Битва с русской азбукой

Алехандро Гонсалес с Марией Кодамой, вдовой Хорхе Луиса Борхеса, в Петербурге (2015 год).  Фото из архива Алехандро Гонсалеса

В сентябре 2024 года переводчик-русист принял участие в одном из крупнейших в мире саммитов переводческого цеха – VIII Международном конгрессе переводчиков в Москве. О латиноамериканских проекциях русской литературы и, наоборот, о поисках неизведанного в чужой стране, желании издать многотомник литературной критики и многом другом с Алехандро ГОНСАЛЕСОМ побеседовал Игорь СИД.

– Алехандро, для начала – любопытное наблюдение из истории литературы. Двух очень разных русских писателей – постмодерниста Николая Байтова и неофольклориста Дмитрия Гайдука – на их ранних этапах некоторые критики называли «русскими инкарнациями Борхеса»… Влияние корифеев латиноамериканской прозы на российских авторов общеизвестно, а насколько сильно обратное влияние?

– Очевидно, на латиноамериканскую словесность повлияли классики золотого века русской литературы. Толстой, Достоевский, Чехов были очень популярны у нас все прошлое столетие, до распада СССР. Теперь ситуация иная. Например, один крупный аргентинский писатель признался в беседе со мной, что не читал «Анну Каренину». И я совсем не уверен, знакомы ли вообще наши современные литераторы с русской классикой, не говоря уже о новых именах. С другой стороны, уместно задать себе такой вопрос: насколько современные русские писатели в курсе того, что сейчас пишется в Латинской Америке? Время идет, и великая эпоха магического реализма давно позади... Если судить по себе и близким мне кругам, я вижу, что и у многих литераторов, и у определенной части аудитории интерес ко всему русскому сохраняется. Мои переводы пользуются успехом, издатели ищут меня для новых проектов. Это вселяет, как говорится, сдержанный оптимизм.

– Раз уж упомянут магический реализм… Нет ли в прозе Габриэля Гарсиа Маркеса, Хулио Кортасара и иже с ними эха, например, фантастико-мистических вещей Николая Гоголя?

– Не думаю, что Гоголь или тем более Булгаков сколько-нибудь повлияли на латиноамериканскую прозу. Скорее у этих «магических» взглядов на мир стоит искать некий общий источник. Мне кажется, ни в России, ни в Латинской Америке рационалистический дискурс не стал доминирующим, поскольку не нашел для себя достаточно питательной почвы.

– С чего начинались российско-аргентинские культурные контакты и каковы, на ваш взгляд, их дальнейшие перспективы?

– Контакты между нашими странами были активными уже в XIX веке. Среди въехавших тогда в страну иностранцев иммигранты из Российской империи занимали ни много ни мало четвертое место. К началу Первой мировой войны, которая резко подстегнула миграцию во всем мире, в Буэнос-Айресе жили уже около 80 тысяч русских – это очень много, около процента всего тогдашнего населения Аргентины. Разумеется, они вносили вклад в развитие экономики страны и оставили свой след в нашей истории. Многие из них приехали со своим политическим опытом, поэтому в профсоюзах и в партиях левой ориентации часто можно было встретить русские фамилии.

– Этот приток продолжается до сих пор?

– По информации российского посольства, только за последние годы в Аргентину приехали не менее 10 тысяч россиян. Русская речь встречается почти на каждом углу Буэнос-Айреса. Я дружу с большим количеством новых русских аргентинцев. Мои русскоговорящие дети играют с их детьми. Однако аргентинские элиты были всегда ориентированы на западные культурные центры: Париж, Лондон, Вашингтон. Поэтому, несмотря на явное присутствие восточных европейцев в нашем обществе, не учреждены соответствующие институции со стороны государства, чтобы встроить, скажем так, культуры этих народов в наше национальное самосознание. Не только в Аргентине, но и в целом в Латинской Америке почти нет, например, кафедр русской литературы. Это нелепо и несправедливо.

– Но вы работаете над исправлением ситуации?

– Не дожидаясь инициативы чиновников, в 2015 году я учредил Аргентинское общество Достоевского, ставшее платформой для изучения и популяризации культур славянских стран в испаноязычном мире. Сейчас работаю над созданием латиноамериканской сети славистов.

– Что за проект – журнал Eslavia?

– Eslavia – один из органов Аргентинского общества Достоевского. Там мы публикуем наши статьи, переводы, рецензии, интервью с деятелями культуры славянских стран. Журнал не является сугубо академическим, его формат привлекает многих: и тех, кто, например, пишет диссертацию и ищет новые научные материалы, и тех, кто хочет следить за литературным процессом в славянских странах, и тех, кто просто любит читать качественные статьи, актуальные и информативные. Незаметно для себя мы прорубили окно в современную русскую и славянскую прозу, причем в очень удобном формате, ведь журнал онлайновый, бесплатный и без замысловатого интерфейса.

– Какое место в вашей жизни составляют исследовательские труды?

– Что до исследовательской составляющей, то это неотъемлемая часть моей – да и, пожалуй, чьей угодно! – переводческой деятельности. Из моих собственных наработок особо важным мне кажется алгоритм «полноты текста». Когда-то я обратил внимание на то, что переводчик с русского языка должен довольно часто восстановить полный оригинал, прежде чем его переводить, ведь в русских текстах нередко присутствуют идеологические и издательские купюры. Благодаря этому новому компоненту исследовательской деятельности за последние двадцать лет в испаноязычном мире появилось много качественных и полных изданий русских писателей и мыслителей. Некоторые из этих текстов не существуют в полном формате даже в России, не говоря уже о других странах.

– А как вы стали заниматься именно русской литературой?

– Оглядываясь назад, какие-то эпизоды порой расцениваешь как предзнаменования... В подростковом возрасте меня сильно заинтриговала Россия: такая далекая и загадочная страна с необъятной территорией и диковинным алфавитом. И однажды, лет в 14 или 15, я отправился в скромную публичную библиотеку моего района, чтобы поискать информацию о кириллице. Нашел таблицу в старом словаре и даже пытался расшифровать русские буквы. Было пасмурно, и шел дождь, а я в одиночестве, среди книг, бился с русской азбукой. Это был конец 1980-х: мир без интернета и почти без компьютеров. И я сам еще не понимал, что именно ищу. Пожалуй, до сих пор до конца не понимаю, что я ищу в русской культуре. Но если вдуматься, в идеале так и должно быть…

– Ваша переводческая биография: что ее определило, что уже сделано, куда двигаетесь дальше?

– Интересно, что не я искал перевода, а перевод нашел меня. Я не думал о переводе до тех пор, пока в 2003 году одно аргентинское издательство не предложило мне перевести «Мышление и речь» Льва Выготского. Успех книги меня вдохновил, и уже более двадцати лет я перевожу в постоянном и лихорадочном режиме.

Главный проект на будущее, надеюсь, ближайшее, – организовать перевод и издание многотомника русской литературной критики. Невозможно иметь полную картину о национальной культуре, читая только художественную литературу. Необходимо читать и критические работы о ней, то есть знакомиться с историей рецепции художественных текстов, с дискуссиями, которые они вызывали, с интертекстуальной сетью, в которую они входили. Перевод русской критики позволит нашему читателю понять, как сами русские относятся к своей культуре, как они ее интерпретируют. Понимание того, как «другой» видит себя, создает условия для подлинного и глубокого межкультурного диалога.

– Яркий и убедительный замысел. Похоже, аналогов пока нет нигде в мире.

– Другой проект, о котором я мечтаю, это перевод на испанский язык полной переписки Достоевского. Надо найти правильного издателя, издателя-энтузиаста. Хотелось бы надеяться на поддержку со стороны российских культурных организаций.

– С какими структурами вы сотрудничаете в России?

– Поддержка российских культурных институций играет ключевую роль в моей работе. Международная ассоциация преподавателей русского языка и литературы (МАПРЯЛ) занимается распространением русского языка и культуры, регулярно организует конгрессы и семинары в разных странах и в России, способствуя таким образом профессиональным контактам русистов во всем мире. Российский Институт перевода дает гранты на переводческие проекты. Без этой поддержки многие русские книги вообще не появились бы за последнее десятилетие ни в Аргентине, ни в других испаноговорящих странах. Я думаю, работа этих организаций столь успешна благодаря неформальному отношению к ней их руководителей и ключевых фигур: Евгения Резниченко в Институте перевода, Александра Коротышева и Натальи Бруновой в МАПРЯЛ. Это к вопросу о роли личности в истории. Каждые два года Институт проводит международный Конгресс переводчиков. Благодаря Конгрессу сформировалось некое международное сообщество коллег и друзей, конгениальных в понимании их задачи как акторов культурного диалога и, если хотите, миротворцев.

– Как бы вы, человек, поживший в России и уже полжизни занимающийся русской литературой, кратко рассказали бы россиянам об Аргентине?

– Кто-то сказал, что в России прошлое съедает настоящее. Высказывание спорное, но в любом случае особенность Аргентины в том, что у нас настоящее съедает и прошлое, и будущее. Мы все еще молодая страна, и нам трудно пока понять, кто именно мы такие. Почти у каждого аргентинца бабушки и дедушки были экспатами, причем из разных стран мира.

Далее, постоянные экономические и политические проблемы создают огромную неопределенность, в которой мы привыкли жить. Цена высока: не зря, например, в Аргентине наибольшее число психологов на душу населения в мире. Волнует сегодняшний день, а что было вчера или будет завтра, не так важно. «Carpe diem» – как говорили древние.

Один китайский журналист, живущий в Аргентине, написал, что родиться китайцем – это судьба. Ты китаец с рождения до смерти, мир будет относиться к тебе как к китайцу; твой язык – китайский, твое лицо – китайское. Невозможно сказать то же самое про аргентинцев: наш язык – испанский, официальный язык для 22 стран мира; наша религия – католицизм, самая распространенная конфессия; наша политическая система – либеральная республика, одна из самых популярных форм государства. Нет и легко узнаваемого антропологического типа: аргентинец может выглядеть как угодно. Как в таких условиях установить прочную идентичность? По Борхесу, например, такое положение вещей дает аргентинцам возможность усвоить все мировые культуры, мы как бы обречены на интернационализм. Возможно, так оно и есть. Я ведь сейчас сижу за компьютером в Буэнос-Айресе и отвечаю на эти вопросы на русском языке...