Жить с прискорбной миной

В советское время выстраивались очереди за свежим номером печатного издания. Фото РИА Новости

Глеб Сахаров работает своеобразно: мир, словно увиденный через ироническую призму, приобретает дополнительные краски, становится более очевиден в некоторых гранях. Но ирония автора крепко замешена на метафизике, тотальном осмыслении корней бытия, и даже альфа человеческих чувств – любовь, рассмотренная именно там, предстает более насыщенной. О том, как совмещать поэзию и прозу, об иронии в творчестве и прискорбной мине сатирика с Глебом САХАРОВЫМ побеседовал Александр БАЛТИН.

– Как к вам обращаться: Евгений или Глеб?

– По возрасту я давным-давно заслужил обращение Глебыч, тем более что оно мне нравится в отличие от имени. Мой псевдоним не случайный выбор: Глеб Сахаров – имя и фамилия моего отца. По случаю моего рождения чекисты подготовили родителям подарок – бесплатное путешествие по родной стране в разные стороны: отцу – в лагерь на Воркуту, беременной маме – в Абакан (Хакасия), в административную ссылку. Я не выдержал и родился, не доехав до места назначения, по дороге, в селе Яя. Ввиду неясности места пребывания папы мама записала меня в ближайшем ЗАГСе на свою фамилию – Шадек. А ее фамилия досталась ей от отца – чистокровного чеха, приехавшего по приглашению в Россию, в Орел, преподавать в классической гимназии.

– Вы работаете на стыке метафизики и иронии, они, словно сверкая словесными нитями своеобразия, тонко сплетаются в ваших поэтических и прозаических текстах, но… что же все-таки важнее – метафизика или ирония? Глобальное философское осмысление жизненных процессов или иронический вариант отношения к ним?

– Я предпочитаю предложенный вами второй вариант. Хотя и с иронией не все ясно, но все же – ближе, иронически говоря.

– Что для вас ирония? Способ свыкнуться с окружающей действительностью? Отдельная гамма ощущений? Легкая словесная игра?

– Вы правы в предложенных вариациях ответа. В каждой из них – своя доля правды. Я бы ответил так: это способ притерпеться к окружающей среде, когда, прикрываясь легкой словесной игрой, испытываешь отдельные гаммы ощущений.

– Сейчас часто используют понятие «литпроцесс». Не кажется ли оно вам искусственным, изобретенным для того, чтобы было о чем и ком писать?

– Литпроцесс – мертворожденное слово-уродец, слово-оболочка, в котором нет содержания, но зато оно звучит научно, серьезно, авторитетно. Причем каждый может вкладывать свой смысл, свою трактовку высказанной мысли, даже если ее нет! Но и в этом случае читатель, работая вместо автора, найдет свой личный, индивидуальный смысл. А если все же содержание есть, то секретное, о чем лучше умолчать. Сейчас множество старых, звучащих по-новому слов, как правило, иностранного происхождения – неуловимого, туманного, многозначного, иногда универсального, часто интригующего, загадочного содержания, с подтекстом, намеками, отсылками. «Симулякр», «матрица», «код», особенно «код» – вот выбранные наугад подобные слова. Составился целый лексикон, словарь, на котором с успехом можно – и нужно! – говорить долго, умно, многозначительно, убедительно, уверенно, но непонятно о чем. Наступает время «…когда исчезает само понятие правды», – нет, нет, это не я, это Платон Беседин.

Так вот, с помощью этих и других подобных слов, их немного, путем комбинаторики (о, еще одно слово из набора-конструктора!) можно, перебирая варианты, собрать словесную конструкцию любой, в том числе отпугивающей, устрашающей сложности и конфигурации, с нераскрываемым смыслом, схему-загадку, ребус, лабиринт, из которого невозможно выбраться.

– Нашла ли профессия инженера-теплотехника отражение в вашем литературном пространстве?

– За годы работы, имея дело с промышленными и отопительными котельными, я привык строго контролировать давление и температуру теплоносителя. И теперь, когда я давно сменил профиль работы, я регулярно меряю давление и температуру у самого себя, а потом записываю наблюдения в журнал по привычке.

– Проза и поэзия полярны. Как они сходятся в вашем космосе? Легко ли переходите со стихов на прозу и наоборот?

– У меня не возникает проблемы перехода. Я еду с пересадками и остановками, в одном направлении, чтобы поймать, выразить, показать мысль, образ, сюжет, сказать что-то свое, новое, если оно того заслуживает, причем новизна должна быть абсолютной, мировой, как в изобретении, в патенте.

Поэты – это новаторы, изобретатели, от конструирования новых слов до построения форм, стилей, рифм, ритмов, размеров и прочее. Один Маяковский чего стоит – для него «поэзия – езда в незнаемое». Как не вспомнить Велимира Хлебникова, Алексея Крученых, Леонида Мартынова, Семена Кирсанова, Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, Николая Клюева и других. А сколько новых направлений в одном ХХ веке – имажинизм, акмеизм, символизм, футуризм и прочее.

– Как у вас рождаются стихи? Все начинается со звукового шума, с каких-то неопределенных, похожих на абстрактную живопись цветов, с конкретного образа? С воспоминаний, может быть? Или здесь важна сумма ряда подобных элементов?

– Да, получается сумма. За вычетом всех элементов, кроме одного – вот он-то и даст импульс вдохновению! Надо только его найти, распознать, услышать, увидеть, почувствовать. Звуковой шум… да слышен. И он очень мешает. Не знаю, пишете ли вы стихи, но очень верно представляете процесс рождения и прорастания поэтического замысла, образа из хаотических впечатлений окружающего мира. На память, конечно же, приходят замусоленные ахматовские строчки: «Когда б вы знали, из какого сора…» А вы наверняка эти строчки знаете и поэтому стихов не пишете. Вот видите, как порой помогают хорошие стихи! Читайте Пушкина, регулярно! Это самое верное средство удержаться от соблазна стать поэтом. Казалось бы, одна строчка Мандельштама должна отсечь от поэзии 99% всех начинающих стихотворцев в силу своей недосягаемости. Но напротив, пишут все больше, упорнее, энергичнее, упрямее. Ирония, конечно, юмор, лукавство... Хорошо, что люди пишут стихи, их душа полна поэзии, и они ее выражают как могут. Но все имеет свои границы… Чтобы в наше время писать стихи, надо иметь большой талант, заметный сразу, без всяких наставников и Литинститута. В России колоссальное перепроизводство стихов. И это естественный процесс: массе стареющих поэтов нечего делать, и они начинают учить молодежь своему ремеслу. Из самой читающей страны Россия превратилась в самую пишущую. Актер Михаил Козаков определял свою аудиторию – любителей поэзии в крупных городах в 1% населения. И расчет в целом оправдывался. И это очень хорошая цифра, думаю, сейчас она гораздо ниже. Поэзия нынче не востребована, и в этом нет никакой драмы, так было всегда.

Как-то наше интервью вышло из берегов жанра и вылилось в беседу на безбрежную тему – чуть не выбора профессии, а стало быть, судьбы. Позвольте отослать к трехтомнику – антология «Уйти. Остаться. Жить». В 2023 году вышел третий том. Это стихи малоизвестных поэтов, ушедших из жизни молодыми.

Начинать писать прозаику надо лет с 30, набравшись хоть какого-то жизненного опыта, а поэту – и того позже. Шутка. С шести, пожалуй. А лучше – вообще стихов не писать (вторая шутка). На литературном рынке колоссальное затоваривание поэзии! Многие журналы не принимают стихов. И хорошо бы иметь работу, далекую от литературы, а писать в свободное время. Веселая, яркая жизнь у писателей! Какой-то непрерывный праздничный карнавал всевозможных торжеств, праздников, съездов, слетов, встреч, конференций молодых писателей, юбилеев, памятных дат, конкурсов, премий, награждений, фестивалей, презентаций, номинаций… Кажется, литераторы больше интересуются премиальным процессом, чем литературным. Но ведь и с премиями закавыка: счастливчиков единицы, а обойденных – сотни, тысячи. Сколько драм! Недавно появилось новое словосочетание – литературный резерв. Что-то слышится родное, производственное, массовое, хочется почему-то сказать – штамповочное. И еще: служение слову. Раньше призывали служить делу, а сейчас вот – слову…

– Кто из русских классиков оказал наибольшее влияние на вас?

– Моя ниша – юмор, сатира, ирония – специфическая, довольно узкая. Здесь малолюдно. Из русских классиков, конечно, Чехов, его юмористические рассказы – неистощимый кладезь. Аркадий Аверченко – ближе по весовой категории. Из поэтов, пожалуй, Саша Черный. Самый крупный в жанре – Владимир Вишневский. Но сказать о чьем-то сильном влиянии не могу. Главный источник впечатлений – сама жизнь… Да, поэтические наблюдения требуют иногда жертв и связаны с риском… Из остальных источников – пожалуй, музыка. Но здесь многолетняя проблема: добиться понимания музыки, вслушаться, уловить ноты или нотки контакта, гармонии, отклика, связи. Иногда такие нотки проскальзывают, но, к сожалению, далеко не всегда. Увы, классика для меня бывает скучной.

– Россия, некогда – не без оснований – считавшаяся логоцентричной страной, по сравнению с советскими временами давно утратила интерес к литературе вообще и к поэзии в частности… Как поэт, вынужденный существовать в такие времена, чувствует себя? Есть ли у вас потребность в более широкой аудитории, чем сейчас?

– Как говорится, съесть-то он съест, да кто ж ему даст. Это я насчет более широкой аудитории. Аудитория есть, эпизодически печатаю короткие юмористические рассказы, иногда – стихи, миниатюры. Что-то планировать, рассчитывать – невозможно. На ваш вопрос насчет самочувствия поэта в такое время я уже высказывался, и довольно пространно, но если этого мало, придется скорчить прискорбную сатирическую мину и держать ее до полного понимания. Но такова, видимо, судьба сатирика… жить с прискорбной миной.

– Какие из изданий вам наиболее близки? Можете ли сказать – чем?

– После смерти «Крокодила» изданий сатиры и юмора в России почти нет. Может быть, это знак свыше: вы бросьте эти свои шутки! Кстати, я там успел попечататься, в нескольких номерах. Последние шутки бедного животного перед кончиной! Мои любимые издания в советское время – журналы «Наука и жизнь», «Знание – сила». Мы с мамой выписывали толстые литературные журналы «Новый мир», «Иностранная литература», «Октябрь», «Техника молодежи», «Изобретатель и рационализатор» и другие. Записывались на подписку на почте, за сутки, назначенные дежурные поддерживали очередь ночью, подписчики приходили 1 сентября, кажется, к открытию почты.

– Как вы работаете над стихом?

– Тщательно, в проекте – множество вариантов, особенно в стихах. Самое трудное – выбор лучшего решения. И сокращение первоначального варианта до возможного предела.

– Что более трудоемко – стихи или проза?

– Пожалуй, проза. В стихах много задается рифмой, она несет конструкцию, создает как бы эскиз проекта.

– Планируете ли вы что-то? Или в большей мере полагаетесь на вдохновение, нежели на холодный расчет?

– Никаких планов на будущее у меня нет.