Пушкин – Солнце, Рыжий – астероид

Получил, как Моисей – скрижали Завета, и стал со-Творцом. Василий Шебуев. Моисей со скрижалями. 1820-е. Иркутский областной художественный музей им. В.П. Сукачева

Профессионализм, талант стилиста, тонкое литературное чутье и более 30 лет работы в одном из маститых «толстяков» позволяют Алексею Пурину видеть и осмыслять нынешний литературный процесс максимально трезво и точно. А жизненный опыт – мудро и строго. Об авторах «Звезды», литературной зависти и сущности поэзии с Алексеем ПУРИНЫМ побеседовал Юрий ТАТАРЕНКО.

– Алексей Арнольдович, как бы вы сформулировали кредо журнала, где вы вот уже «30 лет и 3 года»?

– Сочетание традиции и новизны. И традиция в приоритете, пожалуй, – публикуем большое количество материалов, связанных с отечественной историей и культурой, предшествующей русской литературой. В особенности, конечно, о петербургских и ленинградских литераторах. Начиная с Державина и Пушкина, через Блока, Мандельштама, Тынянова, Зощенко, Ахматову, Довлатова, Бродского – по наши дни. Периодически печатаем спецномера – об Ахматовой, Цветаевой, Набокове, Солженицыне, Бродском, Довлатове или о культурной жизни соседей – немцев, поляков, венгров, шведов, финнов... Печатаем и текущую петербургскую поэзию, прозу и критику, а также писателей из Москвы и провинции, из Америки и Европы. В качестве заведующего отделом поэзии назову прежде всего поэтов – томича Владимира Крюкова, омичей Олега Клишина и Дмитрия Румянцева, волгоградцев Александра Леонтьева (давно, впрочем, ставшего петербуржцем и сотрудником нашего журнала), Сергея Калашникова, Евгения Романова, бывшего пермяка Вениамина Голубицкого, переехавшего в Москву из Екатеринбурга. Еще одного уральца, Бориса Рыжего, мы в числе первых открыли 25 лет назад. Разве что из Владивостока никого пока вроде бы не было. Ждем. Харьковчан охотно печатаем – Ирину Евсу, к примеру. Нам интересны прежде всего организованные стихи. В верлибр верим куда меньше – можете счесть это «петербургской узостью», но разнузданности стараемся не потакать.

– Прозвучала фамилия Рыжего. Доводилось слышать, что на нем большая отечественная поэзия завершилась. А вы что скажете?

– То есть считают, что среди более молодых стихотворцев пока не замечено столь же яркой звезды? Борис Рыжий родился в 1974 году… Возможно. Но, может быть, мы эту звезду пока просто не видим. Эффект ведь создает и судьба поэта – к примеру, самоубийство Рыжего. Она (судьба) привлекает внимание, делает детали более отчетливыми и впечатляющими. Вполне может статься, что не менее крупный поэт живет себе где-нибудь незаметно и будет открыт читающей публикой еще не скоро. А совсем молодые... Вот Данила Крылов, о котором я уже говорил. Мы напечатали его замечательные стихи в первом номере текущего года. Что с этим парнем станет дальше – не знаю. Вырастет в гения? Потускнеет? Никто этого предсказать не может.

– Не преувеличена ли фигура Рыжего?

– Нет. Это настоящий поэт, подлинный. А это главное. Он – реальный, материальный объект, а не воображаемое оптическое явление, ошибка зрения. Поэтов я бы сравнил с небесными телами, обладающими гравитационной силой. Они могут иметь различные размеры – и соответственно сила их притяжения будет тоже различной. Если Пушкин – Солнце, а Бродский – Юпитер, то Рыжий – что-то вроде Луны или крупного астероида. Но и астероид притягивает. По такому звездному небу и ориентируются поэты разных поколений – и даже складываются, формируются сами, такими или сякими, в зависимости от векторов сил в этом пространстве. Поэтическая вселенная изменяется с течением времени: появляются новые гении, прежние чуть отступают и кажутся чуть менее яркими.

– Ежемесячный тираж «Звезды» – тысяча экземпляров. Как привлечь массового читателя?

– Если речь о поэзии, то надо признать, что «хороший поэт – это мертвый поэт». Случаются исключения (Бродский, получивший Нобелевскую премию за горбачевскую перестройку; Евтушенко, агент влияния, облизываемый спецслужбами конкурирующих государств; Асадов, любимец невзыскательной публики...), но они подтверждают правило. Поэтому жить за счет стихов невозможно – до «совписов» и после них никто этим не жил и жить не может. Пишите стихи в свободное от работы время (как Анненский, например). Но вопрос, видимо, все же о журнальной литературе. А я уже сказал, что достаточно массовый читатель у «толстых» журналов вроде «Звезды» есть – он их читает в интернете. Беда в другом: для того чтобы изготовить качественный литературный продукт, требуются деньги (гонорар автору, зарплата редактору, корректору и другим сотрудникам редакции, прочие редакционные и типографские расходы), которые и интернет-читатель, и даже нынешний покупатель бумажных книг (но не журналов!) платить разучились. Им кажется, это растет, как грибы, само по себе – иди в интернет и собирай в лукошко. Расходы признанных «толстых» журналов (существующих уже много десятилетий; по существу, они представляют собой национальное достояние) могло бы взять на себя государство (например, поддержанием широкой сети государственных библиотек и читален, закупкой для них значительного числа годовых подписок). Но пока этого не получается: государство не готово спонсировать литературу столь же щедро, как оно спонсирует зрелищные искусства и СМИ. Между тем бюджет одного игрового художественного фильма или театральной программы (судя по сообщениям «из зала суда») скорее всего в несколько раз превосходит годовые расходы всех российский «толстых» журналов. А ведь именно литература, а не зрелищные искусства, работает над сохранением и развитием языка – главного орудия поддержания национальной идентичности. То есть это важнейшее государственное дело! Можно позавидовать крошечной Эстонии, где правительство всерьез об этом заботится.

– Ваш земляк Евгений Водолазкин был на страницах «Звезды» единственный раз – более 20 лет назад с материалом к 95-летию Лихачева…

– Да, появился разряд сочинителей, которых вообще не интересуют журналы. Им не интересны те гонорары за прозу, которые мы можем предложить. С другой стороны, многое из популярной литературы обладает весьма невысоким качеством, по-моему. Пять лет назад я «жюрил» в последнем «Русском Букере», прочитал под восемьдесят, что ли, новоиспеченных романов – увы, почти без радости и удовольствия. Некоторые прославленные авторы (Пелевин, к примеру) показались мне просто допотопными. К тому же – картонными.

– Легко ли вам отличить хорошее стихотворение от очень хорошего?

– Хорошее нравится, от очень хорошего испытываешь восторг.

– А бывали вспышки зависти: ну почему же этот текст написал не я?

– Да, правильно, это самая верная оценка чужого: хотелось бы мне написать эти стихи? И если очень хотелось бы – то это очень хорошее стихотворение. Восторг и есть выражение зависти, по-моему. Как-то я предложил своим студийцам перевести стихотворение Роберта Фроста «Остановившись в снежный вечер у леса». Там сказано примерно следующее: «Хозяин этого леса живет не здесь и не видит, с каким восхищением/вожделением я смотрю на его владения. И лошадке моей непонятно, почему я остановился в глуши, когда надо скорей ехать до теплого стойла. Лес таинственен и прекрасен! Он манит в свою глубину! Но я дал зарок – и впереди еще много миль, прежде чем я усну... и впереди еще много миль, прежде чем я усну». Исследователи видят в этом тексте экзистенциальный выход, разговор о жизни и смерти, о свободе или предопределенности. Но у Фроста первым делом речь идет о зависти и восхищении лирического героя. Их вызывает красота. Так, глядя на красивую женщину, думаешь: почему она не моя?..

– В чем предназначение поэзии, как вам кажется?

– Поэзия – лучшее изобретение человека. Или... Помните начало книги Бытия: «Слово было у Бога и Слово было Бог». Быть может, и не «изобретение», а «достояние». Получил, как Моисей – скрижали Завета, и стал творить, стал со-Творцом. Лепить из глины – тоже со-творчество; но оперировать Словом – занятие еще более высокое, чуть ли не божественное.

– Сейчас наблюдается новая степень разобщенности между людьми. А искусство – и поэзия, в частности – это про консолидацию или раскол?

– Бродский в Нобелевской лекции заявлял (пересказываю своими словами), что в мире, где прочитано стихотворение, власть с досадой обнаруживает разброд, шатания и полное отсутствие единомыслия. Что для власти – чрезвычайная ситуация. Видимо, для Бродского это было актуально – и если учесть ракурс времени, то с ним следует согласиться. Чтение приводит к многообразию и разномыслию. Но поэзия есть нечто, не поддающееся анализу. Она противоречива по своей природе. Другой поэт, не менее замечательный, предполагает в собеседнике ту «радость узнавания», без которой поэзия не имеет смысла. А таковая настоятельно требует единомыслия и сопонимания поэта и читателя. Вот и поди разберись в этом противоречии!

– Идеальное стихохранилище – интернет или библиотека?

– Библиотека (лучше – императорская, публичная, с Иваном Крыловом в директорах). Люблю книги. Никакие сканы в Сети не дадут вам того ощущения, которое производит взятое в руки прижизненное издание Баратынского, Батюшкова, Державина... Или эльзевир со стихами Овидия. Важны тактильные ощущения, непередаваемый аромат древней бумаги. Большевики провели-таки реформу письменности. И в результате пропало очарование блоковской строфы – и рифма угасла, и смысл поглупел: «Россiя, нищая Россiя!/ Мнѣ избы сѣрыя твои,/ Твои мне пѣсни вѣтровыя, –/ Какъ слезы первыя любви!» Речь шла о слезах первой любви, а не о каких-то почти непристойных «первых слезах» любви – потом-де бывают вторые, третьи... А сколько еще такого рода утрат! Нет, книги должны бережно сохраняться.

– В чем для вас несовершенство мира?

– Несовершенство – мягко сказано! Чудовищность наличного мироустройства состоит в смертности всякого носителя сознания. По мнению гностиков, похожему на правду, этот мир создан не Богом (Он – добр и справедлив, но слеп, нем, глух и безрук), а его дурным подражателем Демиургом.

– Одно из заблуждений юности – что жизнь длинна. А какие заблуждения у зрелости?

– Наиболее опасное – что зрелость мудра и лишена каких-либо заблуждений.