Не надо доводить до пепла

Русская культура подобна птице феникс. Иллюстрация из книги Фридриха Юстина Бертуха «Иллюстрированная книга для детей». 1806

Помимо премьеры иммерсивного спектакля «Лубянский гримёр» в новорожденном «Новом театре» Эдуард Бояков (в соавторстве с Вероникой Пономарёвой) недавно выпустил книгу «Русский код. Беседы с героями современной культуры». а также стал режиссером фильма «Русский крест», премьера которого намечена на 16 апреля. О новоизданной книге, а также о литературных пристрастиях режиссера с Эдуардом БОЯКОВЫМ поговорила Марианна ВЛАСОВА.

– Эдуард Владиславович, скажите, пожалуйста, как возникла идея книги.

– Издательство предложило, а я сразу отозвался.

– Почему в книге выбран формат беседы?

– Он наиболее уместный. Позволять себе монологическое высказывание было бы неправильно. Это постановка проблемы. И тут был очень важен подход к списку собеседников.

– Как сложился список?

– Культуру нельзя мыслить как отрасль. Это пространство, которое правильнее сравнивать с экологией. Внутри экологии находятся сельское хозяйство, наука, демография, образование, культура и прочее. Также о культуре нужно мыслить не перечнем учреждений, тем самым отсекая огромные ее пласты. Скажем, литература не находится в пространстве ответственности Министерства культуры. За театр оно отвечает, а за литературу – нет. За музеи – да, за архитектуру – нет. Есть и другие неучтенные пространства… Портрет эпохи можно получить, только их объединяя. Поэтому в списке собеседников присутствуют руководитель крупнейшего музея Пиотровский, крупнейший режиссер Андрей Кончаловский и поэт Юрий Кублановский, с одной стороны, а также культуролог, создатель самого большого в России фестиваля уличного искусства «Стрит арт» Евгений Фатеев и блогер, филолог Дмитрий Ольшанский – с другой стороны. Вот такой список. В моем представлении о культуре он имеет ценность. Каждый из этих людей интересен сам по себе, но тут мне еще кажется важным то, что под одной обложкой мы говорим об одних вещах. То есть предмет разговора один, но взгляды совершенно разные.

– Во всех беседах красной нитью проходит выражение «русский культурный код». После бесед есть послесловие, в котором вы подводите итог, расставляете точки над i…

– Некие выводы действительно есть, и лучше всего это прочитать, если это интересно. Повторюсь: разговор о культурном коде рискует оказаться однобоким, если не учитывать разных пластов. В состоянии различных институций – оркестров, музеев, киностудий, библиотек – есть сиюминутное, но есть и глубокое, корневое. Все эти институции питаются глубинными процессами: идеологией, историей, мифом. Те же преобразования в языке происходят не в рамках человеческой жизни и даже не в рамках поколения. Тут речь идет о тысячелетиях. Любой оркестр связан с тысячелетней историей, даже если это оркестр, играющий современную музыку. Все равно это оркестр, где работают люди с консерваторским образованием, а значит, воспитанные педагогами, композиторами, действовавшими в России в XIX веке. А если бы они воспитывались в XVII веке, они были бы совершенно другими – использовали бы другие инструменты, ноты, лады… Традицию отслеживать легко и нелегко: нужно видеть линию и понимать, откуда она. Грамотные люди способны увидеть взаимосвязь эстетики, скажем, Ильи Кабакова со средневековыми мастерами. Это все некое общее пространство. В этом смысле культуру можно представить в виде дерева, у которого есть ствол, ветви, листочки и корни. У любой культуры есть корневая система. Корни культуры – это миф, глубочайшие, архетипические связи, уходящие в глубь истории, существующие в измерении археологии, этногенеза. Можно сегодня закрыть все оркестры, Министерство культуры, но корни не пострадают, они будут существовать, будут питать, и возникнет другое какое-то дерево. Вслед за мифом возникает классический нарратив, формируется исторический ствол, история культуры. В нашем случае это Пушкин, Чайковский, Мусоргский и так далее. Это наше прошлое, основанное на системе неких сформулированных принципов. Сейчас возникает новая поросль – это листочки. Через пять лет это будет крепкая ветвь, на ней можно сидеть.

– То есть студентов Школы Нового театра мы можем отнести к этой самой поросли?

– Отчасти да. Сегодняшние артисты, ансамбли, театры, драматурги, композиторы – это листочки. Есть листочки, есть еще и совсем, так сказать, почки. Это та живая среда, которая пока еще и культурой не мыслится. Может быть, большинство листочков отпадут, но какое-то количество все равно даст новые веточки. С другой стороны, есть пространство массовой культуры, массовой музыки, социальных сетей, дизайна. И в этом отношении любой ценник в супермаркете, шрифт вывески – это такая же культура, как и правила нотной партитуры. Мода, размер каблука, цвет шнура, форма прически, особенность манер – это тоже культура.

– В одной из бесед, по-моему с Кончаловским, вы говорите о том, что наша культура как птица феникс. Это я к тому, что можно спилить дерево, а корни останутся и все равно пойдет молодая поросль.

– Не хотелось бы доводить до пепла. Хочется избежать страшных сюжетов, которые не раз были в нашей культуре. Вспомним хотя бы татаро-монгольское иго, из-за которого несколько веков русская культура была в тяжелом состоянии. А ведь мы можем видеть, как прекрасна архитектура домонгольской Руси на примере храмов во Владимире. По сути, это «каменное лицо», в котором таится взаимосвязь храма и ландшафта: хрестоматийный пример – церковь Покрова на Нерли. Храм стоит рядом с местом, где Нерль впадает в Клязьму, образуя невероятный Богородицкий луг. Весной происходит разлив, но храм, стоящий на холме, гарантированно не затопляется. И еще один расчет. Расстояние от княжеского дворца Андрея Боголюбского (нашего Лоренцо Великолепного) до церкви Покрова на Нерли было чуть более километра – этого расстояния было достаточно, чтобы перенастроиться, отключиться от мирской жизни. В общем, трудно представить себе что-то более совершенное, цельное, чем эта композиция.

Несмотря на все перипетии, духовный код сохранялся. Даже в страшные 1930-е, когда целое духовное сословие было вычищено (я не помню количества разрушенных церквей, но цифры были запредельные), когда все было превращено либо в лагеря, либо в больницы, либо в тюрьмы, либо в какие-то заводы. Тогда казалось, что порвалась линия духовной традиции, но сейчас мы видим, что это не так, очередной ужас нашей истории – Великая Отечественная война положила начало возвращению страны к православным устоям.

– Что еще важно для сохранения русского кода?

– Это, конечно, наш язык. Увы, языки часто навязываются теми, кто владеет дискурсом (то есть «системой»), а те, кто владеет дискурсом, владеют всем остальным, могут приватизировать заводы, фабрики, университеты и т.д. И поскольку мы находимся внутри того, что называется дискурсом – а это отчасти наш язык, в плане которого мы несамостоятельны, – можно сказать, что сегодня мы находимся в колониальной зависимости. Это иго надо сбросить. Но с другой стороны, не надо особо ужасаться. В том же XVIII веке было не меньше западничества. Мы помним, что Пушкин до шести лет не знал ни одного слова по-русски. И тем не менее он сделал для русского культурного кода больше, чем подавляющее большинство поэтов. И не надо удивляться. Этот самый феникс у нас всегда возрождался – после европеизации: европейской моды, архитектуры, музыки. Появлялся Александр III с его интересом ко всему русскому, тема самостоятельности архитектурной и этической, появлялась «Могучая кучка», Достоевский, Станиславский, Дягилев и т.д.

– Каких авторов вы любите? Какие литературные истории привлекают? Если читаете поэтов, то каких?

– Читаю Бродского. Читал недавно избранное Бориса Слуцкого. Если говорить про истории, то в России их невероятное количество – из той же истории Сибири. Это такое количество сюжетов, невероятных имен – даже перечислить невозможно. Огромный список.

– А к кому вы возвращаетесь, кого перечитываете?

– Заболоцкого с его невероятным переходом к полноценному модернизму. Арсений Тарковский – тоже невероятная фигура.

– А чем привлекает Тарковский?

– Философией, личностью, богатством образов. Это один из величайших поэтов. Наверное, последний поэт Серебряного века, последний великий поэт. Вся его судьба говорит об этом – даже история с первой книгой, которая вышла в тот же год, когда его сын получил Гран-при Венецианского фестиваля за фильм «Иваново детство».

– Недавно в Новом театре прошел вечер памяти Бродского. Почему для вас он тоже одна из ключевых фигур?

– Если набросать круг великих поэтов XX века, то туда можно включить Маяковского, Есенина, Мандельштама, Ахматову, Цветаеву, Пастернака, Хлебникова, Иванова, Твардовского, Слуцкого, Ахмадулину. Но, несмотря на этот круг, для меня невероятно важен Бродский. Бродский и Платонов – это ареопаг, окруженный неким священным ореолом. В послесловии к английскому изданию «Котлована» Бродский написал: «Платонов – это пик, ступить с которого некуда». А я и Бродскому дам такую же характеристику. Платонов и Бродский в XX веке сдвинули какие-то огромные пласты истории. «Век скоро кончится, но раньше кончусь я», – написал Бродский в 1989 году в стихотворении Fin de siècle («Конец света»). Это было невероятное пророчество в отношении его смерти. У Бродского слаженно и феноменально все – даже сюжеты, которые исключены из обсуждения. Например, любовная история, вылившаяся в корпус стихов, которые он в течение 30 лет посвящал одной женщине. Таких примеров в мировой поэзии единицы: это можно сравнить с Данте и Петраркой, ни много ни мало. Или, скажем, его установка в конце каждого декабря писать рождественское стихотворение. Примечательно его отношение к биографии, учителям, философии, разговору. Это доказывают великая книга Соломона Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским» и его эссе.

– Вы затронули тему учителей. Я как раз хотела спросить про вашу педагогическую деятельность. У вас школа, студенты. По какому принципу вы с ними работаете?

– Мы начинали создавать наш учебный проект во МХАТе вместе с Александром Дугиным, с Дашей Дугиной и мыслили школу как образовательный центр, где школа и театр существовали бы во взаимодействии. Перерыв был связан с моим уходом из МХАТа. Но сейчас, когда у нас есть этот дом, эта невероятная усадьба (усадьба Салтыковых-Чертковых. – «НГ-EL»), когда мы играем каждый день спектакли, мы к этому возвращаемся и хотим создать школу нового типа, которая объединяет практику и теорию, театр и образование. Конечно, в Москве есть некоторое количество театральных вузов, которые как бы привязаны к театрам, но мы хотим более тесной интеграции студенческой жизни и театра. Рассчитываем на более серьезное погружение студентов в репетиционный процесс. Это во-первых. Во-вторых, мы мыслим школу как современную культурную институцию в плане того, что я уже говорил про миф и корневую систему. Театр как элемент культуры должен принимать в себя все. С одной стороны, школа будет фокусироваться на театральном образовании, а с другой – станет своеобразной междисциплинарной платформой, где преподавать будут не только режиссеры, но и философы, художники, мыслители.

– Это же, по сути, применение русского культурного кода на практике. Так?

– Конечно, книга имеет прямое отношение к нашей деятельности. А по-другому невозможно ничего построить. Надо все делать одновременно. В этом случае очень уместно красивое понятие «синергия».