Быть собой

"Джон Наринс: "В языке неумолимо действует принцип «не согрешишь – не покаешься». Фото из архива Джона Наринса

– Джон, при литературном взгляде на зигзаги твоей судьбы всплывает в том числе яркий образ из читанного в детстве Гессе, почти архетипический. Немец, влюбившийся в китайскую культуру и поселившийся в горах в собственноручно выстроенной традиционной китайской хижине, чтобы жить по-китайски и стать стопроцентным китайцем…

– Мне жалко подобных людей. Человек посвящает всего себя освоению иной культуры. Как не хотеть пожать плоды такой огромной работы? А вот наступает день, когда он вдруг видит с ослепительной ясностью, что он есть и всегда был для них инолицым чужаком и что своим он там не станет никогда. Это личная трагедия, безутешная горечь и разочарование. Я знаю людей, которых этот опыт прямо сломал. А синофил Гессе мог блаженствовать вовсю, он же создает сам себе Китай, по собственному образу и подобию, любящий его Китай, безопасный для него... благо без китайцев.

– То есть эта история не про тебя?

– Слава богу. Вообще было бы смешно подумать, будто я поставил себе цель «стать русским», а не собой. Хотя многое, очень многое мне дала русская культура и дает русское окружение. Твой вопрос был будто о легендарной цэрэушной русской деревне в Аппалачских горах, из романов и анекдотов («Ты, сынок, наверное, шпион?» – «Да откуда же вы могли это понять?!» – «Да ты же черный!»), а я думаю тут о ситуациях, где сразу понятно по одному внешнему виду то, что человек – не свой. Для людей «целевой культуры» специалист там неизбежно, безвыходно чужой. Часто у них есть такая ментальная категория чуждости, которой, кажется, в нашей культуре не существует.

– А с каких пор такое мастерское владение русским, Джон? Долго ли и, главное, насколько мучительно пришлось учиться языку? Изменилась ли в результате твоя идентичность?

– Учить язык я начал уже взрослым человеком. А то, что из этого что-то вышло, так такое получается, только если учиться всегда, только если сам процесс тебе в радость. Главное требуемое качество здесь – смелость: нельзя бояться ошибок, надо даже жадно искать их. Ошибка – момент подъема во владении языком. В языке неумолимо действует принцип «не согрешишь – не покаешься».

А еще на втором языке у человека возникает иная личность. У нее даже другие интересы, способы мышления. Характер у нее, как ни странно, лучше, добрее. Ведь она возникает в то время, когда человек погружен в мир, где все знают лучше, чем он, где всех стоит внимательно слушать!

Восторг коммуникации определяет все. Я иногда пытаюсь освоить «языком» то или иное животное, бывает, не без успеха. Расскажу как-нибудь про общение с белками… Вот один случай: в чайнатауне Сан-Франциско. Улица узкая, лавки вываливаются на мостовую. В одной – самые странные морские чудища, а сбоку, в мощной бочке – груда порядочных размеров лягушек. Мокрые, скользкие, они лежат друг на друге и ждут. Я подошел и стал шептать им: «Проснитесь. Поймите, что вас ждет. Если не будете действовать, судьба ваша будет жуткая». Большущая лягушка наверху груды подпрыгнула на месте, поворачиваясь, и посмотрела на меня. Смотрела… потом повернула и выпрыгнула на улицу. И была такова.

Связь всегда возможна.

– Родительская семья, бизнес-династия прочила тебе продолжение своего поприща. Но американские коллеги рассказывали мне, как в годы твоих капиталистических трудов все чаще заставали тебя в офисе с книжкой какой-нибудь русской классики, спрятанной на коленях под рабочим столом. Как происходят с добропорядочными людьми такие жуткие метаформозы?

– Прекрасно, когда позади разные профессии. Бесценное разнообразие опыта! Но есть люди, требующие особого контекста. При любых успехах я не мог не быть чуждым в офисной среде. Из этого не следует, однако, что на чуждом поприще не разовьешь неожиданные навыки, что не получишь ценные знания и даже – что не сделаешь добро. Однако надо уметь все это увидеть и своевременно вернуть ход жизни в свои руки.

– Ты достаточно давно занимаешь знаковое место в англоязычной поэзии. Повлияло ли на твое творчество в родном языковом дискурсе погружение в дискурс русский – или наоборот?

– Меньше, чем можно было бы подумать, и это хорошо. Изредка, например, сравнивают мой «русский проект» с попыткой Рильке написать несколько стихов по-русски. Разница, хотелось бы думать, в том, что Рильке писал стихи русскими словами, но на этом русское в них кончается. Английские стихи у меня отличаются от русских тем, что они исходят из англоязычной среды, а она занята иными идеями, в ней проистекают иные процессы. Русские же стихи рождаются здесь, в этом мире, среди друзей и врагов, изнутри контекста русского поэтического/культурного процесса.

– «Causa Artium» – «Дело искусства» на латыни. А что это такое?

– Каламбур. То, что генерирует искусство, но и то искусство, за которое боремся. По мере обострения американско-русских отношений я проникся ощущением, как важно поддержать на Западе понимание о России не как о геополитическом противнике, а как о живой мировой культуре. Для этого мы создали НКО Causa Artium. И порой мы забивали залы, несколько сотен людей слушали молодых русских авторов, смотрели кинофестивали, театральные представления, художественные выставки, публичные перформансы – все c переводом, с возможностью живого общения с творцами и экспертами.

Наш козырь – новые подходы. К чтению в переводе, например – вот что было необычайно удачно. Или еще – я придумал большой вечер, посвященный «Горю от ума». В нем так много требуется растолковать, тем более для западной аудитории… Вот я позвал актеров и встроил с их помощью сцены из пьесы прямо в свой собственный рассказ о ней. Зал взорвался! Мы с актерами – тоже, мы словно в игру играли. Новый формат, можно сказать, может быть даже жанр. Надо его продолжить!

– Когда открылся Музей русского искусства в Джерси-Сити близ Нью-Йорка, ты стал его первым главным куратором. Что было самым запоминающимся из сделанного там?

– Музей этот – любопытная глава в истории переходного времени, воссозданный группой коллекционеров проект Александра Глезера, культовый для истории русского «второго авангарда». Возникали бесконечные сложности, столкновения и споры, но это естественно ввиду и участников – основателей проекта, и самого материала. Конечно, соотечественники в Нью-Йорке были важной частью аудитории. Но главный вызов был – доходчиво представить героев российского/советского «второго авангарда» безумно далекой от них американской публике.

– А теперь вы открыли культурный проект в Москве – «Нигде Кроме»…

– Появилось место в самом Доме Моссельпрома, не могли отказаться. Там возможностям конца нет, у нас больше планы. Хотим, чтобы все там всегда было живо, перформативно, необычно.

– От англоязычных приходится слышать, что ты один из лучших переводчиков с русского на английский. Где твои переводы можно почитать?

– В журналах и альманахах – от Poetry Magazine до Wall Street Journal. Что бы значило слово «лучший» – тут спорно. Перевод становится прославленным скорее тогда, когда оригинал фактически переписан переводчиком. Говорю это без осуждения – если цель такова, то все в порядке. А для меня интереснее пытаться понять оригинал на том глубоком уровне, который требует перевод каждого хода, оборота, приема оригинала. Скорее перевод меня занимает как самая полноценная из возможных форм чтения.

– Поделишься подробностями твоей научной работы? Темой для диссертации ты выбрал творчество Заболоцкого – почему он?

– Самое удивительное и радостное в литературоведении – это сознание того, как много всего еще не проповедовано. Заболоцкого, например, часто превращают в адепта оккультных учений, а это так далеко от фактов, что диву даешься. Хотя понятно, почему так получилось: у исследователей ОБЭРИУ видна скорбная тенденция «объяснить» одного из членов группы, распространяя на него идеи и опыт совсем других.

– Ты сам стал профессором, преподавал в ведущих университетах США, а также и в СПбГУ – язык и перевод, литературу, кино, вообще искусство, историю и культуру. Как расцениваешь этот опыт и собираешься ли его развивать?

– Ответить можно только рядом штампов! Занятие благодарное. Самый эффективный способ научиться чему-то самому. Порой собственные мысли слышатся по-новому… уже чувствую: да, с радостью бы вернулся к преподаванию!

– Невозможно обойти вопрос: как затронул тебя нынешний политический катаклизм, что ты о нем думаешь? Не собираешься ли вернуться домой?

– В конце февраля меня осаждали звонками… Нет, никуда я не собираюсь уехать. Бросить друзей, близких? Они хуже не стали. Кого я переездом спасу? Кому от этого стало бы лучше? Я сам выбрал, где жить, живу среди своих. Мы поддерживаем и поднимаем друг друга. Я уже дома. Смею надеяться, что мир, который выйдет из всех этих событий, сможет быть лучше прежнего.

– Традиционный финальный вопрос: что дальше? Поделишься новыми планами?

– Планов море. Восстановить квартиру после случившегося недавно в ней пожара. И укрепить статус в России.

Почти готова уже серия выступлений, они же – главы книги, под общим названием (одновременно и серьезным, и ироничным) «Перечтения». Цель – провести «гештальт-трансформацию», показать литературу романтизма, наверно, даже шокирующе иной. Будет занимательно, даже – целительно. По идее, это должно выйти крайне занятным даже для тех, у кого останутся сомнения, это важно.

Готовится ряд аналитических статей, на разные темы, в целом несколько политически некорректных, но с необычных позиций… Ищу подходящее место для них, типа свою колонку.

Есть один грандиозный переводческий проект, его я достаточно подробно описал в недавнем номере журнала «Мосты».

И конечно, собственные вымыслы. Новая поэма, хотя задуманная давным-давно – самый значимый для меня из поэтических текстов, – скоро выйдет в свет. Готовится и книга с этой поэмой и комплексом стихов, с ней связанных. Пора выпустить и общий сборник стихов.

Наконец, три прозаических замысла начинают реализовываться на бумаге – это, наверное, главное.