Поэт лирической забавы

Что только не приснится, главное – успеть записать этот бред.  Фото Марианны Власовой

В марте «Дружбе народов» – 85 лет, из которых последние семь во главе журнала – Сергей Надеев. Недавно на совместном творческом вечере с Геннадием Калашниковым, который состоялся в Доме Ростовых, Сергей Надеев представил кроме сюжетов-воспоминаний свои стихи. О «мочажинных братьях», Эмме Герштейн, великорусских потемках и журнале «Дружба народов» с Сергеем НАДЕЕВЫМ побеседовала Елена КОНСТАНТИНОВА.

– Сергей Александрович, почему вы долгие годы тянули с творческим вечером и решили провести его сейчас, когда вроде бы очевидного повода (юбилей, новая книга) нет?

– Я считаю, что стихи бывают двух видов: для сцены и для чтения с бумаги. Соответственно свои отношу ко второму. Чтобы слушать со сцены и воспринимать их, в произносимых вслух строках должна быть изрядная доля «концертности». Стихи не нуждаются в подпорках в виде музыки, голоса, жеста. Перелицовывая слова Константина Вагинова, скажу о себе: «Да, я поэт лирической забавы». А лирика в последние 30 лет старательно вытравливается из стихов. По крайней мере она никак не мейнстрим. У меня полноценный авторский вечер был в жизни один только раз – в 2010 году, спасибо издателю Александру Шишкину. Продвигая книгу с непроизносимым названием [30\99 + 1*], издательство заставило провести ее презентацию. Я никогда не переживал по поводу отсутствия публичности. Если бы не мои «мочажинные братья», не наша веселая игра, и теперь не сподобился бы…

– «Мочажинные братья» требуют расшифровки…

– Редко употребляемое слово «мочажина» означает влажное место на лугу или в поле. Мочажина встречается в стихах у Бориса Пастернака: «Дай мне подняться над смертью позорной. / С ночи одень меня в тальник и лед. / Утром спугни с мочежины озерной» («Рослый стрелок, осторожный охотник...»). У Геннадия Калашникова: «На мочажине в початках рогоз. / Глаза в слюдяных превратились стрекоз / И над лугами летают» («Июль»). В моем стихотворении «Бродить по лету, нахлобучив…» тоже есть: «А жук – мелькнул за мочажины… / И никому не завести / Небес ослабшие пружины…» После нашего с Калашниковым вечера «Мочажинные братья» в феврале 2024 года добрые люди отыскали нам еще одного брата – Николая Клюева. «Цветет, как травами, вода / Среди болотных мочежин…» («Песнь о Великой Матери»).

– Несколько ваших строк: «…извивы судьбы – прихотливы, / И не мы / отвечаем за них»; «…труднее год от года (…) / Нащупывать в болоте островки / И не искать спасительного брода». Встреча летом 1998 года с литературоведом Эммой Герштейн – из тех «островков»?

– Моя встреча с Эммой Григорьевной была совершенно случайной. Издатель ее «Мемуаров» поэт Николай Кононов «навязал» нас друг другу. И не факт, что мы сразу обоюдно понравились. Не знаю, что Кононов про меня рассказывал, но ведь согласилась же Эмма Григорьевна на «смотрины». После первой осторожной встречи как-то прижился. Общение с великими – это всегда запоздалые сокрушения: не спросил, не уточнил, не выведал, не разглядел, не записал… Пример тому – поэт и талантливый литературовед-текстолог, по слову Юрия Тынянова, Сергей Рудаков, близкий знакомый Осипа Мандельштама в воронежской ссылке. В письмах своей жене Рудаков сообщал, что «Мандельштам теперь пишет вяло», а вот он, Рудаков, поэт куда сильнее и «объяснил Мандельштаму, как надо писать стихи». Сергею Борисовичу было тогда 25 лет.

– На правах литературного секретаря показывали ли вы Герштейн, среди мемуаров которой «Мандельштам в Воронеже», «Молодой Мандельштам сквозь разную оптику», «Надежда Мандельштам», свое стихотворение «Памяти Мандельштама»? Написанное в 1980 году, оно окончательно сложилось, по вашим словам, спустя восемь лет.

– Я не смел нагружать своими стихами Эмму Григорьевну, было решительно неуместно. А откуда это конкретное стихотворение возникло – память не удержала.

– А другие свои стихи? Давала ли Эмма Григорьевна, как взыскательный критик и знаток поэзии, вам какие-то советы?

– Наши отношения были рабочими и не предполагали выпячивания моего стихотворства. Я был в нашей паре не поэт – машинистка. А чуть позже – более или менее квалифицированный собеседник. Эмма Григорьевна спешила записать недосказанное, недодуманное, важное для нее – времени-то оставалось немного… И даже семейные и биографические истории шли глухо, вторым планом – во время передышки в работе: «Потом, потом…» В последние наши встречи она диктовала уже из постели, слабым голосом, отчаянно не понимая, было ли это на самом деле или ей приснилось в полузабытье... «Заметы сердца», опубликованные в журнале «Знамя». Это была ее последняя прижизненная публикация.

– Как отреагировала Герштейн на стихотворение, что посвятили ей, «Легко ли быть непризнанным поэтом…», впервые напечатанное в «Новом мире» в 1999 году?

– Это мое единственное стихотворение, которое при мне читала Эмма Григорьевна с листа. Я попросил разрешить посвятить его ей. Она одобрила.

– «Мною всегда владела идея совместного написания стихотворений». Разве тем самым не затеняете творческую индивидуальность?

– Самое скучное и абсолютно провальное в литературе – это писать всерьез. Смотрю на постную мину такого «творца» – и понимаю, что ничего путного у него не выйдет. Литература – дело веселое! Это игра, это братство. Особенно поначалу. А словосочетание «творческая индивидуальность» я всегда беру в кавычки, как и «мое творчество», «мои произведения». Когда-то давно было неприличным выносить свое имя на обложку – гордыня это: кто ты такой на фоне великих авторов? Нынче же все – индивидуальности, все – самсы, простите за неологизм. Помните? «Вот и все. Смежили очи гении. / И когда померкли небеса, / Словно в опустевшем помещении / Стали слышны наши голоса».

– «Дорогами, похожими на рвы…», «Войной обласканный парнишка деревенский…», «А пока по Окружной дороге…» «Последний поэт», «Что же даже и словом не хочется…», баллада «Окружная» – подпадают ли эти стихи под гражданскую лирику или все-таки эпитет «гражданская» применительно к лирике довольно странен? В подтверждение откроем словарь…

– Поэт с неба не падает и не живет в безвоздушном пространстве. Все перечисленные выше стихотворения были написаны в 1980–1990-е годы. Впрочем, в 1970-е была строка «Мы живем в пятистенке гремучей неправды…» Эти темы витали в воздухе и трогали всех. Единственный раз, пожалуй, когда я пошел против «перестроечного» мейнстрима – стихотворение про Бориса Ельцина: «На щелястом заборе, как будто стыдясь, агитатор / Жидким клейстером, походя, шлепнул портрет поясной. / (...) Снова лепят кумира, не вызубрив прежде урока…»

– Кстати, вы по-прежнему не жалуете верлибр? Это «так, болтовня, / происки Дигитайзера / или еще какого красавца…»

– Лет 50 назад в руки попал «Поэтический словарь» А.П. Квятковского. Прочел его от корки до корки. Тут же засел за перелицовку – решил примерами из собственных стихов проиллюстрировать каждую словарную статью, написал стихи во всех стихотворных размерах и формах, отработал все тропы и приемы рифмовки, сочинял сложные акростихи – в общем, был прилежным учеником, составив свою машинописную версию «Поэтического словаря». Потом я все забыл и теперь с трудом представляю, какой размер у ямба, какой – у хорея, не говоря уж об амфибрахии. Но появились автоматизм и свобода – «художественное чутье» это называется. Изучение Квятковского – первое, что необходимо начинающему автору стихов, чтобы не впасть в унылую монотонность, какая, например, сложилась у Геннадия Русакова. Единственное, чего не одолел, – это верлибр. Все мои попытки оказались жалкими. Так, «верлибры поэта». Законы стихосложения можно постичь, но беззаконие верлибра – не одолеть.

– Ваше увлечение акростихом началось отнюдь не случайно и не спонтанно?

– Есть выражение у музыкантов – поставить руку. Вот и поэту нужны такие упражнения. Математик для начала запоминает цифры и таблицу умножения, спортсмен – наращивает мускулы… Сами продолжите этот ряд. А поэту и шире – писателю – необходимо понимать и законы творчества, и законы восприятия, не говоря уже про общую грамотность и начитанность. На голом «даре» далеко не уедешь.

– «А я, как Чапай, опять с шашкой» – так начиналось в 2016 году ваше эссе о поэзии «В пустоту», подытоженное следующим заявлением: «Я против самодельных стихов. Потому как поэт обо всем говорит свои слова. И должен за них отвечать».

– Самодельные стихи – это рифмованные строки, не несущие художественного смысла. Они строятся на незатейливых обиходных штампах словесных и ритмических. «…Вот стихи, а все понятно, / Все на русском языке...» Тонкая материя. Можно уметь играть на скрипке и не быть музыкантом. «Люби отца, пока он теплый, – холодному не нужен ты». Как объяснить, что эти в, общем-то, верные слова – не поэзия? Только чувствованием.

– В какой момент, на ваш взгляд, произошло стирание границ между понятиями «поэт» и «версификатор»?

– У меня произошло, наоборот, разграничение этих понятий по мере прочтения большого количества поэтических книг. Когда-то и книжка Гарольда Регистана вызывала мое восхищение. Но после рубцовского «Подорожника», ксерокопированного тома Мандельштама в «Библиотеке поэта»… Так вот, оказывается, как можно писать! Самодельные стихи – сиречь графоманы – существовали всегда. Это ведь так просто – написать стихотворение! Ничего для этого не надо, кроме бумаги и карандаша, а рифмы – вот они: «любовь – кровь», «река – облака», «век – человек». Всеобщая грамотность не даст соврать.

– Не считаете ли, что название вашего журнала выглядит в современном мире вызывающе?

– В этом году «Дружбе народов» – 85! Люди, которые кричат о ненужности толстых литературных журналов, якобы устаревших и отставших от жизни, – авторы, не допущенные на их страницы. Не в упрек будет сказано другим, более старшим журналам, но литературная политика «Дружбы народов» никогда не колебалась вместе с линией партии. Журнал всегда соответствовал своему главному предназначению, заложенному в идее его создания, – дружбе конфессий, дружбе литератур.

– В чем же суть редакционной политики «Дружбы народов»?

– Мы позиционируем себя как журнал современной литературы. Просто исторически наши интересы географически немного шире – пристальное внимание к переводам писателей ближнего и дальнего зарубежья и писателям из тех краев, пишущих по-русски.

– Пропуск на страницы «Дружбы народов», вероятно, личное знакомство авторов с кем-то из редколлегии?

– Правил нет, мы много печатаем из самотека, у нас сложившийся круг авторов, заказываем материалы писателям, которых хотели бы видеть на своих страницах, люди, вкусу которых доверяем, рекомендуют новых авторов. «Дружба народов» – самый толстый из всех существующих сейчас «толстяков». Портфель всегда переполнен.

– Начиная с 2015 года ноябрьский номер журнала открывался круглым столом «Только детские книги читать…», где разные писатели рассказывали о своей книге детства и о том, что любят – и любят ли – читать их дети и внуки. Но в итоге она вроде бы исчезла…

– Журнал – живой организм, в нем что-то рождается, что-то отмирает. Вот существовала рубрика сравнительного перевода, которую в 1970-е вел Лев Александрович Аннинский. Возобновилась она стараниями Галины Климовой в 2017 году как «Студия сравнительного перевода «Шкереберть» и просуществовала пять лет. За семь лет в рубрике «Только детские книги читать…» мы опубликовали полторы сотни авторов. К сожалению, количество не всегда переходит в качество. Теперь появилась рубрика «Уроки чтения».

– Команда журнала «Дружба народов» побывала на «Липках-23». Ваши впечатления?

– И «Липки», и «Школы писательского мастерства», и «Мастерские АСПИР» необходимы не только молодым авторам, но и «взрослым» мастерам, их проводящим. Это преемственность. Молодежь зачастую пребывает в литературном вакууме, не подозревая, что и до нее были вершины поэзии и прозы. А старшее поколение не замыкается само на себе и чувствует, что ничего не пропало, что появляются новые писатели.

– Зарегистрировавшись когда-то на литературном сайте поэзии, в графе «занятие» вы указали: «то-се». Конечно же, в шутку?

– А как еще назвать наше эфемерное ремесло?