Клочок покоя уплывает вместе с небом

Лидер группы Doors – шаман, он опасен и прекрасен. Кадр из фильма «Дорз». 1991

За что бы ни взялась Татьяна Виноградова, будь то стихи, перевод, критическая статья, картина (в последнее время художница творит в соавторстве с нейросетью), фотосъемка, она делает это креативно, тонко, по-хорошему въедливо, с завидным драйвом. И результаты всегда трогают и восхищают. О жизни и литературе, пионерлагере «Искра» и храме Тубден Шедублинг в Отрадном с Татьяной ВИНОГРАДОВОЙ побеседовал Николай МИЛЕШКИН.

– Татьяна, скажите, пожалуйста, когда у вас появился интерес к литературе? С какими событиями это было связано?

– Николай, а когда у человека появляется интерес к небу? Вот примерно тогда же. Понимаете, в четыре года бабушка научила меня читать – не по букварю, а по программе радиопередач в газете. Первое слово, которое я сложила из букв, было слово РАДИО. И это было грандиозное чудо, я помню ощущение радостного прорыва в другой, сверкающий мир. Ну и одним из первых мне попался – примерно тогда же – сборник Рэя Брэдбери. И я начала его читать с рассказа «Вышивание». Поняла не все, но достаточно, чтоб дико испугаться, причем страх распространялся и на самое книгу – она стала для меня физическим, вещественным носителем этого ужаса. Родителям и бабушке я, конечно, ничего не сказала, просто потихоньку запрятала сборник подальше в глубины книжного шкафа… Но да, интерес к литературе от этого не угас, а только разгорелся. Примерно как пламя в этом рассказе...

– Был ли такой момент в жизни, когда вы поняли, что литература – это то, с чем будет связана ваша дальнейшая жизнь?

– Нет. Не было такого момента и быть не могло. Я никогда не представляла, с чем будет связана моя дальнейшая жизнь. И до сих пор не представляю. Хотя всегда жила книгами, а лет с двенадцати стала вести дневник: нравилось описывать, например, какая была метель над Юго-Западом, как после уроков первый школьный хулиган пошел на нас с подругой с «розочкой» и что из этого вышло, как ругались мои родители – и между собой, и хором со мной, злосчастной. Нравилось искать и находить для всего этого точные слова... Но писатели мнились мне небожителями, и, конечно, я себя и во сне к их сонму не причисляла.

– В какой момент в вашей жизни появилась рок-музыка? Какие группы вы услышали в первую очередь?

– Ну, с этим все предельно просто. После второго класса добрыми родителями я, абсолютно домашний ребенок, впервые в жизни была отослана в пионерлагерь «Искра». И там сквозь тоску по дому ко мне в уши пробилась странная, ни на что не похожая и абсолютно прекрасная музыка с пионерских вечерних танцулек. Нашему отряду мелких туда было нельзя, но музыку-то слушать нам запретить не могли, она гремела на всю «Искру», зажигая не по-детски... Веселый, добрый и какой-то ужасно приятный и родной голос повторял: «Хоп! Хей-хоп!» – а потом обрушивалось нечто непонятное и невообразимое, уводящее далеко-далеко от всего моего лагерного существования... Короче, как я поняла целую жизнь спустя, это была Mrs Vandebilt. Второе пришествие Wings состоялось в 80-м, когда у моей лучшей подруги Маринки появилась пластинка с завораживающим названием London Town. Мы с ней до этого ничего не знали ни о сэре Поле, ни об остальных. Ну, вот такая была среда, извините... Макара (Андрей Макаревич, признан иноагентом в РФ. – «НГ-EL») слушали, Boney M слушали, а про Четверку Феба до встречи с этой пластинкой слыхом не слыхивали. Зато потом все разворачивалось ураганно... И тут – 8 декабря 1980 года... Так что битломания наша была с горьким привкусом. Впрочем, отчего ж «была»? Когда после ненавистной школы я оказалась в универе, явились Pink Floyd и «Аквариум», DDT и Моррисон... Вот так и живу среди них с тех пор.

– В 1997 году вы защитили – первой на постсоветском пространстве – диссертацию «Русская рок-поэзия 1970–1990-х годов в социокультурном контексте». Не страшно ли было делать то, что никто до вас не делал? Не было ли опасения, что академическая среда не примет саму тему?

– Я поступила в аспирантуру, уже хорошенько поработав в том числе в газете, в частной школе и в Театре на Юго-Западе завлитом. Была целеустремленной. Когда предложили писать диссер по прозе Константина Вагинова, честно ответила, что пришла на кафедру, чтобы заниматься тем, чем хочу. А хочу я русскую рок-поэзию изучать. И тут меня неожиданно поддержала моя научная руководительница, профессор Екатерина Борисовна Скороспелова. Она же предложила «вписать» некоторые аспекты моей темы – анализ лирической составляющей рок-композиций Шевчука, Башлачёва и БГ (признан иноагентом в РФ. – «НГ-EL») в контекст петербургского мифа русской литературы.

Что станет говорить княгиня Марья Алексевна (зачеркнуто) академическая среда, меня не интересовало. Вообще об этой среде не думала и себя к ней не причисляла. Немного страшно было, да – когда в последние полгода перед защитой я, чтобы написать наконец текст диссертации, ушла со всех своих подработок, помогавших выживать, и мы с моим первым мужем, замечательным, но, увы, невостребованным художником Юрием Логачевым, ощутили реально нависшую угрозу голода. Но я быстро составила список друзей, к которым мы стали ездить обедать... Так что страх вскоре прошел.

– Поскольку рок-поэзия для вас явление, очевидно, состоявшееся, назовите, пожалуйста, самых талантливых, на ваш взгляд, отечественных рок-поэтов.

– Рок-поэзия – явление, безусловно, состоявшееся. Причем, с моей точки зрения, состоявшееся настолько, что давно уже не может развиваться. А если нет развития, начинается упадок. Отечественных рок-поэтов, привлекающих меня именно своим талантом, уже называла: Юрий Шевчук, Борис Гребенщиков. Еще, конечно же, Александр Башлачёв – на стыке рока и бардовской песни. Очень талантлив Сергей Калугин, если его можно назвать рокером. Хотелось бы назвать кого-то из молодых... Но, увы, не могу.

– Вы не только поэт и литературовед, но и переводчик. Расскажите, кого именно вы переводили. Каков первичный импульс – перевести именно этого автора?

– Перевожу только тех поэтов, тексты которых меня завораживают и заставляют биться башкой о стену: «Почему это написала не я?» Больше всего, конечно, работаю с Джимом Моррисоном. С юности всю жизнь уже, можно сказать, пропадаю в его лабиринтах... Его тексты-заклинания уводят в поля неизведанных смыслов, он реально шаман, он опасен и прекрасен. Но вот попросил меня Ян Пробштейн перевести для антологии новейшей поэзии США Ханну Винер, безумную нью-йоркскую визионерку второй половины прошлого века. И вижу – у нее «Магриттовы стихи»! Этакие странноватые, ироничные и, разумеется, фантастические комменты к моим любимым картинам! Ну и все завертелось...

– Влияет ли рок-поэзия – в российском или же моррисоновском изводе – на собственное творчество?

– Не думаю. На мои верлибры, а пишу их лет с пятнадцати, повлияли Басё, Элюар, Фрост, По, Анненский... А чуть позже – и уже навсегда – Стивен Кинг. И именно специфика «собственного творчества» и привела меня сначала к слушанию рока, а потом и к анализированию текстов оного.

– Помимо верлибров вы пишете и регулярные стихи. На мой взгляд, обращение к регулярности или к свободному стиху требует от автора задействования каких-то разных, ненаучно выражаясь, частей психики. Ощущаете ли вы «переключение» на разные способы письма как что-то тяжелое или у вас это происходит естественно?

– Абсолютно естественно. Психика у меня одна, она хотя и многообразная, но непрерывная. Никогда не задумываюсь вот этак вот: «Йех, кхе-кхе, а поднапишу-к я силлабо-тоническаго чаво-нь-ть тудой... А вот сюдой верьлибрическаго поднапустим...» (Слышен тяжкий скрип шестеренок в мозгах.) Нет, нет и нет. Все происходит естественно. Порой бывает похоже на игру... Но никакой тяжести!

– Ваши стихи наполнены культурным бэкграундом, возникает ощущение, что вы уверенно себя чувствуете не только в современности, но и в разных эпохах. Есть ли, если можно так выразиться, любимая эпоха? Если да, то почему?

– Классный вопрос! «Полночь в Париже»... «Апрель в Париже»... В конце эпохи застоя, конечно же, мечтала о мае 1968-го, причем – вы не поверите! – в Париже: «Будьте реалистами, требуйте невозможного! Запрещается запрещать!» – и прочий Рив Гош (с гошистами). В детстве хотела жить в эпоху Эхнатона, вообще Древний Египет завораживал и манил своей эстетикой, лотосами, ибисами да анубисами, но фараон-реформатор был вне конкуренции.

Еще очень симпатичны эпоха викингов и времена полулегендарного короля Артура... О последних двух хронолокусах у меня есть стихи. Ну и Серебряный век, куда ж без него. Стеклярусы безвкусные, страусовые перья неэкологичные, оргии старательные... Завалиться в «Бродячую собаку» да как гаркнуть: «О, если б знали, дети, вы/ Холод и мрак грядущих дней!»

– В личных разговорах вы говорили, что вы – буддистка. Каково это – быть буддистом в православной по преимуществу стране? Находит ли буддизм воплощение в текстах на уровне сюжета или на уровне способа письма?

– Да, я буддистка. Несколько лет назад приняла Прибежище. Хотя шла к этому, наверное (сорри за «высокопар»), всю жизнь. Но так и есть. В классе, кажется, девятом была, когда мама (!) безо всякой задней мысли дала мне самопальный и, как потом выяснилось, весьма сокращенный русский перевод книги Алана Уотса «Путь дзэн», сделанный одним из ее учеников (она преподавала английский на курсах Мосгороно). И эти грязноватые, местами даже заплесневелые (да-да!) машинописные листочки навсегда изменили мою жизнь. Но давайте по порядку.

Начнем с того, что вообще-то государство у нас многоконфессиональное, и буддизм – одна из признанных традиционных религий России. И распространен он не только в Тыве, Бурятии да Калмыкии. В Москве, Питере, Калининграде существуют буддийские общины. В столичном районе Отрадное недавно наконец появился собственный буддийский храмовый комплекс «Тубден Шедублинг» («Сад изучения буддийской философии и нравственности»). И хотя он небольшой и официально еще не открыт, там уже проводятся молебны. Иногда я туда езжу, мне очень нравятся буддийские ритуалы, особенно новогодние.

Что до моих текстов... Не знаю. Правда, не знаю. Хотя не так давно (когда мне было очень и очень хреново) попыталась написать стихотворение именно о буддизме, причем написать его как бы изнутри... То есть это был способ разобраться с искусством (зачеркнуто) буддизмом в себе. Там есть строчки: «ясный свет – путь мой/ на этом пути все обрету/ обрету наконец пустоту/ клочок покоя уплывает/ вместе с небом/ вместе с тучами птицами самолетами/ вместе с листопадом сумерками/ вместе со мной/ свет тускнеет и отдаляется/ но внутри меня он сияет/ потому что/ меня/ нет».