Наглость знать, что это стихи

Поэт – маг, только без волшебной палочки.  Сэр Эдвард Бёрн-Джонс. Чародей. 1898.  Музей и художественная галерея, Бирмингем

Дмитрий Воденников, выпустивший новую книгу стихов и прозы «Приснившиеся люди», провел несколько творческих встреч – в Ленинске-Кузнецком на 8-м Всероссийском литфестивале имени А. Бельмасова, в Москве на фестивале «Красная площадь», Твери. О жизни и поэзии с Дмитрием ВОДЕННИКОВЫМ побеседовал Юрий ТАТАРЕНКО.

– Дмитрий, в чем притягательность стихов? В их ритмизованной структуре?

– Ну, ритм есть и в верлибре. Ян Сатуновский написал стихотворение из одной строки: «Главное – иметь нахальство знать, что это стихи». Я всегда повторял это стихотворение с ошибкой памяти. «Самое главное – иметь наглость знать, что это стихи». Дописал одно слово, изменил «нахальство» на «наглость». Мой вариант мне нравится больше. «Г» звучит упоительно грубо, «наглость» короче «нахальства», как шлепок той же перчаткой по лицу… Вернемся к силлаботонике. Рифма никуда никогда не уйдет. Стихи – это магия. А поэт – маг, только без волшебной палочки. Что всегда новое – так это разъем темы. Человек пишет о смерти, любви – и вдруг умудряется повернуть рычажок. Это значит, есть небесный штепсель, сделать который ты сам не додумался.

– Процитирую вас: «Проблема любого поэта в том, что у него либо идут стихи, либо ушли». А что же делать, когда они ушли? И как вернуть их, как снова начать писать?

– Цитата неточна. Я говорил, что поэт либо ждет стихи, либо пишет. И нельзя назвать ни то, ни другое проблемой. Приходящие стихи – испытание. Но не проблема… Это – «высокая болезнь».

Проблема – когда денег нет.

Что делать, когда стихи ушли? Ничего. Прощаться с ними. Как с любовью. Ушла она – и ты пьешь, плачешь в подушку, пишешь, напившись, эсэмэски, сообщения в соцсетях, о которых наутро жалеешь… Нужно научиться жить одному. Собрать свою постель. Комната сразу станет больше. А без стихов простой, обыкновенной жизни станет, конечно же, больше. Ты перестанешь есть самого себя, окружающих. …Как вернуть стихи? Никак. Нужно просто ждать. «Полыхнуло во лбу моем что-то,/ и прохожий мне вслед поглядел», – писала Ахмадулина. О другом, да. Видимо, о молодости, о любви. Но вот однажды полыхнет у тебя «алмазная мета» – и стихи вернутся. И непонятно, что они еще устроят в твоей жизни… Может быть – полное пепелище. И человек, который с тобой рядом, не сможет с тобой ужиться…

– Бунин боялся, что в его череп заползет змея. А вы – многого ли боитесь?

– Да, многого. Очень боюсь нескольких смертей. Несмотря на то, что с кем-то жизнь развела. …Боюсь испытывать бессилие, проходить через унижение. А вот собственной смерти не боюсь.

– Как давно?

– У меня был один текст. Мы сейчас беседуем на турбазе в Кузбассе, а я однажды жил в похожем месте: березы, домик у озера. Я приехал выступать в парк-отель, но там очень плохо брал вай-фай, так что делать было нечего. И вот представьте себе: ночь, свет в одинокой избушке – янтарный, уютный, чересчур красивый. И вдруг что-то заскребло в окно. Оказалось, это была всего лишь бабочка. У нее сбился навигатор. Пожалуй, это тема для стихотворения: бабочки летят в пасть огня – с той же агрессией, что я произнес это сейчас. Но стихи – всегда агрессия. А в тот момент я схватил образ: что такое смерть. Ночь за тонкой гранью окна – смерть. Желтый свет позади тебя в комнате – жизнь. Переход микроскопичен. Только подвинь лицо. Бояться тут нечего – просто есть смерть, а тебя нет. И всё. Долгое умирание – очень некрасиво, да, это правда. А вот быстрая – это не страшно.

– Человек и смертен, и бессмертен. А поэзия? Или она по-прежнему «высокая болезнь»?

– Знаете, поэзия такая вещь, что быстро устаревает. В свое время Ломоносов был очень актуальным. А что сейчас? Пушкин был возведен в культ, но и он устаревает. Зачем читать Пушкина в XXI веке? «Евгений Онегин» – хороший текст, но там столько непонятного современному человеку, разве нет? Устаревает все на свете, и никто не знает, с какой скоростью. Возможно, уже завтра Вселенная схлопнется.

– Книга сегодня – товар, продукт, проект? Или что-то другое?

– Поэт именно книгой и мыслит. За всю жизнь поэт пишет несколько книг. Думаю, книга как привычный нам феномен, предмет не уйдет – но будет ходить разными путями, приобретая новых читателей.

– Вы как-то сказали, что женщины сейчас пишут лучше, чем мужчины, потому что ничего не боятся. Но все же мужчины в искусстве доминируют – в количественном отношении точно. А нынешнее поэтическое поколение – особенное? Уверены, что из него спустя десятилетия будут больше вспоминать женщин?

– Мой вышеупомянутый тезис был в полемике несколько заострен. Но мне кажется, что женщина в конце ХХ века и в последующее время действительно привнесла в поэзию другую оптику. Не принципиально иную – но обращают на себя внимание новые темы, их нюансировка. Женщины-поэты – Мария Степанова, Вера Павлова, Фаина Гринберг, Линор Горалик, Елена Шварц, Ольга Седакова – очень сильно обогатили современную русскую поэзию. Они заговорили совсем не о том, о чем говорила Ахматова. Они не «учили женщин говорить». А стали исследовать общечеловеческое. Кого больше будут вспоминать потомки? Не думаю, что тут будет деление поэтов по половому признаку. Запомнится тот, кто сказал самую большую правду про себя. Не про свое время, а именно про себя. Например, Кирилл Медведев. Федор Сваровский. Может быть, и ваш покорный слуга…

– Если ограничиться формулой «один век – один поэт», кого вы бы назвали лучшими поэтами двух последних веков и нашего времени?

– Для меня ХIХ век – это Тютчев. Далее – Мандельштам. И Заболоцкий. Совершенно несочетаемые поэты. Но мне они кажутся воплощающими какие-то важные вещи ХХ века. Поэты нашего века – вышеупомянутая Линор Горалик, Сергей Гандлевский и… Не знаю пока, кто еще. Это тот, кого я пока не знаю.

– В книжном магазине лежат стихи Григория Кружкова и сборник интервью Ольги Седаковой – по тысяче с лишним рублей каждый. Какую сумму и за какую книгу отдали бы без колебаний?

– Наверное, 700 рублей – для меня приемлемая цена за книгу стихов, сборник интервью или эссе. Тысяча – это, по-моему, чересчур. Книги вообще стали стоить дорого. Другое дело, что они сейчас очень быстро появляются в интернете. А электронная книга всегда стоит дешевле бумажной.

– Сейчас популярна серия «ЖЗЛ». Чья биография вам интересна для исследования?

– А вот не знаю. Может быть, мне было бы интересно прочитать сборную биографию подпольных советских поэтов – Холина, Некрасова, Ахметьева… Сапгира сюда же можно добавить.

– Какого памятника не хватает Москве?

– Очень многих. Мне очень не нравится новый памятник Калашникову. Я не искусствовед, но, по-моему, ему не хватает стрункости. Стоит дядечка с автоматом – он что, готовит нас к войне? Не думаю, что нас так готовят. Сейчас мирная оптика.

Хотя, пожалуй, третьей мировой стал COVID. Я переболел, и это было ужасно. Температура 39 не сбивалась никоим образом. Внедрили тотальную слежку. От дома нельзя было отходить, а я гулял с собакой – так мне выписали штрафов на 20 тысяч… К вопросу, в каком мире мы живем. Про каждого все известно. Я пришел сделать прививку от коронавируса – медсестра заглянула в свой ноутбук и назвала точные даты, когда я перенес COVID. Знали ли мы, что так будет?

– А я, к примеру, не знаю, как вы ответите на следующий вопрос. Дмитрий Воденников – поэт московский или российский?

– Что это такое – поэт отдельно взятого региона? Знаете, люди много говорят и делают глупостей. Недавно меня на творческой встрече назвали музыкантом – а я никогда им не был. Откуда, из какого символического поля взялось это слово и прилепилось ко мне? В «Википедии» его нет, там указано: Воденников – поэт, прозаик, эссеист. Я русский поэт. Пишу по-русски. Говорю по-русски. Даже сны вижу только по-русски: никакой тарабарщины.

– Как вам кажется, у поэзии и прозы одна муза? Что вам писать проще, а что – интереснее?

– Ну да, подозреваю, что за стихи и прозу отвечает один и тот же участок головного мозга. Не помню, у кого прочел, давно дело было: за письмо в человеке отвечает один орган. Что мне писать интереснее? Смешно будет, если что-то выделю. Вот приходит к тебе огромное облако, накрывающее с головой. … С другой стороны, стихи писать, конечно же, легче. Потому что от тебя уже ничего не зависит: они сами приходят.

– Есть компьютерные программы, способные рифмовать со смыслом – то есть создавать что-то подобное стихам. Сможет ли компьютер заменить поэта? А художника, музыканта? И что тогда делать творческим людям?

– Думаю, что писать лучше человека компьютер никогда не сможет. Техника – дело рук человеческих, и программы действуют по человеческому алгоритму. Но повторить наши сны ни один компьютер не в состоянии. Хотя что я, в конце концов, знаю о компьютерах? Они постоянно совершенствуются, и, вполне возможно, скоро нам ничего не останется в творческом плане. …Нет, я знаю, что нам останется – плакать о смерти, бояться ее, ждать, может быть, даже хотеть смерти. Компьютер вряд ли сможет пережить это за нас.

– На фестивале в Кузбассе в ходе творческой встречи вы привели пример, как можно переписать Ахматову. Как часто правите классиков?

– Мы часто неправильно запоминаем. Я в 25 лет пришел преподавать в школу. Завуч, Татьяна Юрьевна Чернова, рассказала мне такую историю. Мальчик выучил стихотворение Пушкина «Анчар». Но строчки «И умер бедный раб у ног/ Непобедимого владыки» прочел своеобразно: «И умер бедный рапунок». У каждого есть такие «рапунки». У Тютчева есть потрясающее стихотворение «Нет дня, чтобы душа не ныла…». Всегда думал, что оно о клаустрофобии. Прочел как-то его приятелю, а тот меня поправил – последняя строчка у Тютчева звучит иначе...

– Помнить все – чудовищная мука. Недавно вы писали об этом эссе. Что бы вы предпочли забыть?

– Очень хотелось бы забыть, как несправедливо обижал некоторых. Раскаиваюсь. Я бурный человек, и просить прощения невозможно. Ты всегда будешь помнить, что орал в лицо страшные слова… И пусть даже этот человек тебя простил, но ты себя – нет.

– Не так давно вы публично заявили, что люди, занимающиеся литературой, не вполне здоровы. Почему так считаете?

– Когда к тебе приходит звук, ты превращаешься в существо, хищно поднимающее голову, прислушивающееся, ловящее этот звук. Ты словно хочешь заглотить его своей красной пастью. Нормальные человеческие желания – переспать, покушать, иметь хорошую зарплату. А ловить звуки – ненормально. Но поэт хочет слышать слова, и за это готов все отдать.

– Какого цвета ваш голос?

– Он фиолетовый. Да, именно такой.

– Вот мы с вами говорим о природе творчества – а кто-то очень хорошо знает, заглянув в свой компьютер, как давно и надолго мы заболели поэзией…

– Очень круто. Запомните эту мысль, Юрий, об этом стоит написать подробнее.

– Кого считаете своими учителями в литературе?

– Мои учителя – Сергей Гандлевский и Елена Шварц.

– А учителя жизни – есть, были? Как быстро увеличивается этот список фамилий со временем?

– Мой учитель по жизни – Чехов. Не Толстой. Хотя Чехов и не претендовал, как кажется. Но тем не менее.

– Главное достижение Дмитрия Воденникова?

– Главное достижение – это вернувшиеся стихи, мой цикл «После перерыва». Из материального – книга «Приснившиеся люди». К слову, только что вышла еще и аудиоверсия, где я сам ее читаю, было четыре сеанса по четыре часа записи.

– Понравилось?

– Я так много читаю на радио в своей программе, что понравилось – какое-то неподходящее слово. Это просто работа. В свое время книгу «Сны о Чуне» озвучивал прекрасный артист Геннадий Смирнов. Эту же книгу озвучить решил я сам. Спасибо «Редакции Елены Шубиной», спасибо продюсеру аудиопроекта Елене Гусевой, спасибо (отдельное и основное) прекрасному звукорежиссеру Алексею Шмариовичу. «Это было похоже на чудо или на фокус» (из первой главы книги «Приснившиеся люди»).

– Есть ли эссе в новой книге «Приснившиеся люди», что вам особенно дорого?

– «Бабушкина шкатулка». Оно больше всего приближено к рассказу, хотя я не пишу рассказов. Ее, кстати, совершенно потрясающе сделал звукорежиссер аудиокниги. Там звучит (единственный раз, ибо во всей книге ни шума, ни музыки, только мой голос) полонез Огинского. Только в одном месте. Где и должен был быть.

– Полонез? Класс!

– Да. Там полонез звучит из помойки. Куда я выбросил шкатулку. И не смог достать, чтоб выключить. Музыка из снега и утраты.

– Вы были на литфестивалях в Кузбассе, Москве, Твери. Чем отличается публика в столице и провинции?

– Ничем. Мы все сейчас живем в едином информационном пространстве. Границ больше нет. Ну, если ты не ленив и не закуклился. Провинция теперь только в душе. От лени.

– Какой вопрос вы бы задали самому себе?

– (После долгой паузы.) Я бы хотел знать, что нас ждет впереди. Как вы понимаете, на это я ничего не отвечу. Меня тревожит история всего мира, нашей страны. Какие-то перспективы развития общества меня пугают. А от чего-то, наоборот, захватывает дыхание. Да, мне бы хотелось предсказания. Но я не Ванга и не астролог. Очень хотелось бы понимать, будем ли мы счастливы в будущем, будем ли спокойны и радостны. Будет ли у нас открытый мир, сможем ли мы в нем жить, не забиваясь под плинтус…