И долго буду тем любезен я...

БЕЗ СОМНЕНИЯ, Роман Якобсон в ХХ веке - явление того же порядка, что и Альберт Эйнштейн. Его можно назвать русским, советским, чешским, польским, американским филологом, культурологом и проч., но все эти определения будут неточны. Якобсон - воплощение самой идеи науки, человек, окруженный, по словам А.Жолковского, "пророческим ореолом". Такое его положение во многом обусловило структуру и содержание книги, о которой идет речь.

Как сказано в официальной аннотации, этот труд является "результатом и продолжением работы Международного конгресса (Москва, 1996 г.) в честь 100-летия" со дня рождения Якобсона. Однако, если бы в книгу вошли только расширенные и дополненные доклады участников плюс краткая биография юбиляра, перед нами был бы достаточно обычный сборник ad honorem, появление которого естественно в связи с юбилеем всякого известного ученого. Но подобные сборники, как правило, грешат одним недостатком. Как писал Эдмунд Лич в предисловии к аналогичному изданию (материалам симпозиума Ассоциации социальных антропологов, посвященного деятельности Леви-Стросса), "каждый из авторов является носителем своих весьма определенных идей о сути творчества Леви-Стросса <...> однако не мне судить, как они соотносятся с реальным, живым Леви-Строссом, профессором Коллеж де Франс". Отрадно отметить, что рецензируемому сборнику данный недостаток не присущ. Главная заслуга в этом, безусловно, принадлежит редакторам-составителям, которые, как опытные дирижеры, сумели "настроить" свой оркестр по единому камертону и достичь согласованного и гармоничного звучания, сохранив индивидуальность каждого из исполнителей.

Таким камертоном стал общий подход к описанию жизни и творчества Романа Якобсона. Можно сказать, что главный герой предстает перед читателем в трех ипостасях, наиболее полно отражающих масштаб этой личности, роль, сыгранную им в культуре ХХ века, его восприятие современниками. Учитывая семиотичность фигуры Якобсона, в контексте книги (и не только в нем) правомерно говорить о знаке, символе и мифе.

Большая часть книги посвящена знаковой роли Романа Якобсона. Известно, что сам себя он определял как "русского филолога". Первые четыре раздела книги призваны объяснить читателям это определение.

Восемь статей ученого, ранее недоступных или труднодоступных широкому читателю, помещены в первом разделе. Подбор статей позволяет проследить весь научный путь Якобсона: раздел открывается ранней его публикацией "Очередные задачи науки об искусстве" и завершается одной из последних работ Якобсона "Мои любимые темы", своего рода сводом основных направлений научной деятельности автора. Остальные статьи очерчивают круг наиболее известных, если не сказать популярных, тем, которые Якобсон затрагивал на протяжении своей жизни: "О стихе Маяковского", "К лингвистическому анализу русской рифмы", "Юрий Тынянов в Праге", "О современных перспективах русской славистики". Особняком стоит уникальная публикация "Письмо польского ученого", построенная на материале послания, отправленного из оккупированной Варшавы Ф. Седлецким. Фактически совместно написанное, это сочинение позволяет соединить собственно научную проблематику философских основ структурализма и чисто человеческую драму молодого автора письма и всего польского народа, столь близкого Якобсону. Все тексты весьма тщательно прокомментированы А.Галушкиным и С.Гиндиным.

Якобсон-ученый неотделим от Якобсона-человека. Поэтому к разделу публикаций примыкает раздел собственно биографический, позволяющий проследить все этапы длинного жизненного пути ученого: переписка с В.Шкловским и С.Карцевским, мемуары Б.Янгфельдта, Вяч. Иванова, С.Руди, эссе А.Жолковского, которое можно было бы назвать "Якобсон в моей жизни". Вкупе с обилием фотографий, предоставленных фондом Якобсона и Ст. Поморски и письмами к 70-летию мэтра, эти материалы представляют нам живой облик реального человека, оставившего после себя столь обширное творческое наследие.

Завершает картину раздел "Якобсон в истории идей", в котором целый ряд статей раскрывает его влияние на развитие нейролингвистики, славистики, семиотики и т.д.

Так на фоне разностороннего анализа Якобсона как личности, его научной эволюции, хронологии жизни и профессиональной деятельности возникает цельный образ "русского филолога", который во многом является образом иконическим, своеобразной моделью того, что есть и каким должен быть российский гуманитарий. Насколько мне известно, подобная знаковая система, сформированная на основе отдельной личности, впервые столь полно описывается в науке.

Согласно классическому определению Лосева, символ есть функция действительности, смысл действительности, интерпретация действительности, сигнификация действительности и переделывание действительности. Именно эти пять аспектов определяют тональность анализа идей Якобсона и основанных на них собственных научных построений авторов статей, включенных в два последующих раздела книги: "Язык. Коммуникация. Человек" и "Поэтика. Текстология. Миф". Вне контекста всего издания в целом именно эти разделы наиболее соответствуют жанру сборника статей "по случаю", обычно издающегося к юбилею. В их число входят как работы, анализирующие творчество самого юбиляра ("Звук и значение в концепции Якобсона" Вяч. Вс. Иванова, "Р.О. Якобсон и загадки словесного ударения" Т.М. Николаеевой, "К поэтике Якобсона" Г.Левинтона, "Roman Jacobson"s Concepts and Thoughts as Applied and Continued in the Series "Comparative Slavic Metrics" Л. Пщоловской, "Jacobson"s Metaphor/Metonymy Polarity" Хью МакЛина и др.), так и оригинальные исследования, базирующиеся на идеях героя книги. Из последних особо выделим статью Е. Падучевой "Лексика поэзии и поэзия лексики", являющуюся своеобразным продолжением и развитием классического труда Якобсона "Поэзия грамматики и грамматика поэзии" и до педантичности скрупулезную работу М.Шапира "Проблемы границы стихов и прозы".

Разносторонность интересов Якобсона общеизвестна. Так же общеизвестен вклад, внесенный им практически во все области языкознания, к которым он обращался в тот или иной период своей научной деятельности. Можно сказать, что темы, вынесенные в заглавия разделов книги, объемлют практически весь спектр проблем современной лингвистики. Поэтому Якобсона можно с полным основанием считать символом славистики и русской филологии, что наглядно показывает второй "блок" материалов настоящего издания.

Наконец, заключительный раздел - "Авангард в литературе, науке, жизни" - позволяет говорить о Якобсоне как о мифе. Собственно, сам авангард является мифом ХХ века: возникшее на руинах европейской культуры после Первой мировой войны, это течение живо уже без малого столетие. Якобсон стоял у истоков наиболее легендарных воплощений авангарда в литературе, искусстве, науке: ОПОЯЗ, Пражский лингвистический кружок, структурализм и т.д. Известна его связь с наиболее выдающимися представителями русского авангарда - Хлебниковым и Маяковским. Помещенные в последнем разделе статьи позволяют в полной мере оценить глобальность философских, культурологических и собственно научных построений Якобсона. Статьи о поэтике футуристов Ю.Молока и А.Парниса, об эксперименте как методе в поэзии и поэтике Н.Казанского, о связи Якобсона и дадаистов Й.Томана, Якобсона и ОПОЯЗа М.Умновой, исследования творчества А.Платонова (Н.Злыднева), группы 41 (Т.Никольская), Л.Липавского (Т.Цивьян) описывают с разных сторон мифологичность авангарда как течения, направления, метода и роль Якобсона в становлении этого метода. В определенном плане Якобсон и есть авангард. Как сказано в предисловии к этой книге, "Якобсон <...> всегда оставался будетлянином - в науке и в жизни, в России и в том широком, чуть ли не планетарном пространстве, которое он в столь значительной мере сделал своим".

Итак, книга представляет нам Романа Якобсона как знак "русского филолога", символ русской филологии и славистики, миф авангарда. Все это позволяет определить жанр издания как энциклопедический. Но перед нами не энциклопедия в буквальном смысле этого слова, как, к примеру, Лермонтовская энциклопедия или энциклопедия Шекспира, и даже не personalia, подобная изданиям, посвященным Тарановскому, Лотману и целому ряду других знаменитых ученых. Перед нами принципиально новая форма издания, которую можно назвать энциклопедией семиозиса личности. И появление такой книги на рубеже тысячелетия говорит о качественно новом витке развития науки как таковой.

В заключение отметим один забавный казус, почему-то всегда сопутствующий такого рода тщательно подготовленным и выверенным изданиям: одна из немногих опечаток в книге содержится в первой (!) строке вступительной статьи и заключается в ошибочном указании года рождения главного героя, которому авторы добавили 10 лет жизни: 1886 вместо 1896. Впрочем, есть поверье, что наличие ляпсуса в самом начале гарантирует их полное отсутствие в остальном тексте издания.