Беспощадный документ о тоталитарном государстве

Трагедии сопровождали ее всю жизнь . Фото © РИА Новости

Наталия Соколовская считает, что только сейчас началось осознание масштаба, глубины, уникальности личности поэта, прозаика, драматурга Ольги Федоровны Берггольц. И это осознание в определенной степени поможет не только разобраться в противоречиях века двадцатого, но понять непростой современный мир. С Наталией СОКОЛОВСКОЙ в канун 16 мая – дня рождения Ольги Берггольц, побеседовала Елена СКОРОДУМОВА.

– Наталия Евгеньевна, долгие годы мы были убеждены в том, что свои лучшие произведения Ольга Берггольц создала в годы блокады Ленинграда, в том числе самые проникновенные – «Февральский дневник», «Ленинградскую поэму»…

– Возможно, потому, что тема блокады живет в нашем городе, и можно даже сказать, что она – градообразующий элемент. К тому же в советское время четко сформировалось представление об Ольге Берггольц: поэт периода блокады, «ленинградская Мадонна», «блокадная муза», лауреат Сталинской премии и прочее. Этот канонический образ долгое время оставался незыблемым. Его продолжали тиражировать и в постсоветское время. Пробиться к ней – настоящей – не получалось. Даже когда в конце восьмидесятых началось «возвращение» литературы и пошел поток дневников, воспоминаний, прозы, поэзии прекрасных авторов, которых мы были лишены десятилетиями, Берггольц в этом шквале затерялась, оказалась задвинутой на второй, третий план.

– Как вы открыли для себя другую Ольгу Федоровну?

– Сначала, конечно, были стихи. Потом прочла поразительный рассказ Даниила Гранина о похоронах Ольги Берггольц. Позже в издательстве «Азбука» мы работали над маленькой книжечкой стихов Берггольц с предисловием Даниила Гранина. И внимательное чтение ее стихов подтолкнуло к поиску и прочтению дневников, той части, которая была опубликована сестрой Ольги Берггольц Марией Федоровной и фактически осталась незамеченной. В начале девяностых годов младшая сестра опубликовала фрагменты из дневников Ольги – послетюремные, частично блокадные. Позже Марии Федоровне удалось издать книги с очень сильными фрагментами недописанной второй части «Дневных звезд». Но удивительно, что эти издания тоже оказались практически незамеченными, неосмысленными…

– И чуть больше десяти лет назад, к столетнему юбилею писателя вышла имевшая широкий резонанс книга «Ольга. Запретный дневник», где вы собрали ранее публиковавшиеся дневники, куда включили впервые вами полученные материалы считавшегося потерянным следственного дела, стихи. Значительное количество новой информации добавила в это издание петербургский исследователь, научный сотрудник Пушкинского дома Наталья Прозорова. После этого, можно сказать, начался всплеск небывалого интереса к Ольге Берггольц…

– Точнее, произошло второе пришествие Ольги Берггольц. Это случилось на каком-то генетическом уровне, все вдруг резко всколыхнулось. В 2012 году вышла книга «Я буду жить до старости, до славы... Борис Корнилов», куда, в частности, вошел подготовленный к публикации Натальей Прозоровой хранящийся в Пушкинском доме дневник Ольги Берггольц 1928–1930 годов. В 2015 году вышел полный корпус блокадных дневников, с 1941 по 1945 год, с комментариями писателя Натальи Громовой, со статьями. Потом вышла книга Натальи Прозоровой «Начало» – о детстве и юности Ольги Берггольц. В 2017 году появилась книга Натальи Громовой «Смерти не было и нет», и это первая глубокая биография, в основу которой легли дневники и семейный архив Берггольц, хранящиеся в РГАЛИ. В 2020 году книга была переиздана уже с новыми материалами. И в прошлом же году издали заключительную книгу, завершающую трехтомное издание полного корпуса дневников поэтессы, – «Ольга Берггольц. Мой дневник. 1941–1971». Были также созданы замечательные документальные ленты «Блокада: эффект присутствия» Аллы Чикичевой (я была соавтором сценария), «Ольга Берггольц. Голос» Елены Якович.

– Недавно снят еще один новый прекрасный четырехсерийный документальный фильм «Ленинградка». Его режиссер Людмила Шахт в одном из интервью рассказывала: когда она впервые пришла в архив, у нее спросили, о ком будет фильм. Услышав имя, произнесли: «Наконец-то!» Можно ли ожидать новых публикаций, исследований о жизни, творчестве Ольги Берггольц или о ней сказано все?

– Мы в полной мере не осмыслили все вышедшее, а вы спрашиваете о новых исследованиях… Нам еще столько предстоит понять, переварить! Проделан колоссальный труд, и этот пласт нужно освоить не только читательской аудитории, но также историкам литературы.

– Более 70 тетрадей-дневников после ухода из жизни Ольги Федоровны хранились в закрытых архивах: сначала их запретила печатать и показывать советская власть, якобы они «позорили честь и образ советского поэта» и даже «угрожали безопасности государству». Затем тетрадки, блокноты прятали по воле родных. Известно, каких усилий стоило Ольге Федоровне их хранить, сберегать – в годы войны их зарывали во дворе дома, где жили родные Николая Молчанова, мужа Ольги Берггольц, в 1949-м, в начале «ленинградского дела», прятали на даче и прибивали гвоздями к обратной стороне дачной скамейки. Сама Берггольц думала ли о том, что когда-то дневники будут читать не только историки литературы, а огромная аудитория?

– Как мы знаем, записи велись с тринадцати лет под девизом «Абсолютная честность и правда». Наверное, каждый, кто пишет дневники, понимает, что это делается не только для себя, но и все-таки для других. Послетюремный и блокадный дневник велись с надеждой, что они будут сохранены и всё будет прочитано. Ольга Берггольц создала драматичный, пронзительно откровенный, беспощадный документ, показывающий, какому невероятному прессингу и деформации подвергалась личность человека в тоталитарном государстве. То, что Берггольц удалось об этом сказать, – это абсолютный человеческий подвиг. Возможно, для того, кто впервые начнет читать дневники, это станет шоком и встряской, кому-то они помогут, для многих станут опорой в переживаниях, в разговоре с собственной совестью. Это универсальный текст, который крайне современен и который можно цитировать в ряде ситуаций из нашей нынешней действительности. Для меня дневник – главное произведение Ольги Берггольц, а ее проза и стихи – своеобразный комментарий к нему. Для того чтобы понять то или иное событие из ее жизни, нужно рядом положить стихи, письма, прозу и дневник как основу. Тогда мы сможем увидеть, как то советское время с его цензурой, жесткими ограничениями, проникавшими в кровь и плоть творческих людей, заставляло работать сознание писателя и, по сути дела, его искажало.

– Исследователи считают, что дневники все годы помогали Ольге Федоровне выжить. Это действительно так?

– Скорее помогали преодолевать ту чудовищную пропасть, которая существовала между верой в идею и открывавшейся действительностью. В 1936 году Берггольц назначили заведующей редакцией газеты «Литературный Ленинград». Издание принимало участие в травле поэта Бориса Корнилова, ее первого мужа. И не исключено, что авторство некоторых редакционных статей того периода принадлежало самой Ольге Берггольц. В марте 1937 года Корнилова арестовали. И в дневнике Берггольц появилась запись: «Борьку не жаль. Арестован правильно, за жизнь». То есть очевидно, что Ольга живет будто в каком-то угаре. Так и было, потому что ее дневник того времени оставляет ощущение беспрестанного метания, когда человек понимает, что пребывает в неком порочном круге, но не знает, как из него выйти.

Все меняет тюрьма. И я бы говорила об уникальной эволюции Ольги Федоровны, а отсчет начала с момента «до тюрьмы и после». Прошу прощения, но так оно и есть – если бы не было ареста, мы бы не имели большого поэта Ольги Берггольц. Потому что именно тюрьма резко изменила ее понимание происходящей действительности. Например, в 1937 году Ольга Федоровна записывает: «Иду по трупам? Нет, делаю, что приказывает партия. Совесть в основном чиста». А в марте 1941 года пишет: «Я круглый лишенец. У меня отнято все, отнято самое драгоценное: доверие к Советской власти, больше, даже к идее ее...» И уже во время блокады, в апреле 1942 года, она делает совершенно определенную запись об НКВД: «О, мерзейшая сволочь! Ненавижу! Воюю за то, чтобы стереть с лица советской земли их мерзкий антинародный переродившийся институт. Воюю за свободу русского слова». По этим записям мы видим бездну, которую она за это время смогла перешагнуть. Ее стихи, посвященные репрессиям, написанные после тюрьмы, были напечатаны только в сборнике «Узел» в 1965 году. До этого они ходили в списках. Хотела бы добавить, что двойственность, внутренний разрыв были свойственны не только Ольге Берггольц. Это характерно для Александра Твардовского, который был очень дорог Ольге Федоровне. Может быть, когда-нибудь можно будет глубже исследовать эту тему.

– В некоторых работах читала, что Ольга Берггольц – человек, которого сокрушила эпоха. Что вы думаете об этих высказываниях?

– Трагедии сопровождали ее всю жизнь. Смерть детей, в блокаду потеря любимого мужа Николая Молчанова… Об этом дневники буквально кричат. Она испытывала вину перед Николаем, потому что для нее это был человек в известном смысле единственный (хотя Ольга `Федоровна была человеком увлекающимся). Он очень болел, погиб от голода и эпилепсии в психиатрической больнице в январе 1942 года. Еще осенью была возможность увезти Николая Молчанова в эвакуацию, но эта возможность оказалась упущенной. Ольга пыталась эвакуироваться вместе с ним в конце ноября – декабре 1941 года, эти усилия уже ни к чему не привели. Еще раньше Берггольц ощутила невероятную ответственность, значимость перед городом, свое совершенное с ним единение, и это была, наверное, одна из причин, по которой она все-таки решила остаться в Ленинграде, и Николай – в каком-то смысле – был принесен в жертву. Так мне кажется.

А еще все годы ей приходилось жить во внутренней конфронтации с государством, что тяжело, что изматывает: «Как трудно, как невозможно жили мы…» Но сказать, что ее сокрушила эпоха… Нет. Это скорее Берггольц ее сокрушила, оставив нам свои стихи и дневниковую прозу.

– После того как Ольга Берггольц в 1946 году открыто выступила в защиту гонимых Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, ее могли арестовать?

– Она стала одной из немногих, кто вслух высказал свое мнение. Берггольц не побоялась и поддерживать опальных писателей – помогала добыть Анне Ахматовой продуктовые карточки. И уже в октябре 1946 года в газете «Известия» появилась заметка об отчетно-выборном собрании ленинградских писателей. В ней рассказывалось, как ответственный секретарь Ленинградского отделения Союза писателей СССР Александр Прокофьев говорил о грубых политических ошибках коллег. И в частности, писательницы Ольги Берггольц, которая не осознала до конца своих ошибок, особо ярко проявившихся в поэме «Твой путь». Но тогда арест ей не грозил. Вот когда началось «ленинградское дело», арестовали, а потом расстреляли руководителей блокадного Ленинграда, уничтожили очень важный для города Музей обороны и блокады, Ольга сразу поняла, что могут ударить и по ней. Она писала: «Не будет ничего удивительного, если именно меня попытаются сделать «идеологом» ленинградского противопоставления со всеми вытекающими отсюда выводами вплоть до тюрьмы». Но «блокадную мадонну», видимо, решили не трогать.

В 1956 году Ольга Федоровна совершила еще один поступок. Она вышла с предложением отменить «то самое» постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» со словами: «Прошел ХХ съезд, это постановление позорно». Но документ был отменен только в 1988 году. А Ольга стала объектом критики. Ее обвиняли в том, что в стихах звучит «исключительно тема страдания, связанная с бесчисленными бедствиями горожан осажденного города».

– Все знали, что Ольга Федоровна хотела быть похоронена на Пискаревском кладбище, как она сама говорила, «вместе с моими», и где, возможно, лежит Николай Молчанов. Но власти не разрешили этого сделать. Местом последнего упокоения Ольги Федоровны стали «Литераторские мостки» Волковского кладбища. Ставился ли когда-нибудь вопрос о переносе ее праха на Пискаревский мемориал?

– Однажды была свидетелем и участником такого разговора, тогда, кстати, и Наталья Прозорова присутствовала. Если бы такое желание выразили родные – в Москве живет внучатый племянник Ольги Федоровны, – это была бы одна ситуация. А вот когда инициатива исходит не очень понятно откуда и для чего – это совсем другое. Не хотелось бы, чтобы имя Ольги Берггольц использовалось в непонятно чьих интересах.