Другой Хлебников

И вовсе не сумасшедший! М. Синякова. «В. Хлебников», 1919. Журнал «Наше наследие» № 129-130, 2019.

В 1972 году в Московский профком литераторов по рекомендации Бориса Слуцкого, в то время председателя хлебниковской комиссии, принимали Александра Парниса. На вопрос о специализации он ответил «хлебниковед», чем весьма удивил членов правления: термин еще не был в ходу, хотя именно в хлебниковедении Александр Ефимович к тому времени успел сделать немало открытий. В частности, установил подлинное место рождения поэта (зимняя ставка Малодербетовского улуса Астраханской губернии), поднял вопрос о настоящем месте его захоронения на кладбище в деревне Ручьи, а также опубликовал ряд неизвестных текстов поэта. В честь 136-летия Велимира Хлебникова (9 ноября по новому стилю) и в преддверии столетия со дня его смерти, которое международная литературная общественность будет отмечать в июне 2022-го, Марина ЩУКИНА побеседовала с патриархом хлебниковедения и наверняка главным знатоком биографии поэта Александром ПАРНИСОМ. На протяжении последних 20 лет в «НГ-EL» неоднократно публиковались интервью с Александром Ефимовичем и неизвестные стихи Хлебникова с комментариями, но на этот раз ученый подчеркнул, что относится к этому разговору в определенном смысле как к итоговому.

– Александр Ефимович, у Гаспарова в «Записках и выписках» я прочла такой эпизод: «Однажды я полчаса говорил с НН, потом он меня спросил: «Вот вы были знакомы с Бобровым: не осталось ли от него заметок о Хлебникове, кроме уже известных?» – «Не знаю, но есть такой Парнис, он у Боброва бывал, должен все знать». НН странно поглядел на меня: «А я и есть Парнис». Как так получилось, что вы все знаете?

– Еще в 1960 году, когда вышел небольшой сборник Хлебникова в малой серии «Библиотеки поэта», я понял следующее: чтобы найти ключи к этому «непонятному» поэту, или, как он сам писал, найти верный «угол сердца» к нему, нужно прежде всего изучить его биографию, которой тогда еще не существовало, кроме краткого очерка Степанова, открывающего первый том собрания произведений (1928). В 22 года я поставил перед собой такую задачу – написать биографию Хлебникова, и всю жизнь медленно шел к ее решению. Может быть, слишком медленно. Ведь я много лет не чувствовал себя профессионалом из-за своего комплекса студента-заочника. Фактически я ведь маргинал, самоучка, работающий вне системы. У меня до сих пор нет ученой степени, но за свою жизнь, простите за нескромность, я все-таки кое-что сделал в хлебниковедении, выпустил три книги Хлебникова (две из них – в соавторстве), опубликовал более сотни научных статей, и этого вполне достаточно для получения Honoris causa по совокупности работ. Но не случилось по разным причинам.

К 100-летнему юбилею Хлебникова в 1984 году я впервые получил серьезное предложение от издательства «Советский писатель» – сделать однотомник поэта. Я тогда «испугался» и пригласил в соавторы лингвиста Григорьева. Но во время работы над книгой мы крепко поссорились. У нас было разное представление о текстологии. Ничего хорошего в соавторстве, как правило, не бывает. Юбилейный однотомник Хлебникова «Творения» вышел с задержкой – только в 1986 году. Это было первое серьезное издание после знаменитого степановского пятитомника Хлебникова (1928–1933).

– Вы вообще отрицаете соавторство?

– Нет, конечно, например, я недавно опубликовал в шестом томе словаря «Русские писатели» (1800–1917) большую статью о Хлебникове, написанную в соавторстве с замечательным американским филологом Хенриком Бараном. Фактически это новый взгляд на Хлебникова.

– А что вы считаете главным трудом своей жизни?

– В творческой биографии Хлебникова много «белых» пятен. Еще в начале 60-х годов я решил собрать свидетельства современников поэта и на их основе построить его биографию. Я успел пересечься и переписываться со многими из его окружения. Тогда еще были живы главные представители футуризма: Бурлюк, Крученых, Якобсон, Бобров, харьковские друзья Хлебникова Ермилов, Петников, Андриевский и др. Их воспоминания подсказывали, где следует вести архивный поиск. Нередко я шел по ложному следу, но все-таки мне удалось ввести в научный оборот множество неизвестных текстов поэта, открыть целые периоды в его творческой биографии, которых не касались исследователи.

Приведу два примера. Первый. Я заочно познакомился (по переписке) с известным английским славистом, по происхождению словенцем Янко Лавриным (до революции он работал в России журналистом и переводчиком). Он находился в России с 1908 года, примыкал к движению неославянофилов. С его первой книгой путевых очерков «В стране вечной войны. Албанские эскизы» (1916) связано появление популярного одно время в интернете среди молодежи сленга «олбанский язык». У него была замечательная память, он помнил многие события, происходившие 60 лет назад. И был хорошо знаком с Хлебниковым – поэт жил у него в Петербурге около двух месяцев весной 1913 года. Благодаря Лаврину я нашел неизвестный рассказ Хлебникова «Закаленное сердце (Из черногорской жизни)», напечатанный под псевдонимом «В-кiй» в газете «Славянин» в 1913 году. Лаврин запомнил фразу, которой начинался этот рассказ («Стой, влаше, ми те запопим» – «Стой, влах, мы тебя сделаем попом»). Она была нитью, которая привела к открытию. Ныне этот рассказ входит во все собрания сочинений Хлебникова и в его отдельные издания. Лаврин по моей просьбе написал очень интересные воспоминания о Хлебникове. Впоследствии я нашел еще много неизвестных текстов, опубликованных под псевдонимами и анонимно, но это отдельный разговор.

И второй примечательный рассказ о поиске, который неожиданно привел к установлению авторства неизвестных портретов Хлебникова. Мне было известно, что художник Порфирий Крылов, один из троицы Кукрыниксов, встречался с Хлебниковым. С большим трудом я попал к Крылову и попросил его рассказать, где и когда он встречался с поэтом. Оказывается, весной 1922 года, будучи студентом ВХУТЕМАСа, он зашел к своему тульскому земляку Сергею Евлампиеву в общежитие училища на Мясницкой, 21, напротив почтамта. И неожиданно у него в комнате встретил Хлебникова. «Я сделал с него несколько набросков и подарил их поэту. Если вы их найдете, расскажу подробнее», – сказал Крылов. Я вспомнил, что в фонде Хлебникова, который хранится в ЦГАЛИ (ныне – РГАЛИ), находятся три портретных наброска поэта, значащиеся в описи как «рисунки неизвестного художника». Я их сфотографировал и в следующий визит к Крылову показал ему. Он подтвердил свое авторство. По всей видимости, они понравились Хлебникову, он их сохранил. Любопытно, что Харджиев на своем экземпляре наших «Творений», где я напечатал эти портреты Хлебникова, написал под ними, что это никакой не Хлебников и что автор рисунков бездарный художник. Он был слишком ревнив и категоричен в своих оценках. Но Крылов по-прежнему отказывался от своего обещания написать воспоминания. Была задумана детективная спецоперация. В следующий раз я пришел к нему с приятелем, у которого в рюкзаке находился магнитофон. Рюкзак положили под стол, и в нужный момент, когда я снова завел разговор о Хлебникове, мой приятель, как профессиональный шпион, нажал кнопку. Когда я отдал текст Крылову на подпись, он был крайне удивлен, как это я так точно все запомнил. Воспоминания Крылова я опубликовал в «Литературной газете» к очередной юбилейной дате Хлебникова.

– А что за история с Бобровым?

– Я несколько раз бывал дома у Сергея Павловича Боброва, пытался его заставить написать о Хлебникове. Он – полузабытый поэт-футурист, стиховед, глава группы «Центрифуга». У него своя проблема: он при жизни Маяковского и Пастернака ощущал себя поэтом одного уровня с ними (Пастернак пишет в «Охранной грамоте, что это был «наш Рембо»), а потом оказался на обочине русской поэзии ХХ в. Он ведь дебютировал вместе с Хлебниковым в журнале «Весна» в 1908 г. Его репрессировали, вся жизнь пошла кувырком… Я думал, что мне не удалось его уломать, отсюда и наш разговор с Гаспаровым… Но позже, когда был описан архив Боброва в РГАЛИ, я увидел в описи его мемуары о Хлебникове, написанные по моей просьбе. Если успею, я их опубликую. Воспоминания очень тонкие.

– Кого вам не удалось уломать?

– К сожалению, я тогда еще не умел работать с информантами, считал, что можно любого уговорить написать воспоминания, и это будет документ, который я затем отредактирую и снабжу комментарием. Но так не всегда получалось. Я не сумел уговорить сестер Синяковых. Это были такие дикие язычницы, очаровательные женщины, которые все знали, все понимали, но не умели писать. Они мне многое рассказывали, и я теперь очень жалею, что не смог записать, это была бы ценнейшая информация. Не получилось записать замечательного харьковского художника Ермилова. Он все очень точно помнил, у меня с ним громаднейшая переписка, около сорока писем, если не больше, и в каждом письме – уникальные сведения. Все-таки я не понимал до конца, что нужно записывать самому, как потом поступал Виктор Дувакин, собравший уникальнейшую устную коллекцию мемуаров ХХ века. Я позже немного помогал ему, подсказывал некоторых моих знакомых футуристов, и он успел записать с моей подачи кинорежиссера Андриевского, родную сестру Елены Гуро Екатерину Низен и отчасти Синяковых.

– То есть чаще всего вы работали без магнитофона?

– Скажу честно, денег на него не было. Я всегда вел аскетический образ жизни. Все мои сложности связаны с тем, что я не умел зарабатывать на жизнь. Я же нигде не работал, кочевал так же, как Хлебников, посещал те места, в которых он бывал, то есть по его следам шел… Со своей подругой я как-то попытался записать на катушечный магнитофон Григория Петникова, харьковского поэта-футуриста и переводчика, одного из сопредседателей утопического Общества Земного Шара. Боюсь, я потерял эти записи при переездах. Правда, у меня хранится несколько десятков его писем ко мне. Я с 1963 года неоднократно ездил к нему в Старый Крым. Теперь я понимаю, что не был большим дипломатом, все время спрашивая о Хлебникове, а не о нем самом. Это его страшно злило, и это сквозит во всех его письмах ко мне. Но письма интересные. Он писал мне с 1967 года и до своей смерти в 71-м.

– Насколько можно доверять воспоминаниям, созданным полвека спустя?

– Я уже упоминал известного кинорежиссера Андриевского. Он был одним из создателей советского стереокино, сотрудничал с Эйзенштейном. В 1919–1920 годы он встречался с Хлебниковым в Харькове, а затем весной 1922 года – в Москве. В то время Андриевский был инструктором Политотдела 14-й армии, а впоследствии работал военным следователем. Он вытащил Хлебникова из Сабуровой дачи (психиатрической больницы под Харьковом) и поселил в коммуне художников на улице Чернышевского, дом 16, кв.2. Андриевский стал прототипом главного героя поэмы Хлебникова «Председатель чеки», написанной им через год в Баку. Я впервые ее опубликовал в 1988 году в «Новом мире» (№11). Андриевский был одним из немногих в окружении Хлебникова, кто разбирался в математике и понимал его работы о «законе времени». После смерти Хлебникова он был редактором его «Досок судьбы» (вышли три выпуска). По моей просьбе он написал очень ценные мемуары о поэте, которые озаглавил «Мои ночные беседы с Хлебниковым». Но в них есть эпизод, вызывающий у меня большие сомнения. Андриевский приводит рассказ Маршака, рассказавшего ему об одной встрече в поезде с профессором математики Казанского университета Васильевым, у которого учился Хлебников. Васильев якобы описал Маршаку «странную» ситуацию вокруг Хлебникова: когда он появлялся в аудитории, его сокурсники будто бы вставали. И он сам вставал… Такого быть просто не могло, это апокриф. «Красивую» мизансцену «сочинил», вероятно, сам автор мемуаров, такой факт никем не подтверждается. Ведь Андриевский был профессиональным кинорежиссером, и это характерный для киношников гиперболический прием. О студенческих годах Хлебникова вспоминают его однокурсники Денике и Дамперов, но ничего подобного в их воспоминаниях нет. О встрече с профессором Васильевым свидетельствовал и сам Маршак, но в другом ключе и в другой тональности. В «Обращении к участникам вечера памяти Хлебникова», который состоялся 19 апреля 1961 года, он писал: «Я много слышал о юных годах Хлебникова от его профессоров и товарищей по Казанскому университету. Они рассказывали, что еще в студенческом возрасте Хлебников был полон достоинства и вызывал к себе всеобщее уважение. Профессора находили у него замечательные математические способности. А по рассказам близко знавших его людей можно заключить, что это был человек редкой душевной чистоты, бескорыстия, серьезности. Да это видно и по его стихам». Кстати, София Старкина в биографической книге «Велимир Хлебникове. Король Времени» приводит эту легенду как факт: эпизод, рассказанный Андриевским, не вызвал у нее сомнений.

– Что вы в целом скажете о ее книге?

– Соня в дарственной надписи мне на своей книге написала, что я, может быть, сделал бы «биографию Хлебникова гораздо лучше» нее. Не знаю, сделал бы я лучше, но я действительно собрал много неизвестных материалов и документов, а она оказалась увереннее и смелее меня. В целом ей удалось написать хорошую книгу о поэте, но в ней много лакун, неточностей, неверных формулировок. Она слишком доверчиво относилась к некоторым мемуаристам. Я предлагал ей прислать мне рукопись книги на рецензию, но она и ее издатель не решились. Так что полная и объективная биография Хлебникова еще не написана и, боюсь, не скоро появится.

Моя личная драма заключается в том, что у меня нет учеников, кому бы я мог передать свой опыт и знания, у нас вообще нет школы хлебниковедения. В Астраханском университете с 1985 году существовала такая школа, возглавляемая профессором Глининым, каждые два-три года устраивались Хлебниковские чтения и издавались научные работы (вышло 13 сборников трудов конференций), но после его смерти школу разогнали.

Удивительно, но в наших архивах хранятся еще много неизданных рукописей Хлебникова и материалов о нем – в обеих столицах и в городах, где жил поэт: в Казани, где он жил и учился более 10 лет, в Астрахани, в Харькове, в Ростове-на-Дону, в Баку, в Пятигорске.

Совершенно не изучена семейная переписка Хлебниковых – переписка родителей поэта, Владимира Алексеевича и Екатерины Николаевны, которая находится в РГАЛИ. Нужно ходить в архивы, но кто туда ходит? Вот вышел дневник директора Музея Востока Денике, соученика Хлебникова по казанской гимназии и по университету. Он описывает историко-философский кружок, который посещали не только студенты (в том числе сам Денике и, как выяснилось, Хлебников), но и преподаватели. Но что это был за кружок? Почему профессора ходили туда вместе со студентами? Что они там обсуждали? До сих пор ничего неизвестно. Нужно копать в казанских архивах. Я на протяжении многих лет каждые два-три года ездил в Астрахань и работал в тамошних архивах. За все это время только два или три раза мне повезло, я нашел астраханские документы Хлебникова. Представляете, какое нужно иметь огромное терпение, какую любовь к этому делу?! Открытие не лежит на поверхности, нужно просмотреть тысячи бумаг, бессмысленных, ненужных… Уезжая последний раз с Хлебниковских чтений, я назвал 20 только астраханских неразработанных тем. Кто будет всем этим заниматься?

– По поводу тысячи бумаг. Я видела протокол обыска 1974 года в киевской квартире ваших родителей. Искали, наверное, компромат на Виктора Некрасова, у которого вы числились литературным секретарем, а нашли вашу обширную корреспонденцию. Меня поразил объем работы: сотни никому неизвестных людей, с которыми вы связывались в поисках крупиц информации о Хлебникове, география вашей переписки: от Казани до Ужгорода и Днепропетровска, от Баку, Душанбе и Алма-Аты до Элисты, от Ессентуков до Свердловска, Саратова и Ульяновска…

– Это не считая заграничных адресов. Я как только находил в любой стране интересующего меня человека, сразу писал ему, несмотря на то что все письма, конечно, читали в КГБ, я был у них на крючке. Я переписывался с Иоганнесом фон Гюнтером, немецким поэтом и переводчиком, сотрудником «Аполлона» – он был знаком с Хлебниковым еще до создания футуризма, по башне Вячеслава Иванова, это 1908–1909 годы. Гюнтер по моей просьбе написал мемуары, так же как и знаменитый Артур Лурье, друг Ахматовой. Воспоминания Лурье долго шли из-за океана, потом застряли у сотрудника посольства в Москве, так что в Америке их опубликовали прежде чем я получил их. Интересная история, как я нашел упомянутого выше Янко Лаврина. Я знал только, что он живет в Англии, и случайно нашел в справочнике «Who is who in England» его адрес, номер дома и улицу. Для экономии места они не писали «Лондон», а я так и надписал конверт, я не понял, в каком городе он живет. И получил ответ, что мое письмо – первое, полученное им из России за 50 лет, а уехал он в 18-м году.

О том, что Янко Лаврин живет в Англии, я знал от американского литературоведа Владимира Федоровича Маркова. В 2019 году вышла книга, посвященная Маркову, там 50 его писем ко мне – с 1967 года по 1991 год, в основном о Хлебникове. Самое удивительное, что Марков первый мне написал. Он вышел на меня через поэта и издателя, близкого к футуристам, ученика Мейерходьда Самуиля Вермеля, которого я, в свою очередь, разыскал в Америке с обычной моей целью: чтобы он оставил мемуары о Хлебникове (чего он так и не сделал). Марков занимался изданием собрания сочинений Хлебникова, и я присылал ему в Америку некоторые тексты, в том числе неизвестную поэму из персидского архива Абиха, обнаруженного мной в Баку. Владимир Федорович опубликовал ее с моими комментариями. И назвал меня соредактором 3-го тома зарубежного собрания сочинений. Представляете, только что прошло дело Синявского и Даниэля, а я открыто, под своим именем печатаюсь за границей!

– Ваши письма профессору Маркову тоже сохранились?

– Да, мне их вернули после его смерти. И они наверняка не менее интересны. Я ему подробно отчитывался о своих поездках, встречах, находках. У меня был более, чем странный адрес – «Москва, Главпочтамт, до востребования Парнису». Как в том еврейском анекдоте, я тогда жил «в доме напротив», то есть напротив почтамта, возле «китайского» чайного магазина. Точный адрес: Мясницкая, 21 (тогда ул. Кирова. – МЩ), бывшее общежитие ВХУТЕМАСа, там я снимал комнату у свояченицы Асеева. В этом же доме тогда жил Крученых, а в 1922-м там в студенческой коммуне жил Хлебников. Так что я попал в нужное место.

– Все-таки почему книга воспоминаний о Хлебникове, которая лежала в издательстве «Советский писатель» еще в 80-х годах, до сих пор не вышла?

– Я перфекционист, всегда ставлю перед собой максималистские задачи. Я люблю тотальный комментарий, то есть комментарий с большим количеством подробностей, которые расширяют пространство воспоминаний. Около половины мемуаров я уже опубликовал в разных местах, остальные пока не готовы. В одном калмыцком сборнике я опубликовал ценнейшие воспоминания матери поэта Екатерины Николаевны, но они малоизвестны. Однако не опубликованы интересные воспоминания художника-конструктивиста Соломона Телингатера. Не напечатаны мемуары двоюродной сестры Хлебникова Марии Рябчевской, в которую он был влюблен. До сих пор не опубликованы уникальные дневниковые записи начинающей поэтессы и студентки Брюсовского института Анастасии Александровой. Она в Харькове входила в литературный кружок, и все его участники боготворили Хлебникова. Дневник небольшой, полудетский, но с очень интересными записями о Велимире и его отношениях с молодыми поэтами. К сожалению, про большинство упомянутых там лиц я ничего не знаю. А для меня безумно болезненно выпускать текст без комментариев. Это полуфабрикат.

– Появление книги воспоминаний о Хлебникове изменит наше представление о нем?

– Да, это будет другой Хлебников. Абсолютно другой. Не сумасшедший поэт, как считает Дмитрий Быков, который пишет и говорит в своих выступлениях, что Хлебников – шизофреник и его стихи нельзя воспринимать всерьез. Нужно будет писать новую его биографию и многое опровергать. Я считал, что книга воспоминаний о Хлебникове – главный мой труд, но я не могу по ряду причин его закончить. Так что это интервью следовало бы называть «История незаконченного исследования».

– Чем вы занимались последнее время?

– Я написал большую статью для сербского славистического журнала, он выйдет в конце этого года в Белграде. Статья посвящена одной из важных тем в биографии Хлебникова – его конфликту с Маяковским весной 1922 года. Этот конфликт отразился в двух текстах Хлебникова: в стихотворении «Всем» и в финале «Зангези», последней его вещи. В них есть откровенный намек на Маяковского и выдвинуто обвинение в том, что он якобы «уничтожил» рукописи автора сверхповести. Об этом конфликте двух поэтов упоминают многие исследователи, но они не смогли разобраться в истинных его причинах. Мне удалось собрать неизвестные ранее документы, которые я впервые в этой работе ввожу в научный обиход.

– За многие годы работы у вас собрался богатейший архив, связанный с Хлебниковым. Как вы думаете им распорядиться?

– Это сложный вопрос. И самый болезненный… Я до сих пор не знаю, что с этим делать. Я считал, что успею его сам обработать и систематизировать – там много сюжетов и тем, но я сейчас понимаю, что не успею этого сделать. Многое, включая и подлинники поэта, я хотел завещать музею Хлебникова в Астрахани, к созданию которого я имел непосредственное отношение, но у меня не сложились отношения с дирекцией. Я планировал передать мой архив в РГАЛИ, где хранится основной фонд рукописей Хлебникова и где я когда-то работал, а также вел переговоры с Литературным музеем и предлагал на основе моего собрания создать музей авангарда, но не смог договориться об условиях передачи. Вопрос остается открытым. Вот на этой грустной ноте я вынужден закончить нашу беседу.