Жалко Патрокла

Елена Семенова. По дороге из Москвы в Петербург. Начало нулевых. Фото Евгения Лесина

Евгений Лесин, поэт, ответственный редактор «НГ-EL»

Мы познакомились еще в прошлом тысячелетии. Разумеется, на литературном вечере. Конечно же, в Литературном институте. Узнал, что она живет на «Щукинской», и обрадовался: соседи. Я тогда жил на «Тушинской» – одна остановка на метро. Да, одна остановка, никакой станции «Спартак» тогда еще не было. О господи, при чем тут «Спартак»?.. Не знаю. Просто не хочется, нет никаких сил писать «воспоминания». Ну какие могут быть воспоминания? Вместе с Леной за одним столом вспомнить что-нибудь – всегда пожалуйста. А вспоминать ее саму, вспоминать ее потому, что ее уже нет с нами – звучит просто дико. Вспоминать Лену? Нет, ни за что. Непредставимо и страшно.

Помню, путешествовали мы с нею из Москвы в Петербург. Где-то в начале нулевых. На теплоходе. Остановились на время в каком-то маленьком городке. Пошли гулять. А там из всех «очагов культуры» только небольшой кинотеатр. Идем и видим: все жители (или почти все) городка с разных концов, медленно, но верно туда идут. Действительно, стоит отъехать на 200 километров от Москвы, как попадаешь на 30–40 лет тому назад. Пошли мы в кино. Названия фильма не помню, что-то про Троянскую войну. И вот – по ходу действия – убили там Патрокла. Был такой персонаж, если помните. Я, во всяком случае, помню и что было дальше примерно представляю. Лена тоже, в общем-то, знала, что Патрокла убьют. Прекрасно знала! Однако, когда я посмотрел на нее, то увидел потрясающую картину: Лена сидит и плачет. Жалко Патрокла!..

Сейчас, когда ее вспоминают, все так или иначе говорят о том, какою она была зажигательной и веселой. Но жизнь наша совсем не такая. И людям, особенно близким, все время нужна помощь, утешение. В 2022-м году лежал я в больнице, Лена вместе с Катей Богдановой приехали к моей маме, помогли, чем могли. И вот во всем была она именно такая. «Возилась» со всеми, кому было нужно. А нужно-то всем!..

Времена сейчас тяжелые, но других и не бывает. Не бывает других и всё. Я за минувшие дни – что делать, такая у нас работа – написал два некролога на Лену. Отправляю письмо с некрологом по электронной почте, пишу «тему» письма – «Некролог на Листика» – и буквально ужасаюсь происходящему. Как так? Некролог на Листика!.. А вот так.

Живите, ребята, живите, те, кто жив, живите из последних сил. Нет уже сил писать некрологи, не хочу я писать некрологи. И воспоминания. Лучше за столом. Что там было вчера? Не помнишь? А вот я тебе сейчас расскажу, только смотри со стула не упади… Только так, и никак иначе.

Николай Милешкин, поэт, культуртрегер

Лена была из тех людей, которые готовы что-то делать для мира бескорыстно. Это касается и нашего совместного проекта «Уйти. Остаться. Жить», посвященного рано ушедшим поэтам, и других, менее известных проектов. И еще: у нее, кажется, совсем не было врагов (во всяком случае, тех, кого бы она таковыми считала; хотя люди, поступавшие, скажем так, очень странно, как и у большинства из нас, в ее жизни были). Может быть, это и есть главный результат жизни (что, конечно, не умаляет значения журналистики, стихов, культуртрегерства)? И в связи с этим вспомнить хочется такое стихотворение Лены:

Папа говорил – накрывай

Приборы целлофаном,

А то испортятся.

Накрывала раздраженно:

Зачем заматывать,

Если пользуешься?

Любовник говорил: накрывай

Коньяк, а то испарится.

Накрывала чашкой.

Через минуту задевала –

Коньяк выливался.

Коллега говорил: накрывай

Кастрюлю, не кипит.

Накрывала – вскипало

Почти за минуту.

Научиться бы накрыть так,

Чтобы нагрелось,

Не растратилось,

Не испортилось,

Но было распахнуто всем.

А то зачем все, вообще, нужно,

Понимаешь?

Помним. Любим. Скорбим.

Вячеслав Харченко, писатель. Симферополь

Есть люди, которые несут радость и свет, и тем более ужасен их уход. Лена Семенова умела не только сама быть счастливой, но и осчастливливать людей, которых встречала, и все пространство, в котором жила. Впервые я с ней познакомился в Литературном институте в году 2001 или 2002-м. Я знал, как ее зовут, она тоже знала, как меня зовут, но на протяжении всех 30 лет, что я прожил в Москве, мы с ней пересекались разве только на литературных вечерах, где немного церемонно (что для Лены было в принципе нехарактерно) раскланивались. У нас было много общих друзей и знакомых, возможно, даже общие интересы, но раскланивались мы почему-то церемонно. Лена до мурашек, до щенячьей радости любила Крым, а литературный Крым – это Коктебель, а Коктебель нулевых и десятых – это Волошинский фестиваль. Я тоже до мурашек люблю Крым, я тоже люблю Коктебель, и эта любовь к Крыму нас сближала.

Кара-Дагские рассветы, ласковые, теплые волны Черного моря, херес и коктебельский коньяк «три звездочки», чтение стихов, слушание стихов, написание стихов, друзья и единомышленники – все это Коктебель нулевых и десятых. Но даже на фоне всего литературного бомонда тех лет, бомонда местами странного и противоречивого, межнационального и межгосударственного (тогда это было возможно), Лена Листик (так ее все вокруг называли) выделялась необычайно: свобода суждений, свобода дружбы и литературного высказывания, свобода в одежде. Мы все носили Листика на руках. И да – это был листик. Настоящий листик. Тонкокожий и легкий, летящий и парящий, любящий и любимый, вечно улыбающийся, звонкий, готовый к поцелуям и объятиям.

Но как ни странно, даже Коктебель нас не сблизил, хотя мы стали намного лучше понимать друг друга, но все равно какая-то церемонность присутствовала. Почему? Отчего? Бог его знает. Возможно, так нужно было. Нас сблизили только последние события. Я переехал в Крым, а Лена раз за разом настойчиво ездила в Коктебель, словно пыталась там найти нулевые, но это были не нулевые, давно не нулевые. Лена останавливалась у меня в Симферополе, и мы ели инжир и персики, козий сыр и хамсу, пили «Мускат белый Красного Камня», и нам было так хорошо, словно все вернулось, словно ничего не изменилось. И волны, и Черное море, и дельфины, и чайки, и эпоха.

Теперь я могу сказать, что мы понимали друг друга. Понимали, когда мы встречались в Крыму и в Москве, понимали на литературных вечерах и сейшенах, понимали в «Чебуречной СССР», понимали в «Булгаковском доме». У нас появились свои словечки и свои темы, даже свои какие-то перемигивания и перешептывания, свой понятный только нам язык. Я ей дарил свои книги, она дарила мне свои книги и книги тех поэтов, в издании которых она принимала участие. Она писала прекрасные стихи. Листик любила поэзию. Нет, не так. Листик Любила Поэзию. В ней я нашел еще одного друга, но наша дружба оказалась короткой.

Спасибо тебе, Лена, за то, что ты была.

Спасибо тебе, Лена, за то, что ты есть!

Светлана Хромова, поэт, прозаик, фотохудожник

Хочу начать воспоминания со своей дневниковой записи. Тот день был легким, радостным, и казалось, впереди еще много таких дней. 12.12.2020. Отмечаем день рождения Лены Семеновой (он у нее 7 декабря). Я забываю, какой у нее этаж, звоню – десятый. Возле дома рыбак выгружает из багажника снаряжение. Начинается закат, и город становится прозрачным, улицы наполняет золотой воздух, и солнечный шар медленно уходит за горизонт. Я поднимаюсь в грузовом лифте, из курилки в подъезде выглядывает радостный Витя Черненко. Я захожу в квартиру, вручаю свой подарок – индийскую вазу из латуни. Лена просила большую, тяжелую, красивую пепельницу – ваза вполне сможет сыграть эту роль, лучше я ничего не нашла. За столом поднимаем тосты, Лена рассказывает про мамино кольцо, из которого выпал камень, а теперь сестра вставила другой, и его можно носить. Мама Лены вспоминает, как она его купила. Сестра Света рассказывает, что у отца были золотые запонки с хрусталем, она из одной хрусталик вынула, а остальное выбросила. И так и не призналась, куда делась запонка. А камень потом потерялся. А Чемоданов решил поиграть в пиратов и закопал во дворе мамино золотое кольцо. И не нашел. Нить застольного разговора свивается в обыкновенный странный узор, где соседствуют темы воспитания детей, пандемии, любви, стихов, отношений, смерти, вспоминаются неприличные анекдоты и темы, о которых не следует говорить за столом. Лена поет вместе с Машей Гальпериной, потом читает стихи. Просят почитать Чемоданова. Потом читаю я. Маша снимает нас на видео. Часам к восьми приезжает Коля Милешкин. Лена включает проигрыватель и достает пластинки. «Наутилус», «Аквариум», Мирей Матье – пластинки из 80-х. «Мы как будто на машине времени», – говорю я, рассматривая голубую прозрачную пластинку. Лена и Витя танцуют. Я смотрю на друзей и думаю: «Боже мой, это тоже конечно». И мне хочется, чтобы мы все же были подольше.

Однажды мы с Леной пытались вспомнить, где мы познакомились, и не смогли. Казалось, так было всегда.

Она любила жизнь, искренне, бесхитростно, ничего не требуя взамен. Сейчас, когда пытаешься вспомнить нечто важное и значимое, вспоминается что-то совсем другое. Как сидели на берегу, смотрели на цветок возле воды, на закат над Москвой-рекой и говорили. О стихах, о друзьях, о детстве, о родителях. Как ехали на самокатах по летней Москве, и город был похож на море. Как во время похода к макету Эйфелевой башни в Ясеневе Лена привезла устрицы, и мир стал похожим на Париж. Сколько в ней было силы, жизнелюбия и доброты! Лена всегда готова была помочь, поддержать, просто выслушать и обнять.

Позапрошлым летом мы с друзьями ездили в Гусь-Хрустальный за стеклянными шариками. Теми самыми, появляющимися на улицах Москвы будто бы из ниоткуда, для детей моего поколения они были сокровищами. У Лены есть стихотворение, которое так и называется «Стеклянные шарики». А в Гусь-Хрустальном мы собирали эти шарики на территории завода, сейчас уже не действующего. Под ногами лежали россыпи никому не нужных сокровищ. Мы брали их и не могли остановится. Лена улыбалась, находя все новые и новые прозрачные драгоценности. Потом мы пошли на пляж, и Лена доверительно сказала стайке мальчишек на берегу: «А у нас целый пакет сокровищ!» На что те снисходительно ответили: «Какое же это сокровище! У нас такого полно! Вот если бы рубины, золото, изумруды...» – «Да? – ответила Лена, – а тогда скажите, вы умеете делать в воде торнадо? Мы все в детстве умели!» – «Не умеем, как это?» – попросили подростки. И вот я с берега наблюдала, как Лена хохочет и крутится в воде, ныряя, а мальчишки все, как один, повторяют следом за ней. Я потом спросила: «А что это за торнадо, я тоже так не умею?» А Лена засмеялась и сказала: «Да я прямо сейчас это придумала! А то чего они так про шарики, ничего не понимают!»

Добрая, яркая талантливая, настоящая. Огненное торнадо любви к жизни, к людям, к литературе. Лена очень любила лето, воду, пляж. Она как-то написала о том, как она едет на велосипеде к реке, плавает, лежит под солнцем, и это и есть ее личный рай.

Надеюсь, там, где она теперь, есть что-то похожее на этот личный рай, и он – бесконечен.

Прощай, друг. Мне будет тебя не хватать. 

К губам, к ладоням, к сердцу

Из последних, а также давних и любимых стихотворений

Лена Семенова, Листик… Поэзия была ее стихией.  Фото Светланы Хромовой

Я всегда думала: откуда берутся стеклянные 

шарики –

Прозрачные, нежно-зеленоватые,

С мелкими пузыриками воздуха внутри,

С чуть заметной щербинкой 

на поверхности?

Может быть, их мастерят 

на специальной фабрике –

Фабрике детских неформальных игрушек,

Чтобы дети могли катать 

их и думать при этом,

Что они делают нечто запретное?

Может быть, все эти 

стеклянные шарики –

Детали какой-то большой и сложной игры?!

Только вот, видел ли кто-нибудь ее

В собранном виде?

А может, они сами по себе вызревают

В черствой земле пустырей и свалок,

Постепенно спекаясь из осколков

Бутылочного стекла, омываясь дождями

И обтесываясь в кирпиче и булыжнике?

А вдруг, они – миниатюрные магические 

кристаллы,

Которые волшебники раздают 

детям тайком от взрослых,

Чтобы они могли видеть в них 

свое будущее и прошлое.

А иначе как объяснить, что я встречала 

стеклянные шарики

Только у детей?

Я никогда не видела, как 

разбиваются стеклянные шарики...

И это, черт возьми, вселяет в меня надежду!

* * *

Чувства людей, как паучии нити, –

Только попробуйте их отмените,

Ждет нас провал, сбой системы и крах.

Ведь завещал неизвестный правитель, –

Может, провидец, может, учитель,

Ниточка тонкая – праздник в делах.

Зрением мира властят мегатонны,

Газопроводы, расцветки,мутоны,

Сходы, развалы и люкс высший класс,

Им наплевать, что на лике Мадонны,

Что лицезрели людей миллионы,

Пала ресничка и слезка спеклась.

Может быть, если ресничку вернете,

Коль паутинку в лесу не порвете,

Что в золотых росно-нежных слезах,

Выйдет всем карта, где пропись немая

Вдруг огласится, Себя понимая,

Мир повторится, и будет изваян

План паука в наших детских мозгах.

* * *

В.Ч.

Несу тебя к губам, как бережный сосуд,

В нем влага слаще славы Диониса.

Пылающий закат, синеющий Тибет,

В саду вечернем яблок мокрость,

Их мудрости белеющей раскаты.

Несу тебя немало лет,

Как ниточку в ушко заботливо вдевая,

Как вышивая рыжую беспечность

На пяльцах затуманенного утра,

Как слыша камушков неверных стук к ручью,

Что под ногами мальчика и друга.

Я помню, что тебя принес мне светер,

Как облик, проступавший в кинояви, –

Шагнула в ночь и стаей мотыльков

Его пришила будто наживую

К губам, к ладоням, к сердцу...

* * *

Я засыпаю, и во сне

Словесные массы кипят во мне,

Как тесто, как глина, как осьминоги,

Как неузнанные боги,

Как пена у изголовья камней.

Они меня будят и страждут,

Говорят, что им положено быть,

И я понимаю, что это важно,

Внутри так долго, ритменно, влажно,

И надо их в мир из себя избыть.

Так что ж, творчество – 

это все равно что плюнуть,

Харкнуть в лицо кому-то своей душой?

Творчество есть и то, что творили гунны,

Руша Рим надменный, 

                                         умеренный, небольшой.

Елена Семенова