Рабочая книга театра

Репетиция спектакля «Ангелы вышли покурить». Иосиф Райхельгауз и Екатерина Лисицына. Фото Петра Захарова

Иосифа Райхельгауза просвещенной публике представлять не нужно. Можно просто сказать «человек эпохи Возрождения» или «человек-оркестр», который блестяще работает в театре, кино и литературе. В этом году у него вышла не совсем обычная книга – книга-учебник, пособие для актера, концентрат педагогического опыта. А театралы получили в подарок спектакль «Ангелы вышли покурить». Обо всем этом с Иосифом РАЙХЕЛЬГАУЗОМ побеседовала Марианна ВЛАСОВА.

– Иосиф Леонидович, давайте начнем наш разговор с вашей книги-пособия «Во всем виноват режиссер». Как она писалась?

– Это результат многолетней работы в ГИТИСе, частично во ВГИКе и во многих зарубежных университетах. Когда окончил режиссерский факультет ГИТИСа, мой преподаватель, великий русский артист и режиссер Андрей Алексеевич Попов, набирал актерскую мастерскую и пригласил преподавать в свою мастерскую меня и моих сокурсников – ныне выдающихся режиссеров, таких как Анатолий Васильев, Борис Морозов… Поэтому из ГИТИСа я не выхожу практически полвека, с тех пор как вошел туда студентом. В ГИТИСе самое высокое звание – «мастер», человек, который ведет свою мастерскую. И у каждого выпускника на всю жизнь будет, допустим, такое клеймо: «Окончил мастерскую Олега Табакова». Я иногда отчисляю студентов даже на четвертом курсе именно для того, чтобы у них не было такого: «Окончил мастерскую Райхельгауза». Зато очень горжусь своими выпускниками.

Я очень давно начал преподавать, и меня стала занимать не просто практика режиссуры. Постоянно занимался в театре, преподавал во многих серьезных театральных вузах – в университете в Америке, в Высшей театральной школе в Лозанне (Швейцария), в высшей римской киношколе. Входил в аудиторию, где висела золотая табличка с надписью: «Здесь учился, а потом преподавал Федерико Феллини». Я читал там лекции, проводил практические занятия и все это фиксировал.

– Фиксировали?

– Лекции записывали, потом их расшифровывали... Мне было очень важно формулировать технологию профессии, ведь когда студенты приходят на первый курс, они не готовы ни к чему, и ты им говоришь: «Вы пришли учиться». Четыре года или пять лет они учатся. Это невероятно – ни в одном вузе мира такого нет, только в России! Ни в Америке, ни во Франции, ни в Англии, ни в других западных цивилизованных странах нет специальных театральных вузов. И этот опыт я все время фиксировал на бумаге.

– Как именно вы записываете?

– Я все сам собирал, а техническую работу мне помогали делать. Эту книжку мне помогала делать очень мощная редактор, в театре она – мой заместитель по творческим вопросам. Я с ней работаю уже 15 лет, и мы выпустили несколько моих книг. Она очень хорошо понимает, что и как я хочу.

– Как складывалась книга «Во всем виноват режиссер»?

– Материала для книги так много, что мы сначала хотели выпустить три тома, потом два тома, потом все-таки решили один, но большой на 400 страниц.

– Что для вас было важно сказать?

– Изложить главные технологические аспекты сегодняшнего понимания системы Станиславского в русском драматическом психологическом театре. Не просто записать, чем я занимаюсь, а передать опыт тем людям, которые хотят познать эту профессию. Не важно, как – извне как зритель или изнутри как профессионал – познать законы этой профессии. Режиссура и мастерство актера имеют точно такие же технологические законы, как любая другая форма жизни, любая профессия. Я не хотел называть эту работу учебником и счастлив, что ученый совет ГИТИСа признал мою формулировку – пособие, рекомендованное учебным заведениям страны.

– То есть это практическая книга.

– Совершенно верно. Мне, как любому автору, важно, для кого я пишу. Для меня эта книга принципиально важна. Все мои предыдущие книжки, хоть и созданы на документальной основе, все-таки художественные. В них я комментирую некие факты, свою или чужую жизнь, события, что-то придумываю. А эта книжка – рабочая, документальная, отражающая мой огромный опыт работы. Я горжусь тем, что огромное количество моих учеников – профессионалы, которые ставят спектакли, снимаются в кино.

– Как мне кажется, для вас режиссер – это мастер, который создает зрелище в 3D, существо высшего уровня. При этом текст – только один из компонентов…

– И этим сегодняшний театр отличается от многовекового театра, где текст был основным.

– Если мы вступаем на территорию театра, это так. Однако вы сами пишете тексты, достаточно объемные не по количеству слов, а по ощущению картинки. И если говорить о литературе, кем для вас является «идеальный автор», пишущий художественную литературу?

– Надо сначала определить: а что такое литература, театр и вообще искусство в нашей жизни? В советское время была формулировка «литература и искусство», то есть литература отделялась. Я думаю, что и литература, и музыка, и театр, и живопись, и любые проявления культурной жизнедеятельности не менее важны для любого человека, чем бытовая жизнь, бытовые вопросы, где жить, что есть, что надевать на себя. Поэтому для меня истинный автор, творец – тот, кто абсолютно точно понимает цель своего творчества, понимает, кому оно адресовано. Чем мы занимаемся и в театре, и в музыке, и в литературе, и в других сферах искусства? Пытаемся что-то узнать об этой жизни вместе с нашим зрителем, слушателем и читателем. Ответить на вопросы: «Откуда мы взялись? Куда движемся? Зачем живем?» Если театр и литература могут помочь человеку жить, тогда они имеют смысл. Если театр дурно влияет, просто развлекает, врет, он для меня невыносим, мне становится стыдно. Я часто захожу в театры, где мне стыдно, и в свой театр тоже. Cлучается такое и в нашем театре. Артисты играют, зрители очень довольны, аплодируют, но мне стыдно.

– А почему – глубины не хватает?

– Это не обязательно глубина. Это честность или уверенность в том, что ты делаешь единственно возможное и необходимое. Для меня сегодня театр, книги, музыка – те крохотные островки не то чтобы даже стабильности, но честности, внятности реальности.

– Что вы читаете? Есть какие-то книги, к которым вы возвращаетесь?

– У меня почти всегда раскрыт огромный том Бориса Пастернака. Я могу его бесконечно цитировать. Очень люблю Пушкина. Вообще поэзию очень люблю, прозу меньше. Есть поэт в прозе, который для меня гений. Это Николай Васильевич Гоголь. Могу открыть «Нос», «Шинель» или «Мертвые души» в любом месте, и для меня там не просто Русь. Если читать медленно и вдумчиво, это высочайшая поэзия, высочайшее лекарство в этой жизни. Как Гоголь мог все это понимать?

– Есть ли у вас курс вдумчивого чтения? Вы разбираете тексты со своими студентами?

– Естественно, для режиссера анализ текста – первое дело. Текст – всегда результат, самый верхний слой. Наши великие учителя, такие как Анатолий Васильевич Эфрос, говорили, что текст – это листочки на дереве: они опадают, потом новые растут. А есть ветки, ствол, корни. Конечно же, есть эмоциональный ряд, смысловой ряд, действенный ряд. Безусловно, основное занятие со студентами, режиссерами – это разборы, анализ текста.

– Вы всегда вообще хотели стать режиссером?

– Не всегда. Я в детстве не знал даже такого слова. В юности хотел стать писателем, потом дирижером, капитаном.

– Как вас бросало-то в мечтах!

– Я жил в Одессе. И меня не покидало ощущение, что там за морем какой-то совершенно другой мир, другие страны, которых ты никогда не увидишь. Я же жил во времена, когда был сверхжелезный занавес. Чтобы стать дирижером, надо было иметь серьезное музыкальное образование, какого у меня не было. Чтобы стать капитаном дальнего плавания, надо было окончить одесскую мореходку или хотя бы одесский институт инженеров морского флота.

– Вы сказали, что и писателем хотели стать…

– А для этого нужно было купить письменный стол. Я считал, что писатель – это человек, который сидит и пишет. У меня есть байка про то, как в 12 лет на первые заработанные в коровнике дедушки деньги я захотел купить стол. Дедушка спросил: «Что бы ты хотел?» Я и сказал: «Письменный стол». С мамой мы пошли в комиссионный магазин и купили стол в хорошем состоянии. С тех пор стал писателем. Шучу. Когда мне было 14 лет, Евгений Голубовский напечатал в одесской газете мой первый в жизни рассказ. Рассказ был на украинском языке и назывался «Яблоки». Писал я по-русски, но его перевели. С тех пор в книжках, когда этот рассказ издается, я всегда ставлю посвящение: «Евгению Голубовскому». Он каждый день блестяще пишет о великих авторах русской литературы. И я это читаю с упоением.

– На презентации новой книги вы говорили о том, что пережили чудо выздоровления. Вы об этом очень подробно рассказываете в книге «Игра и мука».

– Да, «Протоколы сионских медсестер» – это маленькая документальная история.

– Почему для вас было важно поделиться этой историей?

– До того как мне объявили, что у меня онкология и что я проживу полтора-два месяца, когда слышал слово «онкология», оно означало для меня смертный приговор. И когда я, как ни странно, вдруг пережил и выжил, мне очень важно было, чтобы люди, на которых обрушивается этот ужас, понимали, что есть выход, перспектива.

– В своей книге вы пишете о сиюминутности театра. Книгу, написанную в XVIII веке, можно прочитать в XXI веке. Почему вы, зная это, продолжаете заниматься театром и это для вас – основной вид творческой деятельности? Ответы типа «Другого не умею» не принимаются, потому что вы и пишете, и преподаете, и вполне успешно.

– Я снимал много телевизионных фильмов и получал престижные награды. Но театральная режиссура для меня сильна именно тем, что этот спектакль возникает, потом заканчивается, а дальше уже будет новый. У меня был любимый артист Валентин Иосифович Гафт. Я снял двухсерийный фильм с его участием. Когда мы с ним сидели и смотрели его первый раз, он просто умирал – толкал, бил кулаками, ругался матом: «Как я мог так играть, как?!» Это признак мастера. Я знаю художников, которые переписывают свои работы. Очень хорошие художники. А в театре нормально – идет премьера «Ангелы вышли покурить» в четвертый раз: я какие-то куски выбрасываю, что-то добавляю, и до сих пор у меня есть ощущение не доведенного, не готового до конца спектакля.

Для меня театр – самое живое искусство. Режиссер – автор спектакля, как человек – автор своей жизни. Когда-то у меня брали интервью, и я произнес фразу, которую журналист потом вынес в заглавие: «Иосиф Райхельгауз: театр не стоит жизни».

– Не стоит?

– Не стоит, конечно. Я не понимаю, когда артист говорит: «Я хочу умереть на сцене». Театр – прекрасное, замечательное дело, но я могу и таксистом работать, и дома строить, и быть хорошим поваром, я много чего могу. Театр – самое интересное, самое замечательное, самое занятное, но это не жизнь.

– Кстати, во время пандемии вы вели в соцсетях эфиры с дачи. О чем вы рассказывали, точно не помню, но помню разливающееся по телу ощущение уюта, как будто вы вышли из дома и по-соседски делились чем-то важным.

– Мне очень жаль, что закрыли мою радиопередачу. У нее был бешеный рейтинг. Я каждый раз очень нервничал, волновался, хотя год уже прошел.

– Серьезно? Вы – и волновались?!

– Это же прямой эфир, экраны, задаются вопросы. Но я долго продержался. Если бы не закрыли, я бы продолжал. У меня был один из самых высоких рейтингов.

– Вы сказали о том, какие книги вы перечитываете. А современных авторов читаете? Например, Евгения Водолазкина?

– Очень. Не случайно мы первыми поставили его «Авиатора». И я очень люблю сегодняшнюю поэзию. Я считаю Вадима Жука, к примеру, выдающимся поэтом. Надя Делаланд – очень интересный автор. У меня все время что-то приходит. Я, как в анекдоте, чукча-писатель. Я пишу в каждый журнал «Русский пионер» и сам иногда удивляюсь, когда я это успеваю.

– Недавно вы представили премьеру, где также есть место чуду, – спектакль «Ангелы вышли покурить». О чем он для вас?

– Это один из самых важных важнейших спектаклей. Он – о вере.

– Вы же неверующий?

– Неверующий. Поэтому это мне и было очень важно. Вдруг я неожиданно эту пьесу прочитал. Для меня Библия, Коран, Талмуд – это не истина в высшей инстанции, а замечательные, великие книги.

– Вы говорите об этих книгах как о литературных произведениях, как о вещах Шекспира?

– Конечно. Люди сами себе построили дом, сами приходят в него молиться, сами надели на себя костюмы, сами придумали, как выглядит Бог… Я не сумасшедший, я агностик. Для меня эти книги – гениальные, великие, лучшие книги человечества. Но в них для меня нет мотивации, нет подтверждения.

– А если абстрагироваться от Библии, то вы верите?

– Да, и сейчас скажу, во что. Вообще слово «верить» я не очень люблю. Много лет тому назад я выпустил книжку «Не верю» и, если успею до конца жизни, напишу последнюю книжку «Не знаю». Для меня важны великие слова гения Циолковского, который сказал примерно так: все, что знает человечество о себе, и все, что оно еще не знает, ничто по сравнению с тем, чего оно не узнает никогда. Это моя вера, мое понимание. Я не знаю, что за звездами. Я не понимаю, когда мне рассказывают, что еврейского мальчика прибили гвоздиками, а он взлетел… Я исходил прямо по сантиметрам весь путь Христа, стоял на Голгофе и в храме Гроба Господня. Я там часто бываю, много вижу. Люди придумали это, чтобы помочь самим себе, чтобы не бояться умереть. Рай – для детей, для людей неосведомленных, мало информированных. И я мало информирован. Поэтому я и говорю, что для меня как бы нет понятия «не верю», а есть понятие «не знаю».

– У вас спектакль получился про веру.

– А это кто как смотрит…

– У вас там позади такая скамейка интересная, с разными подписями: Льва Дурова, например.

– Там не только Дуров, там еще Окуджава, Пьер Карден, Егор Тимурович Гайдар и многие другие выдающиеся люди были.

– У вас в театре проходили вечера этих людей? Кто-то из них, как Лев Дуров, представлял у вас впервые свои книги?

– Да.

– Почему вы сделали театр площадкой для представления текстов? Ведь для вас текст – начало, а театр – продолжение.

– Театр – место, где люди собираются. Поэтому мне всегда казалось, что спектакль – это очень мало. Помните, как это там? Выпить, разлить… А поговорить? Это не я изобрел. Мне посчастливилось работать в Театре на Таганке, где Филатов писал, Золотухин писал, Высоцкий писал, Смехов писал. Все писали. То же самое было в «Современнике», где Иванова писала песни, Гафт писал эпиграммы, Соколова писала сказки, тексты. Это нормально. Артист, режиссер должен писать, рисовать, музыкой заниматься. Я уже несколько спектаклей объявляю себя сценографом, хотя ровной линии провести не могу. Но театр – это такое место, где люди проявляют самые разные таланты. И зрители приходят не просто посмотреть спектакль. У Василия Шукшина есть рассказ, где говорится: вот заболит, скажем, нога, палец – понятно, что к доктору надо. А если душа заболит – что делать, куда идти? Правда, у него там был ответ – напиться надо, и попадешь в вытрезвитель.

– А вы отвечаете «В театр»?

– Да, да. Я говорю: «В театр».

Иосиф Леонидович Райхельгауз (р. 1947) – режиссер, сценарист, актер, педагог, писатель. Народный артист РФ (1999). Профессор Российского института театрального искусства (ГИТИС). Создатель и художественный руководитель московского театра «Школа современной пьесы». Режиссер-постановщик более 100 спектаклей. Автор телевизионных и кинофильмов. Лауреат премии «Московская театральная весна» (1973), премии города Москвы в области литературы и искусства (2000), театральной премии газеты «Московский комсомолец» за лучший спектакль-бродилку «На Трубе» (2019) и др. Автор книг «Мы попали в запендю» (2009), «Не верю» (2009), «Прогулки по бездорожью», «Одесская книжка» (2012), «Игра и мука» (2019), «Странные страны. Записки русского путешественника» (2020), «Во всем виноват режиссер» (2022) и др.