Дай сотыгу пацанам!

В современной Удмуртии поэзия есть. Фото РИА Новости

В середине лета в арт-проекте «Бегемот Внутри» состоялась лекция Ирины Кадочниковой «Что интересного в поэзии Удмуртии?». О том, как обстоят дела в литературе региона, о двуязычии или трехъязычии в одном тексте, сокращении носителей удмуртского языка с Ириной КАДОЧНИКОВОЙ побеседовал Николай МИЛЕШКИН.

– Когда вы впервые узнали, что в современной Удмуртии есть поэзия?

– В 13–14. Тогда я начала писать стихи, и меня стала интересовать современная поэзия, в том числе ближайший контекст. А жила я в маленьком городе Камбарке. Сегодня литературной жизни там почти нет, а тогда она, как ни странно, была. Поэт Маргарита Зимина вела литературную студию в школе № 3, которую я и посещала пару лет. Имена Олега Хлебникова, Дениса Бесогонова и Татьяны Черновой (это удмуртский поэт) я услышала именно там. Интернет в те годы (самое начало нулевых) до нас еще не дошел, но каким-то чудом в мои руки попадала региональная периодика – часто тоже через Маргариту Георгиевну и еще через Анну Инютину, моего учителя литературы (у нас дома ничего не выписывали). Помню, я читала подборки совсем молодых авторов, моих ровесников – участников творческого объединения «Чайка» (Ижевск). А в 2004–2005 годах, когда я сама уже жила в Ижевске, узнала про Алексея Сомова, Марата Багаутдинова, Александра Корамыслова.

– В какой момент пришло понимание, что удмуртская поэзия – самобытное явление, а не что-то провинциальное по отношению к «столичной» литературе?

– Удмуртской поэзией принято называть поэтические тексты, написанные на удмуртском языке. Это очень самобытный материал, и здесь много ярких имен, как Петр Захаров, Лариса Орехова, Виктор Шибанов, Анастасия Шумилова, Сергей Матвеев, Владимир Владыкин, Алексей Арзамазов. Ощущение самобытности у читателя возникает сразу – стоит открыть, например, книгу Петра Захарова «Карас» (в переводе с удмуртского – «Соты»). Что касается русскоязычной поэзии Удмуртии, то в начале 2010-х годов, когда я серьезно заинтересовалась этим материалом, о нем ведь почти ничего не было написано, не было никаких рефлексий, никаких критических и литературоведческих работ – ну или очень мало. Мы с Мариной Серовой, моим учителем, профессором Удмуртского государственного университета, на самом деле чувствовали себя первооткрывателями: стали систематически об этом писать. Тогда уже было понятно, что Алексей Сомов – очень серьезный поэт, никак вообще не осмысленный. Где-то в году 2015-м, уже после его смерти, я сделала доклад о его творчестве на научной конференции, но это все не возымело никакого резонанса, и стихи его, как мне потом передали, участникам конференции не показались интересными.

Примерно то же самое было с творчеством Александра Корамыслова. То есть у меня-то это понимание, что и правда есть самобытный, заслуживающий внимания материал, было давно, но я долгое время как будто жила с моим собственным, одиноким ощущением – или делила его с небольшим кругом единомышленников. И действительно возникал вопрос: а может, все это – только провинциальная литература, интересная исключительно региональному читателю? А вот полное понимание появилось недавно: вышла книга Алексея Сомова «Грубей и небесней», пошли рецензии, статьи, имя того же Дениса Бесогонова было словно поднято со дна – усилиями составителей антологии «Уйти. Остаться. Жить».

Я благодарна вам, Николай, Борису Кутенкову, Елене Семеновой. Я все чаще стала слышать имена наших поэтов далеко за пределами Удмуртии. Сегодня я не считаю Удмуртию литературной провинцией. У нас действительно есть яркие имена, уже вписанные в современный литературный процесс.

– Как существуют (сосуществуют) в регионе русскоязычная и удмуртоязычная литературы?

– Удмуртские писатели-билингвы по определению открыты для культурного диалога: у того же Кузебая Герда (1898–1937), классика и основоположника удмуртской литературы, немало отсылок к творчеству Пушкина, к поэзии Серебряного века. Самая очевидная параллель к программному стихотворению Герда «Мы сеем и сеем...» (написано на русском языке) – это пушкинский «Сеятель» («Свободы сеятель пустынный...»). Кузебая Герда и называют удмуртским Пушкиным. Уверена, что в творчестве современных удмуртских писателей тоже можно найти немало реминисценций из русской литературы, но очень мало отсылок именно к русскоязычной литературе Удмуртии. Общий вектор все-таки иной: это удмуртская литература влияет на русскую литературу региона. Может быть и наоборот, но таких влияний меньше.

Удмуртское воспринимается как другое и в то же время ставшее своим, присвоенное, и понятно, что русские поэты начинают заходить на территорию удмуртских смыслов, чтобы найти свой язык, свой голос, обрести индивидуальность, выделиться из массы современных поэтических голосов. Тот же Владислав Шихов в цикле «Узелковое письмо» обращается к биографическому мифу удмуртского поэта Флора Васильева (1934–1978). Удивительно, что Шихов совсем недавно начал работать с удмуртской лексикой – включать ее в свои стихи. Андрей Гоголев написал «Подражание Богдану Анфиногенову». Богдан Анфиногенов – молодой удмуртский поэт, создающий двуязычные и даже трехъязычные тексты. Да и восклицательная интонация, свойственная поэзии Гоголева, роднит его поэтические высказывания со стихотворениями Богдана Анфиногенова. Это закономерно: Гоголев очень хорошо знает удмуртскую литературу, активно занимается переводческой деятельностью. Интересен и случай Александра Корамыслова. Его двуязычные танкетки (например: «вала мон / не понял» («вала мон» – удм. «понял меня?»); «танкетки / кылбуръёс» («кылбуръёс» – стихи) рассчитаны на две аудитории, русскую и удмуртскую, и каждой воспринимаются по-своему. Корамыслов в своих танкетках как будто объективировал сознание человека, живущего в национальном регионе: этот человек существует на пересечении двух культурных кодов, начинает переходить на удмуртский язык в своей повседневной речи.

Удмуртские писатели часто сталкиваются с очень стереотипным и в корне неверным представлением о национальной литературе: будто бы это все очень наивное, примитивное, неинтересное. На самом деле это весьма самобытный материал: взять хотя бы удмуртскую поэзию периода этнофутуризма (Петр Захаров, Лариса Орехова, Сергей Матвеев, Виктор Шибанов). Подозреваю, что современный удмуртский писатель, если он взаимодействует с аудиторией, выходящей за пределы финно-угорского мира, постоянно вынужден бороться с этим стереотипом.

И еще одна трудность – это замкнутость национальной среды: удмуртским языком в основном владеют только удмурты, и тоже не все. Чтобы расширить читательскую аудиторию, писатель вынужден переходить на русский язык. С переводами тоже проблема. Поэзии Анастасии Шумиловой, например, почти нет на русском. Здесь могут помочь подстрочники. Но в случае с прозой нужны качественные переводы. Что касается русскоязычной литературы, то хорошо, что она в Удмуртии в принципе существует.

– Поговорим о двуязычии или трехъязычии в рамках одного текста. Это уникальная ситуация именно в Удмуртии. Можете привести примеры?

– В 2014 году у Богдана Анфиногенова вышла книга «Айшет будущего» – с двуязычными (удмурто-русскими) и даже с трехъязычными текстами: помимо удмуртских и русских в тексты включены еще и слова из других языков – английского, французского. «Билингвальное письмо» – яркая особенность поэтики Анфиногенова. Анастасия Шумилова в рецензии на «Айшет будущего» отмечала, что книга может мотивировать обрусевших удмуртов начать изучать родной язык. Она ведь очень интересно построена: сначала – тексты на русском языке, в середине – двуязычные и даже трехъязычные, ближе к финалу – стихотворения на удмуртском. Вот характерный пример:

«Enchante de vous voir, enchante… / Марианна! Мишель! Чиччолина! / Со сылэ, киыныз шонте, / Все равно со – удмурт Чеберина».

(«Со сылэ, киыныз шонте» переводится как «она стоит, взмахивает рукой»; «со – удмурт Чеберина» в переводе на русский «она – удмуртская красавица»).

Для удмуртской поэзии случай Богдана – уникальный, и об этом немало написано. Мне же очень интересно подобное явление внутри русскоязычной поэзии. У удмуртского и у русскоязычного автора идея общая: показать, как человек начинает овладевать удмуртским языком, мыслить на нем. Но если для удмурта это родной язык, язык предков, то для русского – язык другого народа, язык соседа. Психологическая подоплека за этим двуязычием у русских и удмуртов совершенно разная. Кроме уже упомянутых авторов (Корамыслов, Гоголев, Шихов) назову еще Егора Завгороднего. У него тоже встречается удмуртская лексика в русскоязычном тексте.

В любом случае, я думаю, уже можно говорить о тенденции. Но все-таки если говорить о двуязычном письме как явлении, то из русскоязычных поэтов последовательно этим занимался именно Александр Корамыслов: русская и удмуртская лексика находятся у него даже в одинаковом процентном соотношении. Вот мои любимые Сашины танкетки: «все мы / палесмурты («палесмурт» – половинчатый человек); что жизнь / улон-шудон («улон» – жизнь, «шудон» – игра); душа / мылысь-кыдысь («мылысь-кыдысь» – «от всей души»)». А стихотворение «В Удмуртии – тает снег...» вообще кажется мне предвестником всего того, что стал делать Богдан Анфиногенов: Саша написал свой яркий двуязычный текст еще в начале нулевых.

– На ваш взгляд, в каком направлении будут развиваться русскоязычная и удмуртоязычная поэзия региона? Дальнейшего синтеза? Или каждая пойдет своим уникальным путем?

– Думаю, русскоязычная поэзия в ближайшее время будет идти по пути синтеза, но это только одна из тенденций. А вообще – русская литература Удмуртии последних 10–15 лет все больше следует тенденциям, свойственным всероссийскому литературному процессу. Настаивание на локальной идентичности, идентификация себя через свое место – это тоже ведь вполне общая тенденция. О ней писал критик Сергей Баталов в статье «Гений места», и она легко обнаруживается в творчестве целого ряда русскоязычных поэтов Удмуртии – Андрея Баранова, Андрея Гоголева, Владислава Шихова, Руслана Бякова. И хотя Руслан в настоящее время живет в Москве, очень показательна его подборка, вышедшая в октябре прошлого года в «журнале на коленке». Она так и называется – «Маленькая подборка стихов о Родине» (автор родом из Глазова).

Удмуртская поэзия тоже не существует изолированно, и русскоязычный контекст на нее как влиял, так и продолжает влиять. Но вот из интересных тенденций могу отметить появление удмуртской поп-поэзии. Это понятие применимо к творчеству Богдана Анфиногенова и Пелагеи Куликовской. В 2023 году в результате творческого тандема Пелагеи Куликовской и художницы Марины Степановой вышел артбук «Удмуртолэнд», – очень яркая книга, хорошо демонстрирующая, на каком языке говорит сегодняшняя удмуртская молодежь. Поэзия молодых удмуртских авторов во многом как раз об этом – о жизни родного языка в условиях многонационального региона. Наверное, эта проблематика – судьба родного языка, вопрос о национальной идентичности – еще долго (а может быть, всегда) будет волновать удмуртских поэтов. Для русскоязычной поэзии Удмуртии эта проблематика не характерна. Анастасия Шумилова, поэт и редактор журнала «Кенеш» (это литературный журнал для удмуртской аудитории), говорит о том, что молодых удмуртских авторов становится все меньше из-за сокращения количества людей, владеющих удмуртским языком. И это тоже серьезная проблема. Так что, наверное, большая ответственность ложится на современную удмуртскую молодежь. Но русскоязычная поэзия, идя по пути синтеза, тоже делает важное дело: раскрывает поэтический потенциал удмуртского языка.