет над ученым, не подчиняет его себе. Каждая работа всегда оказывается глубже и масштабнее, чем заявленный в названии сюжет. Как справедливо отмечал высоко ценивший ученого Георгий Адамович, "в ста или полутораста строках Бицилли иногда успевает коснуться стольких тем и вопросов, что разработка их потребовала бы большого исследования".
Однако и с таким авторитетом, как Бицилли, можно не согласиться. Речь идет в первую очередь о трактовке ученым творчества Достоевского. С одной стороны, Бицилли совершенно верно говорит об этическом, а не онтологическом восприятии (и описании) жизни Достоевским; с другой - отмечает, даже скорее подчеркивает и утрирует некую "надрывность" созданных им персонажей, будто бы лишающую читателя сострадания к героям. По мысли Бицилли, "не становящихся", не "ставших", а изначально монолитно существующих героев Достоевского читатель не более чем "созерцает", "умопостигает", в то время как с толстовскими Карениной, Ростовыми и пр. проживает их судьбу всякий раз, перечитывая романы. Вряд ли идею-страсть - а именно их вынашивают и преодолевают герои Достоевского, вспомним, как об этом писал Бахтин, - можно постичь только лишь силой интеллекта и вряд ли князь Мышкин не воспринимается читателем как живой человек - быть может, более живой, чем многие встретившиеся в реальности.
Практически все статьи, помещенные в книге, публикуются в России впервые - до этого они публиковались в эмигрантских изданиях и в ежегоднике Софийского университета, где Бицилли преподавал много лет. Два текста опубликованы вообще впервые: это рецензия Бицилли на антологию эмигрантской поэзии и биографические материалы, составленные в 50-е гг. А.П. Мещерским, много лет подвижнически собиравшим в Болгарии сведения о русских ученых, работавших в этой стране.
В заключение особо хочется остановиться на статье, название которой стало названием всей книги. В 1933 г., когда русская культура в СССР была обессмыслена демагогией и разделена по классовому признаку, Бицилли пишет свою "Трагедию русской культуры" и со всем жаром отстаивает идею неповторимости, уникальности, самобытности русской культуры - идею, о которой не стоит забывать и сегодня, ибо понимание уникальности культуры у Бицилли было открытым, а не националистическим: культуру всякого народа (в русле идей Ницше, отчасти Шпенглера и, может быть, Блока) Бицилли понимал как трагедию и как чудо: культура трагична и подлинна, когда не окостеневает в цивилизации.
