Каждый ребенок – Маленький принц

Самодельный кораблик с алым парусом может стать для ребенка чудом.    Фото из архива Елены Габовой

В рейтинге-2024 Национальной библиотеки Республики Коми она по-прежнему самая читаемая среди писателей края. Ее книги, где решаются жизненные задачи с вопросами, на которые часто нет прямых ответов, – подросткам и о подростках. Сейчас готовятся к изданию новые – из именной серии этого прозаика, а сборник рассказов «Не пускайте Рыжую на озеро» в лонг-листе «Премии читателя» – единственной литературной награды, которая присуждается библиотечным сообществом. С писателем Еленой ГАБОВОЙ беседует Елена КОНСТАНТИНОВА.

– Елена Васильевна, правда ли, что разговор с маленькими читателями вы начинаете с вопроса: «Какое бывает солнце?»

– Да, только – солнышко. Обычно отвечают: «Желтое-красное-теплое-горячее…» Какой-то умница догадывается: «Доброе». Не дождавшись того, что хотела бы услышать, спрашиваю: «А бывает грустное солнышко?» Отвечают: «Когда сквозь облака», «Когда зима»… И всегда находится ребенок, чаще всего мальчик, который говорит: «Грустное солнышко, когда мне грустно». Вручаю ему кораблик из скорлупки грецкого ореха с красным парусом. В ходе беседы и остальные соглашаются, что солнышко становится грустным, когда поссорился с другом, на тебя накричали…

– А правда ли, что не так давно на фестивале «Истории из глубинки» в селе Помоздино, в Доме-музее Тима Веня (Тимофея Чисталёва), вас ожидала неожиданная встреча, а его сотрудников – незапланированное открытие?

– Правда, встреча с моим родным дедом в день его рождения! Мне показывают фотографию: «Тима Вень, рядом с ним – неизвестный...» «Да какой же это неизвестный! Это мой дед, Николай Попов, пусть не классик, но основоположник коми литературы».

– Что же музейщики сами не догадались?

– Да музейщиков-то там и нет! Музей Тима Веня в доме, где он жил, организовали его дети. Дед помнится мне худым, сгорбленным, уже старым. Насупленные брови, из-за которых он всегда казался хмурым… Когда мы собирались большой семьей в кухне за вечерним чаем, он сидел с краю, поджав под себя одну ногу, и шумно пил чай из блюдца. Чай подливала бабушка из ведерного самовара, стоявшего, как рыцарь в парадных доспехах, в центре стола. Дед колол сахар щипцами, бросал его не в чашку, а в рот. Выпив чашек пять или шесть, переворачивал ее на блюдце вверх дном, утирал пот со лба и возвращался в свой кабинет.

Утром через весь город я шла, поскольку место в детском саду уступила младшей сестренке, к дедушке и бабушке. Их большой бревенчатый дом стоял в Париже. Мне было пять годочков, но в глухой провинции не боялись отпускать детей на дальние расстояния. А столь громкое название местечка в Усть-Сысольске, как раньше назывался Сыктывкар, неспроста: после Отечественной войны 1812 года туда прибыли ровно 100 пленных французов-солдатиков – в построенный для них добротный барак. И зажили неплохо: обучали зырянок французскому языку, своим танцам. Встречал меня наглый петух. Слетев с победным клекотом с заборного столба на голову, больно клевал в макушку.

В раннем детстве я могла подойти к деду с любой просьбой. Как-то зимой принесла картонные кубики с буквами. Хотелось, хотя букв не знала, выложить слово «мама» – через весь большой дом бегала к нему за подсказкой. За день запомнила алфавит. Научив чтению, дед как бы передал мне эстафету в писательском пути. Сам он заявил о себе в 1920-е. В Усть-Сысольске еще до революции существовал Народный дом – что-то вроде Дома культуры. Здесь разыгрывались спектакли – но русского языка местный народ не понимал, а на коми пьес не было. За переводы пьес взялись мой дед и Виктор Савин. Начали с русской классики, потом сами пристрастились сочинять. Псевдонимы тогда в моде: Демьян Бедный, Артем Веселый. Дед себе тоже придумал – Жугыль, что на коми означает «Печальный». Эх, как будто судьбу нагадал!.. В 1937-м к дому подъехал воронок, и его забрали на восемь лет как коми националиста и вредителя неизвестно чего. В 1950-м, уже освободившегося, снова арестовали и отправили на вечную ссылку в Сибирь. За что ломали верного члена партии большевиков – до сих пор не знает никто. 58-я статья. Вместе с другими бедолагами добывал тяжелую нефть – есть такая, особенно ценная, которая не хлещет фонтаном, а фильтруется из породы. О том, как тяжело приходилось тогда его семье – жене и четырем дочерям, среди которых моя мама, все вокруг знали. В школе девочек унижали: одноклассницам выдают новые тетради, им – «пишите на газетах», в чернильницы недоливали чернил, вместо подарков – злые ухмылки. Мамина сестра пыталась повеситься на чердаке из-за того, что ее отказались принять в комсомол, еле спасли… О репрессиях, как и о мытарствах отверженных обществом девочек, я узнала только в 13 лет: говорить об этом было не принято даже с близкими. Узнала и о том, что мой дед – писатель. «Где книжки?» – «Их мало. 11 лет сидел в лагерях, рукописи уничтожили». – «Почему мне не рассказывали?» – «Что такого необычного? Он на коми пишет, не сможешь прочесть. И вообще он пьесы писал, их ставили в театре». По воспоминаниям бабушки и мамы – моя повесть «Папа не враг».

– Склонность к сочинительству у вас со школьных лет. Рассказ «Старый Олеш», который неоднократно перепечатывался, написан на каникулах между девятым и десятым классами. Годом раньше дебютировали со стихами «Ветер» в журнале «Пионер». Вместе с тем никогда не показывали свои вещи дедушке. Боялись его реакции?

– Его самого. И страх появился именно после того, как узнала, что он – писатель. Общаться с живым писателем страшно. Скорее всего страх появился даже по нескольким причинам. Во-первых, потому что я девочка. У Жугыля одна за другой родились четыре дочери. И только потом – сын, о котором мечтал. Очень его любил, баловал. Потом в мир явились внучки. И я чувствовала себя виноватой в том, что рождались не мальчики. Чудовищная патологическая мнительность, как у многих подростков. Завидовала брату, который на девять лет младше меня и тоже часто гостил в парижском доме. Обычная картина: на столе перед ним, шестилеткой, пачка бумаги. Он в творческих муках. Дальше нарисованной карандашом обложки дело не шло, но значит, о книгах-то они с дедом говорили! А у меня репортажи в газетах печатались, мой рассказ в республиканской газете признан лучшим за год, и все равно робела к нему подойти, хотя ой как хотелось! Во-вторых, я была классическим подростком – грубым, сомневающимся, ершистым, с ворохом проблем. Наверное, поэтому понимаю и хороших, и вредных. А плохих не бывает. Когда – забегаю вперед – устраивалась воспитателем в гимназию искусств, напарница поведала об одной девочке: такая-сякая, все грехи перечислила, а я в первый же свой рабочий день заявила: «Ленка, какая ты хорошая!» И она была хорошая. Всегда. В общем, я опасалась: подойду к деду со своим рассказом, а он: «Ты матери грубишь! Не хочу с тобой разговаривать!» В-третьих, всегда трудно сделать первый шаг. Но оказывается, дедушка за мной наблюдал. Вырежет публикацию из газеты и спрячет в отдельную папку с надписью: «Лена Габова». Об этом узнала, когда уже умер…

– Подвержены ли вы отзывам?

– Даже очень. Но исправлять то, что просят, не тороплюсь. Если редактор предлагает лучший вариант фразы – соглашусь с благодарностью! Но критику не люблю. У меня есть книжка «Гришуня на планете лохматиков». Это добрая, безобидная фантастическая повесть про то, как земной мальчишка попал на планету безмятежности и лени, где все здорово устроено: учиться не надо, ешь только яблоки, лови рыбу в озере, путешествуй... Весь смак в том, что разгильдяй и двоечник Гришуня, поняв, что ничего не делать скучно, сам стал учителем, открыв у лохматиков школу. По словам библиотекарей, дети читали ее раз по двадцать – она смешная, веселая. Однако в издательстве «Детская литература» «Гришуню...» так раскритиковал весьма известный писатель, что о публикации в Москве можно забыть! Между тем повесть перевели на японский язык и издали в Токио отдельной книгой, не раз переиздавали у нас в Коми. Мне рассказывали, что после этой повести у детей появлялось желание читать… Греет и то, что по рассказу «Не пускайте Рыжую на озеро» российские ученики пишут сочинения на ОГЭ, его читают на конкурсе «Живая классика». Исключение – книга «Отпусти меня». Сколько за нее шишек! Правда, в тот год умер мой сын, и все отрицательные рецензии были, что говорится, до фонаря.

– Повесть «Школьные годы недетские», по вашим словам, целиком автобиографична. Тем не менее вы запутываете следы, перенося действие из конца 1960-х в конец 1970-х. С тем чтобы…

– …показать, что душа подростка не изменилась. Она всегда ждет понимания и тепла. Добавь антуража наших дней: айфоны, компьютеры, поездки за границу, иномарки – и любой сюжет из старины будет современным.

– Несколько цитат из той повести: «…я расту, как лопух. Дома на меня совсем не обращают внимания»; «хотелось, чтобы у нас не было папы»; «Смешно сказать, у меня нет других хороших платьев, кроме школьного». С чем связана ваша решимость и решительность поделиться с читателем своей болью, при этом – что ценно и редко в наши дни – без сетований и обвинений?

– Писатель должен себя обнажать. Без этого его литература – полуправда. Сетовать и обвинять? А толку? Не надо конфликтовать ни с людьми, ни со временем – прошлым, настоящим и будущим. Надо его понять.

– По вашему ощущению, вышли ли вы из литературы травмы?

– Несчастья помогают понять жизнь. Иначе как почувствуешь, что переживает подросток? И потом, я же не была несчастна! В школе слыла озорной девчонкой. Могла на радость одноклассникам и представление на уроке устроить – любила всех посмешить, за что и двойки по поведению! Кстати, в восьмом моим классным руководителем был известный на всю страну Александр Александрович Католиков. Когда меня донимала домашняя обстановка и я ходила мрачнее тучи и оставалась в школе допоздна, он находил меня в любом углу и подкармливал – давал талоны на булочку с кефиром…

– Консультируетесь ли с детскими психологами, перед тем как приступить к работе? Вряд ли собственного опыта, к тому же не только из другого времени, но и из абсолютно другой эпохи, в данном случае достаточно…

– Нет. Более того, ни с кем не делюсь замыслом.

– Как преодолеваете поколенческий разрыв?

– С возрастом стали спрашивать, почему пишу для детей… Для взрослых мне писать скучно. Там все предопределено: работа, дом, шашлыки. А ребенок… Это неизвестность, мечта, яркость красок, открытие мира, искренность, смех, чистота отношений… Сейчас общаюсь с ребятами реже. Окончив школу, уезжает учиться в другой город мой внук – мой компас в общении с подростками, моя лакмусовая бумажка в текстах для них. Буду снова вспоминать свое детство. Мечтала написать триптих: детство мамы («Папа не враг»), свое и внука.

– А утверждали, что не делитесь замыслами…

– Ну вот, так получилось… Детство дочери выпадает – пионерское/комсомольское, оно мало чем отличается от моего. Хотелось бы, чтобы эти книги были интересны и взрослым, но подросткам прежде всего. Возраст тут ни при чем. Существует же профессия «детский писатель». Анатолий Алексин, Юрий Яковлев, Агния Барто, Лев Кассиль всю жизнь писали для детей.

– Значит, и вам для них, как прежде, писать не менее интересно?

– Очень интересно! У меня довольно много для них смешного и забавного. И как же их не любить? Каждый ребенок – это Маленький принц.

– Насколько востребован коми язык?

– Просто так, конечно, его не услышите, почти утерян – нужно ехать в деревню… В мое детство и юность говорить на родном языке стеснялись, да и пренебрежительно обозвать кого-то «комяком» ничего не стоило. Знаю коми плохо, перевожу на русский своих друзей-писателей со словарем. Вместе с тем уважение ко всему национальному растет. Не представляете, сколько зрителей собирают концерты коми песен! Горжусь, что в музыкально-драматическом театре замечательно поставили спектакль-фантасмагорию «Кывтiсны кымöръяс» по мотивам моей повести «Плыли облака»…

– Возвратимся к вашему дедушке. Точнее, к книге об истории коми народа, когда-то задуманной им с писателем Агнией Сухановой для детей…

– О том я и мой соавтор Наталья Макарова, внучки Жугыля и Сухановой, узнали, когда уже написали книгу о нашем крае «Дети древней земли». Мистика, иначе не скажешь! Значит, мы все, жившие раньше, живущие сейчас и, наверное, наши потомки – имею в виду предков и потомков одного рода – связаны одной нитью. Может, это нить Ариадны?..