А я вот ничего не понимаю

Жизнь парадоксальна. И письменный стол может быть похож на мать-и-мачеху. Казимир Малевич. Письменный стол и комната. 1913. Собрание наследников Малевича

Николай Милешкин, деятельность которого в литературном процессе началась еще в 1990-е годы, работает в литературе сразу в нескольких направлениях. В первую очередь он культуртрегер, который уже примерно восемь лет на литературных площадках Москвы и Подмосковья курирует свой литературный клуб, где выступают не только поэты, прозаики и драматурги, но и художники, фотохудожники, музыканты, режиссеры. Во-вторых, он поэт, работающий в жанре минимализма. В-третьих, он антологист и архивист, скрупулезно работающий с архивами ушедших поэтов. С Николаем МИЛЕШКИНЫМ поговорила Елена КУКИНА.

– Николай, расскажите, как вы пишете стихи? Они просто приходят? Бывает ли какая-то подготовка или, может быть, предчувствие стихотворения?

– Часто появляется некое чувство, или пред-чувствие, когда слов еще нет (тут, конечно, вспоминается поэт Владимир Герцик сотоварищи с их пресемантикой, впрочем, они не первые, кто об этом заговорил), потом это чувство/предчувствие вербализуется. Но бывает и по-другому: приходит в голову какая-то забавная (или совсем не забавная) игра слов, и из этого рождается стихотворение.

– Как часто вы пишете? От чего это зависит?

– В общем, не очень часто. У меня в отличие от многих авторов нет ощущения, что если я давно ничего не писал, то «исписался», «я больше не поэт» и т.д. Всегда есть чем заняться. Но замечал, что чаще пишу в период интенсивных переживаний, причем неважно – радостных или тяжелых.

– Что для вас смешно так, чтобы действительно смеяться – Жванецкий? Литература абсурда? Лингвистические анекдоты? Комедии положений?

– Сложно сказать. Конечно, Хармс и Введенский. Недавно в статье прочел процитированную фразу последнего «письменный как мать-и-мачеха стол», и снова «действительно смеялся», пользуясь вашим выражением. Но вообще смешным для меня может быть многое: и Жванецкий, и бытовые ситуации, и просто люблю анекдоты (не только лингвистические).

– А все-таки комедии положений вас смешат?

– Да. Одно время у меня был «театральный запой», ходил два-три раза в неделю в театры (к счастью, в Москве их много), и в репертуаре были смешные комедии положений. Правда, в основном классические: в этом жанре, мне кажется, сейчас сложнее что-то настоящее создать, – слишком долгая и богатая традиция, тяжело не повторяться.

– Но юмор – это не всегда о том, чтобы смеяться. Близок ли вам грустный юмор? Если да, назовите, пожалуйста, что или кто именно.

– У моих любимых поэтов-минималистов часто встречается «грустный юмор». Например, моностих Александра Макарова-Кроткова «не дай мне силы Господи» (называется он – «Молитва») я часто вспоминаю. Или вот у Ивана Ахметьева: «зоотечественники». Вообще же у авторов, имеющих чувство юмора, часто появляется юмор и тот, и другой.

– Парадокс часто встречается в ваших стихах. А чувствуете ли вы его и как часть жизни?

– Конечно. Надя Делаланд в статье о моих стихах писала: «Николай Милешкин, на мой взгляд, относится к числу тех поэтов, у которых жизнь и поэзия инфильтруются друг в друга, постепенно становясь неразрывным целым». И это правда. В жизни я часто ощущаю парадокс, у меня есть стихотворение «а я вот/ ничего не понимаю// и ничего –/ живу», – оно очень точно отражает мое ощущение в этом мире.

– Что делает короткое высказывание стихотворением? Например, одно из ваших новых стихотворений (с посвящением Е.К.) «чикатило/ тоже филолог» может быть прочитано как констатация факта. Или ваш же текст-однослов «убьюждения» – удачный окказионализм, а, например, «левее Лимонова» (Герман Лукомников) – просто меткая характеристика. Обычно говорят о поэтическом контексте. Есть ли что-то еще, как вы думаете?

– Поэтический, и – шире – социокультурный контекст, конечно. Чувствительный не только к поэзии, но и в целом к языку человек почувствует тонкие нюансы и получит эстетическое удовольствие, а не только считает некий «смысл» или констатацию факта. Но, отвечая на первую часть вопроса, о том, что делает короткое высказывание стихотворением, скажу, что я сторонник той формальной точки зрения, согласно которой «стихи – то, что в столбик, проза – то, что в строчку». Потому что, когда начинается разговор, скажем, о «веществе поэзии», это может быть интересно (если автор теории талантлив), но в этом случае мы вступаем в область исключительно субъективную: один человек это «вещество» чувствует, другой – нет. Или каждый чувствует в чем-то своем. И доказать ничего невозможно.

– Можете процитировать несколько самых любимых стихотворений других поэтов-минималистов?

– Они в разные периоды жизни разные. Но вот, например, у Ахметьева: «образованность/ и версификационная ловкость // что еще/ черт/ ручка перестала писать». Или его же: «глядеть глядеть/ на падающий снег».

– Как поэты-минималисты, и вы в частности, относятся к смешным эстрадным стихам, таким как у Владимира Вишневского и Игоря Губермана? Занимают ли они какое-то место в истории минимализма? Вообще – поэзия ли это?

– За всех сказать не могу, но мне в целом эти авторы не близки. Но в огромном количестве написанного ими, безусловно, можно найти хорошие тексты. Относительно того, что для меня поэзия, я уже писал, так что – да, поэзия, которая может нравиться или не нравиться.

– Вам правда нравится Есенин? А кто еще любим из классиков?

– Да, нравится. Есть такой штамп, что поэту нравятся только эстетически близкие авторы – не важно, в прошлом или настоящем. По счастью, у меня дело обстоит иначе, и мне нравятся поэты совершенно разные. Именно Есенин к любимым не относится, но считаю его очень талантливым. «Классика» же – понятие условное. Люблю таких поэтов, как Пастернак (особенно ранний), Хлебников, Крученых, из века XIX – Николай Гнедич и Николай Огарев, особенно ранний (и не потому, что они мои тезки).

– Как для культуртрегера в чем для вас главный критерий достойного стихотворения, достойного автора?

– В одном из интервью я говорил, что для культуртрегерской деятельности нужна иллюзия наличия объективных критериев оценки качества текста (ведь как-то же нужно себе объяснять, почему ты приглашаешь выступать в клуб одного автора, а другому отказываешь). Но, конечно, таких критериев не существует: на каждый аргумент можно привести контраргумент – с примерами. И это хорошо: как только ты сформулировал для себя понимание «как должно быть», тут же появляется автор, который пишет «не так», но ты признаёшь, что это здорово. Так же и по отношению к культуре в целом: как только какая-то эпоха сформулировала для себя критерий «правильности», тут же появляются молодые и дерзкие (или не очень молодые и совсем не дерзкие), которые начинают творить по-другому, «неправильно». Искусство – это чудо, как это ни банально, и ни в какие критерии и схемы не укладывается.

– Всегда ли вы выбираете автора для вечера именно потому, что он вам от души нравится? Или бывает, что вы понимаете: он может быть интересен зрителям? Есть ли дистанция между вами-читателем и вами-культуртрегером?

– Такой дистанции нет в том смысле, что я всегда приглашаю авторов, которых считаю интересными, талантливыми (пользуясь той самой иллюзией, о которой мы говорили выше). Но, конечно, тексты автора мне могут быть не близки эмоционально – вряд ли бы я нашел столько близких по духу авторов для почти еженедельных мероприятий на протяжении вот уже почти восьми лет. Да и задачи такой не стояло.

– Что самое трудное в культуртрегерской деятельности?

– Мне нравится то, что я делаю… Поэтому, наверное, самое сложное – совмещать неоплачиваемую культуртрегерскую деятельность с практической жизнью, с необходимостью как-то зарабатывать деньги. И еще – когда автор отменяет выступление за день или даже за несколько часов до начала.

– Вы с коллегами выпускаете антологию рано ушедших поэтов «Уйти. Остаться. Жить», книжную серию антологии, проводите акции памяти, встречи, посвященные отдельным авторам, а также литературные чтения «Они ушли. Они остались». Откуда у вас интерес к этой теме?

– Я не с самого начала в этом проекте. Я просто как зритель ходил на Чтения, мне было очень интересно. Потом я стал предлагать Борису Кутенкову рано ушедших поэтов для Чтений, и, когда их количество стало достаточно большим, они с Еленой Семеновой пригласили меня «стать третьим». Откуда интерес к теме… Я – человек, склонный к тяжелым психологическим состояниям, и тема смерти в моем сознании постоянно присутствует. К тому же с юности я стал замечать, что испытываю чувство вины по отношению к тем, кто рано ушел из жизни…. Ничего хорошего в этом нет, но это так. И, занимаясь рано ушедшими, я как будто компенсирую несуществующую вину и испытываю некоторое облегчение. Впрочем, это еще и само по себе очень интересно, особенно – открывать мало кому известных талантливых авторов.

– Сопоставляете ли вы это со своей смертностью? Часто ли думаете о смерти?

– Часто. Есть еще один момент, связанный с антологией… В процессе работы ловлю себя на том, что каждый раз как будто пытаюсь понять, разгадать, отчего поэт рано ушел, что именно к этому привело. И не только в случае самоубийства. Кажется, что, если поймешь, почувствуешь – это может уберечь тебя от каких-то неправильных решений. Хотя, возможно, это иллюзия.

– Давайте вернемся к стихам. Расскажите о своей книге.

– На выступлении в моем клубе поэт, переводчик и прозаик Владимир Микушевич спросил меня про мою книгу, как бы предполагая, что она есть. Я сказал, что книги нет, он ответил что-то в том смысле, что пора бы. Присутствовавший там же поэт, издатель Владимир Пряхин после встречи подошел ко мне и сказал: «А давайте выпустим…» Так первая книга «Как можно не быть счастливым…» появилась в книжной серии альманаха «Среда». И Микушевич написал предисловие. О стихах говорить мне сложно, их нужно читать, а книга есть в Сети для бесплатного скачивания на сайте журнала «Формаслов».

– Планируете ли новую?

– Александр Переверзин, поэт и главный редактор издательства «Воймега», как-то сказал, что если название у книги есть, то она обязательно выйдет… Так вот, название у моей новой книги уже есть – «Жизнь удалась», по одному из стихотворений. Дело за малым – найти людей, которые ее выпустят.

– Любите ли вы людей в целом?

– Сергей Николаевич Лазарев, современный автор, пишущий, скажем так, на духовные темы, где-то сказал, что любовь к ближнему – имманентно присущее любому человеку чувство. Просто у некоторых людей оно «завалено» обидами, претензиями, детскими травмами. И для меня «откапывание», или, пользуясь сократовской формулой, «припоминание» этого чувства, – это самое и интересное и в то же время самое достойное для человека занятие.