Где спрятано маленькое бессмертие

Техника спасает наши души и берет к себе на небеса.  Рисунок Александры Николаенко

Павел Крючков, заведующий отделом поэзии, сам, удивительное дело, не пишет стихи. Однако он тонкий ценитель и бережный хранитель поэзии других авторов. У него, например, находится один из лучших звуковых архивов в России. В нем хранятся редкие записи поэтов Серебряного века, когда еще только стали появляться первые записи на фонографических валиках. С Павлом КРЮЧКОВЫМ о литературной звукоархивистике, публичной демонстрации голосов писателей и спорах с Михаилом Козаковым побеседовала Юлия ГОРЯЧЕВА.

– Павел Михайлович, вы помните, когда и как у вас проснулся интерес к литературной звукоархивистике?

– Интерес проснулся, как ни странно, в раннем детстве. В начале 1970-х я по несколько недель жил у бабушки в Малом Левшинском переулке, близ Арбата. В огромной, как я ее называю, «генеральской» квартире (бабушкин муж был видным военным и гражданским строителем и квартиру эту получил как раз за крупные стройки) жили бабушкины дочери, мои тетки со своими семьями. В нашем многолюдном домашнем обиходе был хороший проигрыватель с множеством виниловых пластинок, и мы с моей младшей сестрой нередко играли под звучание музыки или авторских песен. Интонацию Новеллы Николаевны Матвеевой я помню примерно лет с пяти-шести: «Мой караван шагал через пустыню…» Господи, как же удивительно: пройдет более 40 лет, и я окажусь последним, кто запишет на магнитофон ее голос – ранние стихи и переводы сонетов Шекспира.

Среди тех пластинок были и литературные – «спектакли у микрофона», чтение сказок и стихов. Нам дозволялось самим доставать диски из конвертов и ставить иглу звукоснимателя. Помню, что часть пластинок проходила у нас по ведомству «для взрослых», на них было серийное клише «читает автор». Однажды я поинтересовался у взрослых, что это за Ахматова такая (а может, Берггольц или Константин Симонов, сейчас не помню), и получил в ответ классическое: «Это тебе еще рановато». Любопытство брало верх, и я решил послушать этих авторов. И они меня заворожили!..

– Чем же интересно? Актерское чтение ведь кажется более выигрышным для восприятия.

– Авторы цепляли меня самим звуком, тем, как они читали. Какой-то неотделанностью своей, домашностью, что ли. Видимо, я почувствовал тогда тот самый драгоценный непрофессионализм, ту, выражаясь сегодняшним языком, аутентичность, которая резко разделяет литературную звукоархивистику на два, если можно так сказать, государства – на авторское чтение и на актерское. Я-то живу именно в авторском и только его изучаю пристально. Точно так же, как и мой дорогой учитель, наш выдающийся звукоархивист Лев Алексеевич Шилов (который, конечно, не считал меня никаким своим учеником, но это особая статья). Авторское чтение занимало его всегда в первую голову. В этом году, между прочим, исполняется девяносто лет со дня его рождения.

– А почему вы говорите, что он не считал вас своим учеником?

– Ну, это к слову пришлось. Я, кстати, знал Шилова довольно хорошо, потому что он был первым заведующим домом-музеем Корнея Чуковского в Переделкине, то есть моим непосредственным шефом. Однажды он попросил меня помочь превратить какие-то свои бумаги в компьютерные файлы. Среди приготовленных к набору рукописей была и его краткая автобиография, где я узрел горькую фразу: «…учеников у меня нет». Между тем именно Лев Алексеевич Шилов и обозначил причину моего увлечения литературной звукоархивистикой. Выступая на одной из конференций с докладом об аудионаследии Ахматовой, он сказал примерно так: «Сохранившееся на магнитной ленте или фоновалике авторское чтение – это же маленький вариант бессмертия, разве нет? Человек – умер, его давно нет на свете… Вы ставите на аппарат бобину или кассету, нажимаете кнопку и слышите его живой голос. И в эту самую минуту автор – жив!»

Видимо, однажды мне захотелось прикоснуться к этому бессмертию. А если быть более точным, то я всей душой разделяю слова Шилова, высказанные в его книгах о том, что именно в звукозаписи голоса (в нашем случае – авторского чтения стихов или прозы) уникальным образом отражается внутренний портрет человека, его уникальная личность, характер, и даже – а может, и прежде всего – душа. Во всяком случае, поэт Максимилиан Волошин говорил именно так.

В самой первой книжечке стихов Александра Кушнера, изданной ровно 60 лет тому назад, есть трогательное стихотворение «Магнитофон», оно ровно об этом: «…техника спасает наши души/ И берет к себе на небеса./ Ты ругаешь технику, –/ Послушай,/ Как звучат на ленте голоса…»

– В своих выступлениях, посвященных явлению «звучащей литературы», вы иногда рассказываете о своих горячих спорах с артистом Михаилом Козаковым…

– Я любил Михаила Михайловича, мы много общались, когда он с семьей проживал в переделкинском Доме творчества. Но объяснить ему, что авторское чтение Бродского или Самойлова мне интереснее, дороже и важнее, чем их сценические «эквиваленты» – я не умел. Казаков был грандиозный исполнитель, публика на его моноспектаклях заходилась от восторга. Сейчас я вполне понимаю и зрителей, и «философию» смешной фразы Михаила Михайловича – «я подарил Иосифа Бродского его широкому читателю». Я все понимаю, но мне дороже знаменитое монотонное «завывание» нашего нобелиата, для меня именно эти его «лай» и «вой» и являются живым общением – как с его поэзией, так и с его «внутренним человеком». Я уж не говорю о том, что в авторском чтении стихотворца заложена изрядная часть того поэтического кода, который участвовал в написании стихотворения.

Когда-то мне попалось грустное высказывание Луи Армстронга: «Я думал, что людям нужна музыка, но оказалось, что им нужен спектакль». Не хочется никого обижать, но, кажется, я догадываюсь, о чем речь. Знаете, прошли годы, Козакова давно нет на свете, я жалею, что так и не доспорил с ним. Во всяком случае, мне очень бы хотелось – будь он сейчас жив – показать ему фрагмент из маленького мемуара незабвенной Лидии Корнеевны Чуковской, посвященного ее встречам с Мариной Цветаевой в эвакуации, в Чистополе. Точнее, их краткому знакомству. Цветаева тогда сказала Чуковской, что знает о ней от сестры своего мужа – Елизаветы Яковлевны Эфрон, что та, мол, много о Чуковской рассказывала. Лидия Корнеевна очень этому удивилась: они виделись с Эфрон лишь один раз, в санатории Академии наук «Узкое».

Позже, возвращаясь домой, Чуковская вспомнила ту встречу и, спустя годы, как бы подарила это воспоминание – мне, «в долготу дней». Это прямо для нашего разговора.

– Вы помните этот фрагмент?

– Я его даже выписал. «…Речь зашла о «художественном чтении» – о недавнем приезде какого-то чтеца, что ли. Я, с детства наслушавшаяся, как читают поэты, высказала нечто нелестное об актерском исполнении стихов. Я слышала Антона Шварца, Качалова, Яхонтова – и все они мне не нравились. «Они не доверяют стиху, – говорила я, – они думают, что к стиху надо еще что-то прибавить от себя: голосом, интонацией, жестом. А стих не нуждается в этом. Его надо только огласить, произнести, изо всех сил совершая вычитание себя, – вот как читал Блок, например. Он как бы перечислял слова – и только, с точнейшим соблюдением ритмического рисунка, разумеется. … К тому же, – добавила я, – все это «художественное чтение» развращает слушателя, преподнося ему стихи в качестве некоего аттракциона, а на самом деле стих для поэта – плод глубочайшего сосредоточения, вслушивания – и восприятие должно быть результатом сосредоточенности». Моя vis-a-vis смотрела на меня молча, внимательно, даже как-то задумчиво, положив щеку на руку, словно посылая мне навстречу через стол очарование своих внимательных глаз. А наутро, когда она уже уехала, мне, в ответ на мои расспросы, объяснили, что это была наставница всех лучших актеров-чтецов, обучавшая их художественному чтению, режиссер, знаменитый педагог Елизавета Яковлевна Эфрон…»

Кстати, сама Лидия Чуковская читала и свое, и чужое замечательно: как-то очень благоговейно, бережно, словно несла на вытянутой руке стопку тончайших тарелок.

– А почему вы так настойчиво говорите на своих вечерах, что не являетесь коллекционером звукозаписей? Ведь у вас огромное собрание.

– Собрание – есть. Оно сложилось по ходу жизни. Не говоря о том, что я сам записывал многих литераторов, прежде всего поэтов. При поддержке «Нового мира» мы с музыкантом, педагогом и звукорежиссером Антоном Королевым выпустили в начале 2000-х годов десять архивных компакт-дисков с записями авторского чтения – от Анатолия Наймана и Сергея Гандлевского до Елены Шварц и Светланы Кековой. В некотором роде мы были пионерами. Но это делали и делают сейчас многие. И – замечательно, вспомню труды Юлии Валиевой, например. Моя линия жизни в этом странном ремесле – в основном публичные выступления, или как их нежно называет поэт и филолог Дмитрий Петрович Бак – «спектакли».

– Значит, все-таки актерство?

– Только как способ передачи, как встреча c личностью, явленной звуковым автографом. Конечно, это еще и чистое просветительство, движимое простой задачей: вернуть литературную звукоархивистику в широкое поле культуры. Но раз уж я говорю – «встреча», то так оно и есть – ведь здесь спрятано то самое «маленькое бессмертие».

Знаете, я всякий раз слушаю чужое чтение заново, вместе с аудиторией.

И заново переживаю, иногда до мурашек.

А посредник – он очень нужен, ведь, скажем, фонозаписи, сделанные сто и более лет тому назад на фонографе, просто так не воспроизведешь из динамиков в актовом зале. Слушателя надо подготовить к тому, что именно он услышит. Лев Шилов учил, что фонографическую запись вообще надо слушать три раза подряд, держа перед глазами текст. На четвертый – даже в случае с воскрешенным голосом Блока (к моменту перевода записи на магнитофон валики были стерты до предела) – начинаешь слышать «внутреннего человека» этого поэта или прозаика. Лев Толстой слышен вполне хорошо иногда и с первого раза. Но тут надо говорить еще и об искусстве реставрации, а это долгая тема.

– В прессе сообщалось, что ГМИРЛИ им. В.И. Даля планирует создать Музей звучащей литературы. Вы собираетесь работать в этом проекте?

– Многое уже намечено моими коллегами и обсуждено. Конечно, буду участвовать. Такой музей – невероятно сложное дело. Ведь, например, без экскурсоводов, увлеченных своим делом и одновременно демократичных, направленных на посетителей, – обойтись, я думаю, нам не удастся. Развесить наушники и поставить плазменные экраны – дело тягомотное, но все-таки нехитрое. А вот соединить читателя-слушателя – с писателем через голос литератора, раскрыть уникальность того или иного звукового автографа… «Человеку нужен человек», как сказано в фильме Тарковского «Солярис».

Я сейчас об этом много думаю, так как начал работу над аудиопутеводителем по Переделкину, создаваемым с помощью архивных звукозаписей из наших и других фондов. Например, соединяю в одном пространстве – в обычной садовой беседке – Виктора Шкловского, Алексея Крученых, Лилю Брик и Лидию Лебединскую. Все они жили или бывали в Переделкине, знали друг друга издавна и прочее. И это уже не только архивная, но еще и художественная задача.

– Что из сделанного за последнее время в области литературной звукоархивистики вам наиболее дорого?

– Мне все дорого и очень памятно. Поучаствовал в замечательном проекте-книге Елены Шуванниковой «Звучащий Серебряный век. Читает поэт» (2018), для которого написал большую архивную работу о звуковых автографах Анны Ахматовой и подготовил специальный компакт-диск, приложенный к этой коллективной монографии.

Вспомню и уникальный альбом «Волна войны. Голоса писателей военной поры» – еще одно детище Государственного музея истории российской литературы им. В.И. Даля. Героические сотрудники Отдела аудиовизуальных фондов благословили меня написать вступительный текст к этому уникальному изданию, над которым я трудился довольно долго. Выпустил статью о звуковом наследии поэта Семена Гудзенко (в этом году сто лет со дня его рождения), записал авторское чтение и монологи Юрия Ряшенцева и Евгения Рейна для переделкинской «звуколетописи». Понемногу тружусь над аудионаследием семьи Чуковских…

– А мечта?

– Есть одна, заветная. Правда, она не относится впрямую именно к литературной звукоархивистике, к авторскому чтению какого-нибудь писателя. Из книги архимандрита Августина (Никитина) «Православный Петербург глазами иностранцев» я узнал, что в конце XIX века сотрудник Томаса Эдисона записал на фонограф голос святого праведного Иоанна Кронштадтского. Тогда отец Иоанн еще не был прославлен, но был уже всемирно известен. А вдруг этот валик с голосом святого человека – уцелел?! Ведь сохранился же голос святителя Луки (Войно-Ясенецкого), его проповедь, записанная в Алуште в середине 1950-х... Попробую начать поиски, когда появится такая возможность.

Павел Михайлович Крючков (р. 1966) – литературный критик, редактор, звукоархивист, музейный работник. Родился в Москве, окончил Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова. Работал в редакциях многих газет и журналов, на радио и телевидении. Научный сотрудник Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля (отдел: «Дом-музей Корнея Чуковского»). Заместитель главного редактора и заведующий отделом поэзии журнала «Новый мир». Автор литературных программ на радио «Вера» (100,9 Fm) и редактор проекта «Строфы» православного журнала «Фома». Автор архивного труда о звуковых автографах Анны Ахматовой и статей о звуковом наследии других поэтов XX века. Лауреат ряда литературных и художественных премий.