Голоса торчат ёлками

При слове «вокзал» возникает густой шум голосов, оживленности… Константин Коровин. Вокзал Сен-Лазар. 1930-е годы. Частное собрание

Ольга Викторовна Туркина – поэт, художник. Окончила Санкт-Петербургское художественное училище им. Н.К. Рериха. Публиковалась в журналах «Парадигма», «Контекст», «Аврора», на портале «Полутона», в антологии текстов о слепоглухоте «Я-тишина» и др. Автор нескольких поэтических книг, в том числе антологии «Поэтустороннее» (2021). Автор текстов и голос проекта «Поэтустороннее». Ведущая лито «Дереветер». Живет в Санкт-Петербурге.

Владислав Владимирович Черейский (р. 1973) – поэт, музыкант. Окончил Санкт-Петербургский государственный университет (факультет философии и политологии) и Санкт-Петербургский технологический институт сервиса (факультет социальных технологий). Композитор проекта «Поэтустороннее». Публиковался в журналах «Парадигма», «Аврора», «Зинзивер», альманахе «Артикуляция», в арт-дайджесте «Солонеба», на портале «Полутона» и др. Автор книг «Пыльный Город» (2016) и «Море голодных цветов» (2017). Ведущий лито «Дереветер». Живет в Санкт-Петербурге.

В литературной и музыкальной жизни Санкт-Петербурга Ольга Туркина и Владислав Черейский играют заметную роль. Вероятно, даже менее заметную, чем они того заслуживают. Жизнь в литературе и музыке – абсолютно про них. Неудивительно, что Ольга и Владислав создали собственный проект мелодекламаций и выступают на многочисленных площадках внутри Северной столицы, а подчас и за ее пределами. Но интересны они, конечно, не только этим. О литературных наставниках, музыке и слове в их жизни, уловимых движениях внутри молодой поэзии и их личном Санкт-Петербурге с Ольгой ТУРКИНОЙ и Владиславом ЧЕРЕЙСКИМ поговорил Сергей ТРИФОНОВ.

– Ольга, Владислав, каков он, литературный Петербург, в котором вы живете? Мне интересны его основные черты и, наверное, герои/персонажи.

Ольга Туркина: Когда родился в Петербурге, этот вопрос по сложности сопоставим с вопросом «кто я», выходит метафизически за рамки жизни, заставляет вылезти из себя и из города, став настолько большим и отдельным, насколько нужно, чтобы увидеть правопрос и ответить. Можно говорить только изнутри; что такое Петербург, я понимаю в других городах. Когда возвращаюсь, кожа снова сливается с окружением, воздухом. Петербург – место, где нет времени, – но в противовес столичному «нет времени» здесь его не существует. Отсюда вся литература. А герои – того же Достоевского – живы настолько, что заставляют покидать свои, геройные, территории. Об этом сообщают мне знакомые, стянутые сюда, но по приезде развернутые или, наоборот, направленные по маршрутам внутрь города – подобно ввинчиванию. У новейшей литературы, созданной здесь, нет корней в городе, Петербург живет сам по себе, но писатель может нырнуть в источник Петербурга с его законами.

Владислав Черейский: Петербург – это город теней. Старинная архитектура несет в себе древние архетипы чувств, мыслей, заставляет постоянно открывать третий глаз и включать двойное зрение. Пятое измерение, способствующее созданию текстов, открывает порталы повсюду, особенно в центре города. При этом многие районы уникальны внутренним миром и совершенно не похожи друг на друга, имея свое неповторимое дыхание. Основные герои города – это памятники и скульптуры, которые настолько живые, что не наступит удивления, когда они начнут двигаться или заговорят.

– С городом понятно. А с поэзией – как? Какой вы ее видите? Что в ней для вас главное?

В.Ч.: Для меня поэзия – синтез трех составляющих: научное исследование возможностей русского языка, сотворение чуда как произведения культуры и искусства и состояние самого человека, отключившего интеллект для достижения формы духа. Если рождается текст, отвечающий этим условиям, я как автор остаюсь доволен, забываю написанное и иду дальше.

О.Т.: Для меня – способность услышать себя и мощное охватывающее второе – услышать то, что через тебя идет. С годами все ответственнее слушаешь «внутренний гул» (по Бродскому), заподозрив однажды и после видя подтверждения, что только так можешь услышать только ты. А значит, это нужно провести и выразить в Сюда. Гул обращен изнутри, и ты не имеешь права не открыть ему – наружу. Но важно, что я говорю именно о ценном, вне отвлечения на чужие голоса и ложные цели. То есть задача и основная работа в этой ретрансляции – в отсеивании, с одной стороны, и сохранении, с другой. Мотивация всегда, кстати, видна сквозь текст, кто зачем пишет.

– Кого бы вы могли назвать своими литературными учителями и почему?

В.Ч.: В понятии «учитель» существует опасность впасть в кумирство и навсегда остаться вечным учеником, поэтому в первую очередь нужно видеть путь, который открывают произведения выдающихся авторов – для того, чтобы наметить свой, экспериментировать и стать непохожим ни на кого. Это как в музыке извлечь звук по-новому, как не делал до тебя никто. Поэтому, восхищаясь трудами многих замечательных литераторов, назвать своим наставником кого-то из них я не готов.

О.Т.: Спасибо за вопрос – сама бы не задала его себе, не мысля в таких категориях. А сейчас поняла, что литературные учителя в моем случае могли не быть литераторами, а повлиять судьбоноснейше – как люди-персонажи, или – в буквальном смысле учитель литературы в училище Рериха, Ирина Евгеньевна Козырева, написавшая мне в тетради: «Девочка! Тебе надо публиковаться!» и устроившая первую публикацию. Или преподаватель анатомии, легендарная личность Нина Павловна Морозова, приведшая Сергея Георгиевича Стратановского в мои 16 лет и познакомившая меня – через него – с моими странными, гораздо сюрнее, чем сейчас, текстами. Это потом был ужас системных организаций, но мне повезло, что именно этот поэт был до. Я уже понимала, что нельзя упустить в себе, даже если ты белая ворона для всех. Учителя – это книги, разговоры, сама жизнь; даже – свои ученики. А с фигурами-учителями горизонтальные, горячие отношения – с первого взгляда. Такой была встреча и с Галиной Сергеевной Гампер. Я оставалась там, где атмосфера семьи, принятия и – как прямое следствие – роста. Про свои тексты автор всегда все знает в глубине души. Надо извлечь именно его знания, даже когда передаешь ему свои. Чтобы объем его знаний постоянно расширялся – но на основе его собственных, пусть даже скрытых внутри познаний. Этому следуем сейчас с авторами нашего лито и в подготовке книг нашего издательского проекта.

– Ольга, в течение ряда лет вы были (со)редактором журнала «Вокзал». Это уже не было время самиздатских журналов и контркультуры, но в литературной истории Петербурга у «Вокзала» свой несомненный след. Расскажите, как он появился? По какому принципу собирались авторы (кого отметите особо)? И почему в определенный момент он перестал существовать?

О.Т.: При слове «вокзал» возникает густой шум голосов, оживленности… Наверное, именно этим он в первую очередь был – большое видится на расстоянии, и это большое – в количестве жанров, открытий, имен, городов, прибывающих, проезжающих, пересекающихся – случалось, что люди и обретали друг друга, перекладывая маршруты в совместные творческие и личные пути.

Рома (Роман Всеволодов, прозаик) – гений коммуникаций и видения, чем может стать уже в зачатке то или иное дело. Человек масштаба, он даже линейку времени видит сверху. Именно он вдохнул в «Вокзал» столь широкий и дальний путь. Он его создал. Безошибочно поместив в него ни на кого не похожих – известных и полностью неизвестных – уникальных людей и такие же уникальные события. В качестве примера тут можно привести и благословение присутствовавшего на первой презентации Александра Житинского, и графические обложки первых номеров художника Владимира Задвинского, будоражащие порталы, и авторов с их субличностями, говорящими наперебой на шумных страницах «Вокзала». Таким он его и передал нам – довольно быстро, как горячую картошку, горя новыми, иными проектами. Благодаря трудолюбию Андрея Демьяненко, ставшего главным редактором и заведующим отделом прозы (я – поэзии), с которым мы готовили последующие номера, журнал жил неуемной бурной жизнью и неумолимо трансформировался. Это был андеграунд, но уже не самиздат, а официально зарегистрированное издание, с ISSN и жесткой периодичностью. Мы наладили «Вокзалу» пути и связи, точки продаж в обеих столицах, поезда, презентации. С кем-то состоим в бумажной переписке до сих пор. Гениальный Владислав Сепп, вижу его лекции на YouTube, но не могу найти рассказов. В архивных номерах есть опубликованные, которые можно найти через поисковик. Кира Грозная, сейчас главред «Авроры», Кирилл Рябов, Анна Орлицкая, Сергей Стратановский, молодые и классики, зарубежные и русские, всех возрастов и деятельностей. «Вокзал» – это стихи у меня под дверью, проезжающие через Питер авторы, нашедшие почтовый ящик. Это и заграничные авторы, и сценарист Олег Осетинский, и музыканты – Умка (Анна Герасимова), Константин Арбенин, это режиссеры и художники, и, скажем, незнакомец, сидящий рядом в арт-кафе и говорящий друзьям, что сам в Питере недавно, а раньше его публиковал «Вокзал». У нас были концептуальные рубрики «Расписание», «Зал ожидания», «Диспетчерская» и т.д. Изначально Рома позвал меня как иллюстратора, публиковал рисунки и рассказы…. И вот итог – уже всю жизнь занимает «Вокзал». На лицевой стороне – карнавал: проведение презентаций, а с изнанки – «зашивание», выпуск за выпуском «под ключ», журнал как книга, вычитка 200–300 страниц, даже работа за весь типографский штат – клеили, резали в четыре руки. Проф-хендмейд. Дома стоит резак с человеческий рост, шумит круглосуточная печать, параллельно, как рельсы, идет очная и онлайн-работа с авторами. Мейл и «Почта России». Сотни людей могут сказать, что в их жизни был журнал «Вокзал», и всякий раз это будет интересная история, яркие воспоминания до смеха и слез. Спасибо авторам-волонтерам, однако, конечно, альтруизм такого масштаба перевесил требуемые входящие средства.

– Один из ваших главных поэтических циклов – «Деревья», о которых, кстати, очень тепло отзывался Сергей Стратановский. Чем вам так дороги деревья, что они вам дают?

О.Т.: Если бы не отражение через людей, ассоциирующих меня с деревьями, я и не знала бы, что мы так переплетены. Вероятно, тема все еще разгадывается. Несмотря на поэму «Деревья» как попытку их осознать через говорение. На самом деле это они говорят через меня, и важно дать им высказаться. Слово «дереветер», например, было названием старого мимолетного стихотворения, а стало, назвав собой лито, – подобно разросшемуся фракталу – ветвящейся системой мышления, ростом в «под» и «над» (крона-корни – зеркало), философией, направлением. Для меня деревья – устройство мироздания, форма-знак, затеянный разговор, приоткрытая дверь. Ключ, подумалось как-то. А потом и увидела дерево в луже с короткой падающей тенью – вылитый ключ. Мир кивнул.

– Владислав, вы профессиональный музыкант. Расскажите об этой стороне вашей жизни. Знаю, вы играете на одной сцене с легендами ленинградского/петербургского рока. И на стихи – Ольги и не только – пишете песни и готовите мелодекламации.

В.Ч.: Мое мнение – музыка является наиболее сложным видом искусства, и именно звуковые потоки оказывают сильнейшее воздействие на подсознание, настроение и чувства слушателя. На сцене я около 30 лет; как правило, играю параллельно в 5–10 проектах в самых разных ипостасях – певца, гитариста, автора музыки, текстов. Но, пожалуй, в первую очередь мне близка суть композитора. «Поэтустороннее» – наш проект мелодекламаций с Ольгой Туркиной – уникален тем, что за основу взяты не стихи, как бывает везде, и не музыка, как случается редко. Это именно симбиоз данных составляющих. Мелодия и текст одновременно живут своей жизнью и при этом пребывают в полном синхроне.

– А если взять ваш цикл «Стеклянные стихи» – миниатюры, написанные свободным стихом. Почему именно стеклянные и какой концепт скрывает эта подборка, доросшая уже, пожалуй, до формата книги?

В.Ч.: Мне как композитору уже давно тягостно воспринимать классические тексты по причине схожей музыки стиха, звучащей в основных силлабо-тонических формах. Музыка верлибра – настоящая симфония, сделать которую значительно сложнее и интереснее. Хотя написать действительно выдающееся стихотворение классическим способом становится с каждым годом все труднее благодаря огромному количеству штампованных образов, жестким ограничениям в размере и необходимости необычных рифм. Стеклянные стихи – это форма для текста, которую я изобрел для себя сам, придумал собственные рамки, создал правила, невидимые глазу. Их основой является, как сказала слушательница, полисмыслие, так как они созданы из сознательных инверсий без использования знаков препинания. Почти каждая строка сочетается с верхней одним смыслом, а с нижней – другим. Таким образом, они зеркалят, создавая прозрачный иллюзорный кристалл. Поэтому я назвал эти стихи стеклянными.

Вот одно из них:

* * *

замереть

прислушаться к

неотчетливому гулу

безразлично

вшить в кружево уха

потусторонний код

мигающие цифры

ниже нуля

настроение

остаться навсегда

памятником

падает на тебя

снежинка

– Вы вдвоем – ведущие студии «Дереветер», которая существует в Петербурге вот уже шестой год. Как проходят ваши встречи? На что в поэзии вы обращаете особое внимание?

О.Т.: «Дереветер» возник из запроса самой среды, из необходимости его в пространстве, как место, где авторов не дискриминируют по жанру. Мы вместе ныряем с поэтом в его текст и уже изнутри смотрим, что в законах самого текста не докручено, куда ведет творческий замысел конкретного полотна, и идем уже в эту сторону. Вне зависимости от стиля, «школы». Так обретается и становится лучше слышим собственный голос. Так появилось и «Поэтустороннее издательство», где уже ныряем в рукопись, видя в ней будущую книгу.

В.Ч.: Ключевые слова – эксперимент и свобода. Мы против рамок, в которые заключают авторов многие литературные сообщества. Мы помогаем каждому раскрыть его потенциал. У нас самое разношерстное лито, его посещают главные редакторы журналов, литературные критики, ведущие собственных объединений, а также молодые авторы. Встречаемся раз в две недели в разных форматах: разбор поэтической подборки, почетный гость (известный писатель), лекции, литературные упражнения в игровой форме.

– В какую сторону, на ваш взгляд, движется молодая поэзия – и на примере ваших студийцев, и в целом, по страницам прочитанных журналов и книг?

В.Ч.: Я вижу определенную опасность в том, что утеряна связь поколений, так как молодые авторы в своем большинстве пребывают в собственных кругах, а более опытные редко передают свои знания. Итогом является большое количество слабых свободных стихов, лишенных техники, а также слепое копирование авторов Золотого и Серебряного века. Надеюсь на положительный сдвиг в этом отношении и на увеличение глубины современной поэзии в сторону расширения пространства текстов с уходом от нарратива.

О.Т.: Думаю, в плане масс, широкого поля в целом, ее колесо только начинает проворачиваться в новую, совершенно иную литературу. В то же время во все эпохи есть отдельные единицы-точки, опережающие время на столетие и больше или, наоборот, притаскивающие давно ушедшие эпохи. Все это находится вместе в одном лесу, так называемое поле литературы, но поле – это всегда что-то гладкое и уравненное, слившиеся голоса в обретенную силу хора; актуальная поэзия сейчас является таковой, обозначая проблему, но соединяясь для ее решения. Отдельные же, вневременные голоса торчат из поля елками и неопознанными фигурами. И если не спилят и самим единицам хватит сил, соков, то на них потом обернутся.