Из состояния ужаса – в состояние осмысления

Когда речь идет о вере, ответ на Страшном суде – персонален.

Спектакль «Лавр», поставленный Эдуардом Бояковым по роману Евгения Водолазкина, возвращается на столичную сцену. Новый театр представит премьеру обновленной редакции спектакля в Центральном академическом театре Российской Армии 5 и 6 октября. В преддверии премьеры писатель Евгений ВОДОЛАЗКИН поделился своими мыслями с театральным критиком Екатериной КРЕТОВОЙ.

– Евгений Германович, после написания романа «Лавр» прошло более 10 лет. После первой постановки «Лавра» во МХАТе – чуть более двух лет. Не так уж и много… Однако за эти два года время мир потрясли и продолжают потрясать невероятные катаклизмы. Как будет сегодня восприниматься житие русского святого?

– Есть в истории времена, когда кажется, что земля уходит из-под ног. В такие эпохи понимаешь, что незыблемо только небо. Лавр, герой романа, все время путешествует. Он как бы борется с пространством – и доходит до Иерусалима, чтобы попросить Бога о своей возлюбленной Устине. И там старец говорит ему, что свои слова к Богу он мог обратить, не покидая Кирилло-Белозерского монастыря: в монастыре есть возможность преодолевать не только пространство, но и время. Старец предлагает Лавру не очень-то увлекаться горизонтальным движением и отдавать предпочтение движению вертикальному. Такого рода путешествия возможны в любой точке. Разумеется, полностью уйти от мира и его проблем современный человек не может (да и не должен), но напомнить ему еще об одном направлении движения – это, на мой взгляд, полезно.

– Память и время – эти темы можно назвать основными в вашем творчестве. И в новых ваших романах они глубоко и по-новому осмыслены. Как сегодня вы сформулируете понимание этих категорий применительно к сюжету «Лавра»?

– Лавр – и этим открывается роман – в разное время имел четыре имени, которые более или менее соответствовали четырем эпохам в жизни главного героя – Арсений, Устин, Амвросий и Лавр. Они настолько разные, что в какой-то момент Лавр не улавливает связи между ними (кстати говоря, французский перевод «Лавра» назван «Четыре жизни Арсения»). Но связь эта, конечно же, существует, и осуществляется она посредством памяти. Память – это не кинохроника, которая остается неизменной. У нее – своя жизнь, и она развивается. На нее влияет жизненный опыт, и то, к чему человек приходит в более позднее время своей жизни, способно изменить его память о ранних годах. В этом есть плюсы и минусы. Но когда жизнь, как у Лавра, является непрерывным восхождением, плюсов, наверное, больше.

Что касается времени, то оно, как я уже сказал, является для Лавра предметом преодоления. Происходит это путем осознания того, что время – это лишь маленькая частица вечности, что изначально его не было – и в конечном счете не будет.

– Является ли религиозное осмысление жизни характерным для современного русского человека, воспитанного по большому счету в атеистической парадигме?

– Судя по контексту, человек в вашем вопросе понимается в обобщенном смысле. При таком понимании религиозность не является характерной чертой наших современников. Но когда речь идет о вере, я предпочитаю говорить о конкретном человеке, потому что как развитие его, так и ответ на Страшном суде – персональны. Я не верю в полезность «массового» воцерковления – вплоть до требований справки о причастии, как это уже бывало в нашей истории. Как гласит русская пословица, «всяк крестится, да не всяк молится». Адресат каждого литературного или театрального высказывания – это конкретный человек. Сколько таких человеков прислушается к этому высказыванию, имеет, конечно, значение, но важно не обращать его к массе.

Дмитрий Певцов в роли Лавра.  Фотографии предоставлены Новым театром

– Есть литературоведческие работы, которые показывают, что житие как жанр использовало структуру античных мифов о героях. И это говорит в пользу христианства: оно многое инкорпорировало из предыдущих эпох – и от своей открытости только выиграло. Святой – это ведь тоже герой, выдающийся человек. Значит, и описывать его надо соответствующим образом. Актеры, играющие Лавра в спектакле, делают это прекрасно, но по-разному. Это естественно, потому что, как мы уже говорили, они играют, по сути, разных людей. Дмитрий Певцов представляет умудренного жизнью Лавра. Особенность его игры в том, что он уходит от внешнего проявления эмоций. Его игра – внутренняя, она уже не нуждается в фейерверке и в этом смысле вполне соответствует роману.

– «Лавр» назван вами «неисторическим романом». Некоторые считают это лукавством: как специалист вы глубоко и не понаслышке знаете исторические реалии Средневековья. Но что такое вообще история? Насколько важно нам знать, «как было на самом деле»? Или, как считает Пелевин, никакого «на самом деле» не существует? Есть только наши интерпретации?

– У меня когда-то была счастливая возможность пообщаться с Умберто Эко, и я сказал ему, что его интересует история, а меня – история души. При таком понимании дела мой роман – действительно неисторический. Кроме того, я хотел дать понять, что этот текст не имеет отношения к историческим романам, жанровой литературе, которую я не очень люблю. Что касается слова «история», то оно имеет два значения: первое – последовательность событий, второе – описание этих событий. Разница между первым и вторым велика, и (здесь я соглашусь с Пелевиным) «как было на самом деле» – вопрос очень непростой. Иногда на него просто нет ответа, и это надо принять как данность.

– В «Лавре» звучит тема конца света, которая особое развитие получила в недавнем вашем романе «Оправдание Острова». Понимая, что любой текст читается в конкретном историческом контексте, будет ли тема конца света сегодня звучать в «Лавре» особенно остро?

– Да, учитывая ядерный потенциал противостоящих ныне сторон, тема конца света прибавила в актуальности. Но конца света ждали и по другим причинам. Например, в 1492 году – 7000-м от сотворения мира. Основываясь на словах Псалмопевца о том, что «1000 лет перед лицом Господа – как день один», путем простого подсчета (семь дней недели соответствуют семи тысячелетиям) приходили к выводу о конце света в году семитысячном. С точки зрения средневекового человека это был аргумент не менее весомый, чем нынешний ядерный потенциал. Не стоит, наконец, забывать и о том, что смерть каждого человека является индивидуальным концом света. Все это должно не то чтобы вселять оптимизм, но выводить нас из состояния ужаса в состояние осмысления. С одной стороны, ожидание конца света было не раз и не два – и Бог хранил. С другой – в обозримом будущем смерть ждет каждого: людям свойственно умирать.

– Внимательные читатели отмечают, что вашим сочинениям, в том числе и «Лавру», свойственны философичность и развлекательность. В нем сосуществуют, с одной стороны, глубина идей, парадоксальные умозаключения, с другой стороны – жанровость, увлекательный сюжет, лексические «приколы». Сегодня, когда роман с увлечением читают вот уже более десятка лет, спектакль шел в огромном зале с аншлагами. Как бы вы охарактеризовали целевую аудиторию?

– Я не вижу здесь какой-то особой целевой группы. Есть экзистенциальные вопросы, которые объединяют всех. «Лавр», если коротко, – это о жизни и смерти. Вряд ли найдутся те, кого это не касается. «Лавр» – это житие, написанное современными художественными средствами, о которых опубликованы десятки литературоведческих работ. Вместе с тем это предельно простая история жизни праведника, и чтобы понять ее, вовсе не обязательно вникать в филологические споры.