Распад прошел через сердца

Это было очень бурное время – огромных надежд и иллюзий. Кадр из фильма «Мама, не горюй». 1998

Леонид Подольский принадлежит к послевоенному поколению и в своих произведениях анализирует в сравнении советское общество с его якобы социализмом и постсоветское с его формой капитализма, оценивает причины и неотвратимость распада СССР, кризис старого и становление нового социума. Сейчас писатель празднует 75-летие. C Леонидом ПОДОЛЬСКИМ беседовала Ольга НАЦАРЕНУС.

– Леонид Григорьевич, разрешите поздравить вас с юбилеем. 75 лет – дата знаковая. Не застал вас юбилей врасплох?

– Большое спасибо за поздравление! Действительно, юбилей подкрался как-то незаметно. Но итоги подводить и рано, и некогда. По писательскому стажу я литератор молодой. Возможно, именно поэтому не потерял вкуса к работе и не исчерпал себя. Мне еще многое хочется и предстоит сделать. Я пишу не быстро, но зато каждый день и с удовольствием. Я прожил интересную жизнь, мне досталось интересное время, мне есть о чем рассказать. Я так полагаю, чтобы стать настоящим писателем, необходимы жизненный опыт и кругозор, а они приобретаются не быстро, по крупицам, иногда – с кровью. Речь идет не только о личном опыте, но и об опыте страны, о путях истории. Мне малоинтересны умозрительные фантазии. Едва ли кто-нибудь может упрекнуть меня в мелкотемье. И как гражданина, и как писателя меня прежде всего волнует вопрос: что происходит с Россией, почему наша история сложилась именно так? Что обещает будущее и как оно связано с прошлым? Об этом, о судьбах страны, общества, о нашей неоднозначной жизни все мои главные произведения – романы «Распад», «Инвестком», «Идентичность», «Эксперимент», повести «Судьба», «Дурмашина», «Лида», «Эльмира» и такие рассказы, как «Пленум ЦК», «Вялотекущая шизофрения». Но, пожалуй, глубже всего о России на переломе эпох, это 1992–1994 годы, мой пока не опубликованный роман «Финансист». Он закончен вчерне, я надеюсь издать его в 2022 или 2023 году.

– Что послужило жизненной основой для ваших главных романов?

– В 2008 или 2009 году, после 18-летнего перерыва во второй раз вступив на стезю писательства, я окинул взором пройденный путь. Время перестройки очень круто изменило маршрут и моей, и нашей общей жизни. Я стал кооператором, позже ринулся в политику. Это было очень бурное время – огромных надежд и иллюзий, но и по-своему счастливое, время свободы. Я был одним из лидеров Партии конституционных демократов, чуть позже – председателем оргкомитета Московского отделения Демократической партии. Лишь некоторое время спустя я осознал, что мы, народ, интеллигенция, даже самые активные из нас, всего лишь играли роль массовки. Что нас использовали. Позже я вернулся в бизнес, организовал финансовую компанию. В конечном итоге все закончилось крахом, меня дважды похищали бандиты, но в сухом остатке остался жизненный опыт. Я с близкого расстояния видел (и участвовал) и российскую политику, и российский бизнес. Потом я стал риелтором, организовал две риелторские компании. Мне было о чем писать, и я наметил эпическую серию из четырех или пяти романов. В хронологическом порядке это выглядело так: «Кооператор», «Политик», «Финансист», «Риелтор». Позже возник замысел «Инвесткома».

Судьбоносное время и для меня, и для России, так совпало, это 1993 год, а потому я начал с «Финансиста», действие которого происходит в 1992–1994 годах. Это очень большой роман, его я писал с долгими перерывами, как в свое время «Распад», и вчерне закончил только в 2021 году. К этому времени я уже написал «Инвестком», последний роман из своей отчасти биографической серии. Так что в ближайших планах именно роман «Финансист» – о моем личном горьком жизненном опыте, о становлении российского капитализма и российского авторитаризма. Год назад я начал повесть (а может, роман) «Над вечным покоем». Это воспоминания, фантазии, размышления о том, что нам не дано предугадать будущее, которое наступит после нас, не дано предвидеть судьбу своих потомков. Что история – и народов, и отдельных людей – совершенно непредсказуемая штука. А дальше – terra incognita. Я пока не определился, стану ли писать роман под рабочим названием «Риелтор» о России второй половины девяностых: о безудержной коррупции, о бандитах, о залоговых аукционах, о Чеченской войне, дефолте – одним словом, о становлении новой-старой России. По замыслу «Риелтор» – мост между «Финансистом» и «Инвесткомом». А может, начну работу над первыми романами из этого цикла: «Кооператор» и «Политик», возможно, объединив их в один – о бурном времени перестройки и распаде Союза. Есть и третий вариант: попытаться заглянуть в будущее и предсказать (при всей условности предсказаний) Россию 2050 года.

– А какой вам видится Россия в 2050 году?

– Я очень сильно могу ошибаться, но меня удручает чрезвычайно инертная, неизменяемая природа российской власти, ее застывшая вертикализация и чрезмерное огосударствление основных институтов. Если сюда добавить возможное исчерпание ресурсов и переход к зеленой экономике, что означает потерю нефтегазовой ренты, то прогноз скорее пессимистический. Впрочем, если говорить обо всем человечестве, то и здесь предстоят великие победы и достижения, но одновременно и огромные проблемы и, возможно, борьба за выживание. Одно можно сказать точно: наступает (наступило) время стремительных перемен.

– Вернемся к вашему последнему роману. Какова его главная идея?

– Формально «Инвестком» – это роман о риелторах и риелторском бизнесе. Но только на поверхностный взгляд. Для меня было важно через портреты отдельных персонажей пробиться на следующий, более высокий и обобщенный уровень, нарисовать картину общества, страны. Портрет вышел нелицеприятный, но что же делать? Я старался писать правду, списывать с натуры. Мой роман – лишь отражение, зеркало, в котором мы можем увидеть себя. В «Инвесткоме» живут и действуют не только риелторы, но и адвокаты, судьи, банкиры, прокуроры, полицейские, сенаторы. Словом, это очень подробный, почти детальный портрет социума. Мы видим несовершенное, глубоко травматизированное общество, плохо работающую систему. Главное историческое событие, которое пережило мое поколение, – распад СССР. Это одна из главных тем моего творчества. Потому что распадался не только Союз, не только последняя империя; распадались идеология, скрепы, вера, тайное становилось явным, распад проходил через сердца. Эта тема – распада Союза, очередной революции, или скорее недореволюции, наконец, крайне противоречивых процессов становления новой России – представлялась мне важнейшей для всего цикла упомянутых романов. О некоторых из этих событий речь идет в «Инвесткоме» – о гражданской войне в Таджикистане, о русских беженцах, о войне в Абхазии, об армянских погромах в Баку. Более подробно об этих событиях, о войнах и кровопролитии на периферии распавшейся империи я пишу в романе «Финансист». Но и за пределами данного цикла проблемам межнациональных отношений посвящены и мой роман «Идентичность», и дорогая моему сердцу повесть «Эльмира». Приходилось слышать, что, мол, рано писать об этих событиях, что еще болит и кровит, что о распаде СССР и сопряженных с ним катаклизмах должны писать люди следующих поколений. Действительно, написано исключительно мало. Но ведь мы – живые свидетели. Писатели следующих поколений не будут знать того, что знали и что видели мы. Не будут дышать этим воздухом. У них и заблуждения, и ошибки будут другие. То, что о таких судьбоносных событиях (о падении тоталитарной системы, распаде Союза, нашей недореволюции, демократическом движении) написано очень мало, это скорее свидетельствует о лености наших литераторов, о их нерешительности.

– В своих эссе, в блоге вы неоднократно писали о кризисе художественной литературы.

– Да, именно так. Первый показатель кризиса – тиражи. Художественную литературу читают все меньше. Причем речь идет не только о рядовых читателях, но и о писателях, о критиках. Литература подразделяется на большую, серьезную и литературу, скажем так, среднего и ниже среднего уровня. Так вот, средних книжек издается много больше, чем раньше, но не они определяют уровень литературы. А вот что касается именно большой литературы, тут возникает множество проблем… В новое время художественная литература оказалась в конкурентной среде. Поднялись публицистика, мемуарная, историческая литература, расцвели социальные сети, телевидение перетянуло читателей своими бесконечными сериалами и пошлыми ток-шоу, люди стали много путешествовать. Да и бизнес, и политика, и обыкновенное выживание – все это отвлекает от художественной литературы. Чтобы конкурировать, она должна предложить нечто очень серьезное, глубокое – объяснять жизнь, отвечать на самые главные вопросы. Нужно не играть в литературу, а создавать на века. Писать историю. Мало издавать хорошие книги, их нужно донести до читателя. Но рухнула система книготорговли, рухнула критика, у грани толстые журналы; если в советское время качественную литературу душила цензура, то сейчас – безразличие и непрофессиональная коммерция. Литературные премии? Но насколько они объективны?

– Вы говорили, что много читали с детства и что именно благодаря чтению стали писателем. Кого из писателей вы считаете своим учителем?

– Мое самое любимое произведение – «Война и мир» Толстого. Оно всегда служило для меня образцом. В разное время я увлекался Платоновым, Булгаковым, Хемингуэем и Фолкнером, штудировал Достоевского. У Маркеса и Амаду я учился писать образно, подниматься над грешной землей, фантазировать и преувеличивать. У Солженицына я учился масштабности. Солженицын – очень талантливый писатель, в значительной степени он принес писателя-художника в жертву писателю-мыслителю. Солженицын – это тот редкий случай, когда масштаб личности писателя, его целеустремленность выше его несомненного и большого таланта. Не так давно я перечитал все пять главных книг Светланы Алексиевич и написал о ней большую критическую статью «Светлана Алексиевич: другая правда. Другая литература». Алексиевич – очень сильный, умный и честный писатель-новатор. Ее литературный метод на грани журналистики, но это именно литература, очень глубокая и очень умная. Однако мало кто из современных писателей, и я в том числе, может применить ее метод на практике. Это действительно другая литература.