Мы плохо чувствуем огромное тело своей страны

Илья Кочергин и его супруга Любовь в Сибири. Фото из личного архива Ильи Кочергина

Илья Николаевич Кочергин (р. 1970) – прозаик. Родился в Москве. Учился в Московском химико-технологическом институте, Институте стран Азии и Африки. Не окончив обучение, уехал в Сибирь. Работал рабочим в геологической партии на Камчатке, лесником в Алтайском заповеднике и др. Возвратившись в Москву, работал дворником, библиотекарем, продавцом, почтальоном, редактором-составителем путеводителей. Заочно окончил Литературный институт им. А.М. Горького. В 2000 году в журнале «Новый мир» дебютировал в прозе. Публиковался в журнальной периодике. Автор книг «Помощник китайца» (2003), «Я, внук твой» (2009), «Точка сборки» (2018), «Ich Любэ Dich» (2018). Лауреат премий журналов «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Эврика», Премии правительства Москвы в области литературы и искусства, финалист Премии Ивана Петровича Белкина. Живет в деревне Кривель Сапожковского района Рязанской области.

Сибирь издавна привлекала писателей – красотой, неизведанными просторами, неустроенным бытом, экстримом, испытаниями. И вот недавно вышел коллективный сборник прозы «Сибирь: счастье за горами» – с участием Романа Сенчина, Сергея Шаргунова, Василия Авченко, Михаила Тарковского, Ивана Вырыпаева, Александра Рубанова, Евгения Попова и др. О сборнике, а также о литературной биографии писателя с автором идеи книги Ильей КОЧЕРГИНЫМ побеседовал Юрий ТАТАРЕНКО.

– Илья Николаевич, что было в вашей жизни до Литинститута?

– Было детство в Москве. Затем полгода учебы в МХТИ, где работали родители. Я сбежал оттуда. Потом год отучился в МГУ на геофаке. Там тоже не понравилось, ушел. Поступил в Институт стран Азии и Африки на китайскую филологию. Там было интереснее, но тяжелее. А главное, я не смог ответить себе на вопрос преподавательницы: зачем мне китайский язык?

– А, правда, зачем?

– Не знаю! Вот я ушел и оттуда. Были разные работы – от дворника до библиотекаря. Ездил в геологические экспедиции, был пожарным сторожем в Баргузинском заповеднике, лесником на Алтае, почтальоном, уборщиком в «Макдоналдсе»… Со второй женой год прожили в разлуке, писали друг другу письма от руки – практически каждый день. Привык писать, в одном письме прислал свой первый рассказ… Вернулся в Москву, не знал, что делать. Жена говорит: «Кажется, есть такой вуз – Литинститут. Не думал туда поступить?» Мы навели справки, я подал документы – и меня взяли на заочку, в семинар Александра Евсеевича Рекемчука. Вот там мне нравилось учиться.

– Есть такая присказка в театральном институте: на артиста нельзя научить, но можно научиться. А что у писателей?

– В Лите была творческая обстановка. Большая польза – читать тексты начинающих авторов. Со стороны-то сразу видны недоработки! Учиться на своих ошибках трудно. Ну и для меня находиться в такой среде было, наверное, важно, поскольку почти все мои родственники были химиками, хотя к гуманитариям относились толерантно, как к людям, которые, может быть, не виноваты в своей неполноценности.

– И что, ни разу не собирались бросить Лит?

– Да собирался, конечно! За полгода до диплома. … Вмешалась жена, сказала, чтобы не валял дурака и спокойно доучился.

– Не анализировали, почему высшее образование давалось вам с таким напрягом?

– Не знаю. Бабушка говорила: родился в мае – всю жизнь маяться будешь. Видно, по молодости сильно сказывалась моя неорганизованность. … В Литинституте я набивал писательские шишки, ведь до 30 лет ничего не писал. Хотя нет, мама как-то вспоминала, что я в четвертом классе говорил ей, что пишу книгу «Три мушкетера»! Оказалось, я просто переписывал в общую тетрадь текст Дюма. Так и повелось с тех пор – сочинять мне тяжеловато, описываю то, что происходило на самом деле – с небольшими отклонениями, разумеется.

– Кто в вашей семье читает прозу Кочергина?

– Жена прочла гораздо больше сына. Ребенку интереснее иностранная проза.

– Дюма, «Три мушкетера»?

– Нет. Он постоянно перечитывает Сэлинджера. Жена читает современную российскую прозу. Обсуждаем с ней некоторые тексты. Написала статью в журнал «Октябрь» – о прозе Прилепина, Яхиной, Улицкой, Тарковского, Сенчина, Данилова… Впечатления читателя-психотерапевта, ассоциации различных произведений с различными направлениями в практической работе терапевта и клиническими случаями.

– Как относитесь к звездам Тик-тока? Молодые люди, не читавшие ни Толстого, ни Достоевского, нынче богаты и знамениты – в отличие от талантливых современных мастеров слова. Не обидно?

– Жаль, что дело обстоит таким образом. Писатели уже лет тридцать работают без господдержки. На гонорар из журнала не проживешь два месяца, как раньше, во времена Юрия Нагибина, к примеру. Литература – дело трудоемкое. Пожалуй, это самый сложный способ разбогатеть. Но это не значит, что писать не нужно. Я сделал свой выбор давно и ни о чем не жалею. И попасть в телевизор не хочу.

– Почему наводит ужас то, что видишь в телевизоре?

– Мне кажется, от ТВ исходят грубые сигналы. Мы как-то обсуждали с сыном, почему ему нравится вредная еда – чипсы, газировка, бургеры, «Доширак»... А потому, что туда насовали глютамат натрия, разные приправы! И если сыну дать два разных сорта картошки, он не почувствует разницу – потому что идут слабые сигналы. Надо иметь более развитую систему восприятия, чтобы их ощущать и различать. Если постоянно лопаешь чипсы, ты уже вряд ли отличишь козлятину от баранины – и будет все равно, что за мясо перед тобой. Вот и телевизор оглушает. Оттуда словно что-то такое нездоровое льют на тебя беспрестанно! Что-то втюхивают такое, что тебе не надо…

– Ток-шоу имеются в виду?

– В первую очередь они. Фильм какой-нибудь можно было бы посмотреть – но ведь он без конца перебивается рекламой. Ну и смысл его смотреть? Целостность восприятия нарушается. Спорт тоже не смотрю.

– В искусстве ситуация такая же? Если человек вырастает на Бузовой и Ах Астаховой, на мыльных операх, то ему уже сложно понять красоту миров Тарковского, Бродского?

– Можно на ощупь отличить крупный наждак от мелкого. Но если тебя постоянно бьют по рукам, колют, режут, ударяют током – ты уже не отличишь их друг от друга, а уж тем более мех бобра от меха зайца. Вряд ли сможешь получить радость от прикосновений к любимой. К мягкому, нежному, тонкому такие руки не приучены.

– Хотите сказать, лет через 50 люди не будут отличать хорошую литературу от плохой?

– Да будут! Всегда есть какой-то процент странных людей, которые улавливают слабые сигналы. Таких людей всегда меньше. Когда я приехал работать в заповедник, то очень удивился: так много горожан там уже работают. С конца 70-х до миллениума это было повальное увлечение – сменить место приложения своих сил с мегаполиса на глушь. Заповедники были переполнены молодыми ребятами, местных лесников было мало! Правда, шло постоянное обновление кадров, так как многие романтики уезжали через месяц домой… Но кто-то и оставался – на годы. Так вот этих людей не было видно из городов. А в заповедниках видишь, что они есть, что это не одиночки.

– А вы сколько лет задержались на Алтае?

– В общей сложности – на четыре.

– Сегодня мало кто решится стать лесником или егерем, но слова «дауншифтинг» или «эскапизм» многим хорошо знакомы…

– Мне кажется, это разные понятия. Эскапизм – побег от чего-то: нужно спастись, уходя. А дауншифтинг – переключение на пониженную скорость. То есть ты просто замедляешься. Наш мальчик плохо учился в пятом классе, мы взяли его на домашнее обучение. И заметили, что все дело в темпоритме занятий. Сын такой же медленный, как и я, ему требуется время настроиться, въехать в работу. И ему было легче, когда урок шел не обычные 45 минут, а полтора часа. Ребенок стал больше усваивать, лучше учиться. То есть если тебе нужен дауншифтинг, это не значит, что ты хуже других. Мне очень подходит дауншифтинг: в деревне я живу в своем ритме. А вот в Москве вынужден подстраиваться под ритмы современного большого города. Столица – очень быстрый город.

– За какими горами Сибири вы искали свое счастье? Нашли? Что именно?

– Просто начитался в детстве разных книжек и бредил Севером и Сибирью. Моя бабушка неодобрительно качала головой и удивлялась: зачем по доброй воле ехать туда, где одни «тюремщики»? Отец рисовал мне Сибирь как страну величественных пейзажей и суровых, романтических ландшафтов, по которым могут пройти только крутые парни. Книги иногда говорили о Сибири, как об экзотической стране, где ещё можно встретить мудрого лесного кочевника или шамана. Какой только не представала для меня Сибирь с разных точек зрения! Это кладовая природы, которую нужно открыть для народа. Это место, где можно закалиться и стать настоящим мужчиной. Это настоящее Эльдорадо для охотников и рыболовов. Это русский «дикий Запад». Это Колыма с лагерями системы ГУЛАГ. Это трудные и интересные маршруты для туристов-водников. Двоюродная сестра считала, что Сибирь – регион, где по улицам ходят белые медведи. И никто не говорил мне о Сибири просто как о земле, где можно хорошо жить, любить и растить детей. Я нашёл там людей, которые стали моими замечательными друзьями, почти родными, к которым езжу в гости до сих пор. Завидую, как они замечательно живут, растят детей и внуков. Завидую и стараюсь во многом копировать. Открыл для себя мир дикой природы. Территория Алтайского заповедника – 880 тысяч гектаров безлюдных, диких пространств, и они мне снятся каждую неделю.

– Какой регион Сибири самый любимый, а какой самый зовущий?

– Самый любимое место, конечно, Горный Алтай. Самый зовущий – Чукотка, к которой я подобрался вплотную, прожил месяц на побережье Пенжинской губы в Охотском море. Но всё же не добрался туда. Озеро Эльгыгытгын, где Олег Куваев искал розовую чайку, остаётся моей мечтой. Хотя, строго говоря, это Дальний Восток, а не Сибирь. А вот Байкал по какой-то необъяснимой причине не пришёлся по душе, хотя провёл лето в зимовье в красивом месте в северной части Баргузинского заповедника. Бывает так – человек прекрасный, а не сходишься с ним.

– Поговорим о поэзии. Какую роль в вашей жизни играют стихи?

– Поэзия меня сопровождает. С интересом послушал турнир поэтов на фестивале. А еще, бывает, картошку копаешь – а в голове вертится какое-то стихотворение. О смерти Бродского я узнал в тайге. Мы с товарищами ночевали в избушке на зимнем маршруте. Я вышел подвыть волкам. Вернулся – мне лесники говорят: «Умер какой-то лауреат, поэт». А пока они слушали радиоприемник, тот оплавился у печной трубы! То есть подробностей уже не узнать. Я начал перебирать имена, и ребята говорят: «Точно, Бродский». На меня эта новость произвела сильное впечатление. Утром встал на лыжи – и вспомнил много стихов Бродского. В том числе те, которые, думал, что давно и накрепко забыл. Выходит, все стихи хранятся у нас в головах – просто не в активной памяти. А однажды в избушке попала в руки книга «Французская поэзия в современных переводах». Такие избушки стоят по тайге в заповеднике, чтобы ночевать на обходах. И я взял ее с собой, напитывался символистами – Бодлером, Малларме, Верленом. Оставил этот сборник в другой избушке – пусть еще кто-нибудь прочтет.

В глухой алтайской деревне, где я работал, был смешной случай. Едем с другом, местным конюхом, на лошадях, говорим о совах и совятах. Я ему говорю – с московской подковырочкой: «Был такой писатель, ты его, конечно, не знаешь, так у него в одном произведении, ты его, конечно, не читал, есть такой персонаж – Уку-бала, сын совы». А тот мне в ответ: «Уж не про Айтматова ли речь? Не о «Буранном полустанке», случайно?» И мы стали говорить о прозе Айтматова, Платонова, о древней истории – причем он меня несколько раз поправлял! Оказалось, в их деревенскую библиотеку регулярно привозили толстые литературные журналы. Списанные журналы раздавались населению. И в глуши люди читали, обсуждали литературные особенности авторов – фантастика! Сегодня подобное сложно представить…

– Прозаики вашего поколения и чуть младше – Сенчин, Шаргунов, Прилепин – писали стихи. Елизаров продолжает выступать с поэтическими и музыкальными программами. А вы пробовали писать в рифму?

– Несколько стихотворений написал, было дело. Но все-таки я не стихотворец. Недавно вот попробовал написать пьесу. И она попала в лонг-лист «Ремарки». Но мне работать в драматургии не понравилось. Моя проза – из долгих, неспешных разговоров у костерка, у печки. А стихи – пришли, записал, бежишь дальше. Будем считать, пьеса – это был такой эксперимент.

– А как вам это пришло это в голову? О чем хоть пьеса-то?

– Обычно я описываю случаи из жизни. Своей. Увидел на Ютубе сюжет об экспедиции на несколько дней на Шантарские острова в Охотском море. Ну как экспедиция – известные блогеры, фотографы, прочий городской медиалюд. И там у них на глазах застрял в протоке кит. Огромный, но еще малыш. Брюхо себе повредил о камни, стал подыхать. Блогеры подняли в сетях шум, кит попал в топы новостей, министр берет ситуацию под контроль. А что тут сделаешь? Киту через два дня помог прилив. Мне показалось, что это театральная история – когда в штабной палатке идет движуха, по спутниковой связи посылаются запросы в МЧС, Минприроды, люди переживают, а кит дохнет. Но тем не менее сперва написал рассказ. А потом и пьесу – под названием «Экспедиция», ее напечатали во втором номере журнала «Дальний Восток».

– А читки были? Вы присутствовали?

– Не слышал о читке моей пьесы. Честно говоря, я не люблю театр. Интересны только современные постановки. Я однажды попал на премьеру постановки «Второй акт. Внуки» в Сахаровском центре. Его основа – воспоминания реальных людей, чьи родственники в сталинские времена участвовали в расстрелах, подписывали смертные приговоры. Я пришел, сел на пронумерованный стул. И вдруг стали вызывать людей с рассказами на эту тему. А мой дедушка был высокопоставленным советским чиновникам, у меня даже была повесть «Я внук твой». И я весь спектакль ждал, что на табло появится и номер моего стула… Меня не вызвали. А я уже внутри себя нервно пытался подобрать какие-то слова. В этом спектакле не было никакой театральности, но каждый из зрителей, я уверен, проделал большую работу внутри себя, ведь мы все потомки выживших. Сейчас в театре много экзальтации, фишек, музыки, шуток, чтобы публика не скучала. Помню, в спектакле «Театра. doc» по очень смешной, абсурдной пьесе Дмитрия Данилова «Человек из Подольска» добавили дополнительную веселость. А зачем этот материал переусмешнять?

– На днях посмотрел список участников Форума молодых писателей в Липках в 2003 году. Из 150 человек в литературе осталось 15–20. Почему так?

– Ездил в Липки несколько раз. Мало что помню – пили мы тогда с ребятами много… У Романа Сенчина один из героев говорит: «Буду монахом от литературы». Действительно, писательство – дело очень трудоемкое. И не озолотишься на нем. Поэтому, думаю, нормально то, что многие молодые авторы уходят в другие сферы.

– А почему вы не ушли – в тот же бизнес, к примеру? Туда уходили многие – особенно в лихие 90-е…

– А я несколько раз пытался заняться бизнесом в то время! Понял, что все-таки это убыточное для меня занятие. Надо было кормить маленькую дочку – кем только не работал! В Лужниках на вещевом рынке нас постоянно обдирали, воровали товар…

– Что для вас значат фестивали, семинары?

– В Литинституте творческие семинары проводились раз в неделю. Наш мастер, Александр Евсеевич Рекемчук, почти не объяснял, как писать, зато умел замечательно хвалить. В основном шло нагнетание энергии. Рекемчук без конца повторял: «Мы! Будем спасать! Русскую литературу!» Выходишь на улицу – и думаешь: только бы успеть добежать до дома – и сразу же сесть за письменный стол…. Потом я стал ездить в Липки, на форумы за границу – в Германию, Бельгию, Америку… Причем каждое приглашение было очень неожиданным. Как сказал Виталий Пуханов: «Откуда-то взялся Кочергин! И никто не мог понять – откуда и зачем».

В Америке, в Германии, в Бельгии жил в писательских резиденциях по месяцу – можно было спокойно работать. Я там много написал… Во Франкфурте были на книжной ярмарке. И я вспомнил, что в начале 90-х работал уличным дистрибьютором, всучивал людям фонарики, детские игрушки и разную чепуху! И стал бегать по всей ярмарке со своей первой книжкой – на русском языке, разумеется, – и у каждого иностранного стенда говорил: «Здравствуйте! Я – самый талантливый русский писатель! Вы должны перевести мою новую книгу в вашей стране!» От меня отмахивались – но я не обижался. Был уверен: все равно кто-то да согласится. Так и произошло – на стенде французского издательства «Actes Sud». На следующий день редактор мне позвонил, и я отправился в Париж. Мы там встретились с ним еще раз, переговорили – и книжка вышла. Гонорар, правда, был небольшой, но меня стали регулярно приглашать во Францию на презентации и творческие встречи, издавать там. Сейчас провожу литсеминары для молодых – не очень часто, примерно раз в год. Ездил в Самару, на Дальний Восток, в Армению, на семинары Союза писателей Москвы…

– Верите в знаки судьбы? Часто вам их посылают?

– Было вот как, к примеру. Но это, наверное, не знаки судьбы, а НЛП, нейролингвистическое программирование. Под конец жизни у отца появилась привычка рассказывать мне истории из жизни. У него они складывались в два эпоса – любовный и героический. То как он стульями сражался один против двадцати. А в другой раз говорил: «Знаешь, Илюха, самая красивая женщина в мире – после твоей матери, конечно, – была наполовину бурятка. Я встретил ее в турпоходе в Сибири…» И вот я в 20 лет поехал устраиваться на работу в Баргузинский заповедник. Приехал в Иркутск и бродил по городу, высматривая зазнобу отца. Был полностью уверен, что, если встречу ее – тут же непременно узнаю! А потом я устроился в алтайский заповедник. Сидим с мужиками у костра на кордоне на Телецком озере, беседуем. Вдруг катер к берегу причаливает. И подходит к нам девушка – наполовину бурятка. Мне она сразу понравилась. Вот уже 24 года вместе живем. Вот что это – знак судьбы?

– Что за девушка была?

– Люба из Новосибирска, после первого курса НГУ поехала с подружками на Алтай отдохнуть, потом они нанялись в экспедицию к биологам поварихой. Их повезли на катере. Вся команда оказалась страшно пьяной, плыли 11 часов зигзагами по озеру. Девчонки заперлись в кубрике, надели на себя все, что можно было – даже в туалет не могли сходить: всюду драки были, кровища рекой, крики. И тут они заметили наш костер! Катер причалил – и девушки сбежали! И Люба осталась со мной. Ее родители потеряли. А у нас начался таежный роман – меня отрядили конюхом сопровождать их научную группу. И тут снова отец помог, получается. Люба вернулась домой, сказала, что полюбила. Мама ее спрашивает: «Ну и кто он?» Та отвечает: «Лесник, разведенный, с ребенком». И услышала: «Господи, худший набор! Кто хоть его отец?» Тут же мама Любы позвонила родне в Москву: «Кто такой Николай Васильевич Кочергин? Ах, преподаватель. … И к тому же хороший человек?» И сказала дочке: «Ладно, будем надеяться, яблоко от яблони недалеко падает».    

– На ярмарке non/fiction прошла презентация сборника «Сибирь: счастье за горами». Поделитесь впечатлениями!

– Все места в лектории были заняты. Из числа причастных к сборнику пришли Сергей Шаргунов, Роман Сенчин, Елена Шубина, Андрей Рубанов, Дмитрий Захаров, Ирина Богатырева, Наталья Клевалина и я. Говорили о многом. Если бы сборник был из 20 томов – и то, конечно, про Сибирь не хватило бы. Хорошо бы сделать серию таких книг – не только о Сибири, но и о других частях страны. Жаль, в этом сборнике нет ничего о севере Сибири, о Забайкалье. Наша книга может помочь избавиться от надоевших стереотипов – холодная, суровая, каторжная, с медведями и пр. Потому что тут все истории личные, – о том, как жили или живут тут, с такими же проблемами, как и везде. О том, как открывали Сибирь для себя и влюблялись в неё. Моя идея была, –воспользовался цитатой из своего очерка, который вошёл в сборник: «Огромная и малонаселенная Сибирь, которая пока используется практически только как ресурс, это территория неосвоенная до конца в культурном плане. Здесь возможны находки новых смыслов, новых идей и новых возможностей. Сибирь – это всегда немного то, что скрывается за перевалом... Мы плохо чувствуем огромное тело своей страны, словно подростки, не свыкшиеся еще со своими вымахавшими конечностями. Тело работает, иногда устает, истощается, требует отдыха или болит. Но оно для нас только ресурс, мы пугаемся и злимся, когда оно подводит нас». Вообще, с помощью сборника хотелось поговорить о присвоении и деколонизации этого огромного пространства, о принятии его.

– Автором идеи какого сборника хотели бы ещё выступить?

– Вообще, «автор идеи» – звучит забавно. Что тут сильно выдумывать? Это просто странно, что не появляются десятки таких книг об этом огромном регионе. Я рад, что вовремя и хорошим писателям предложил сделать это. Рад, что они загорелись и что хорошее издательство взялось выпустить книгу. Не задумывался, а после этого вопроса понял, что интересно было бы почитать очерки горожан об их восприятии дикой природы. Запускал бы по одному или по два городских прозаиков и поэтов в безлюдную тайгу или тундру на месяц в маленькую избушку с продуктами и дровами, а потом собирал бы с них тексты и составлял сборники.